Однажды утром К. почувствовал себя намного более свежим и готовым к сопротивлению, чем обычно. О суде он почти не думал, но если мысль о нем и приходила ему в голову, то ему казалось, что каким-то — разумеется, тайным, лишь в темноте, на ощупь отыскиваемым — приемом эту необозримо огромную организацию можно легко ухватить, вырвать и размозжить. Такое необычное состояние даже подвигло К. на то, чтобы пригласить заместителя директора зайти к нему в кабинет для совместного обсуждения одного давно уже назревшего делового вопроса. В подобных случаях заместитель директора всегда вел себя так, словно его отношения с К. не претерпели за последние месяцы ни малейших изменений. Так же, как и в прежние времена их постоянного соперничества с К., он спокойно приходил, спокойно выслушивал рассуждения К., выказывая мелкими фамильярными и даже товарищескими замечаниями свое участие, и единственное, что смущало в нем К., но в чем нельзя было усмотреть никакого умысла, было то, что он не позволял себе ни на что отвлекаться от основного делового вопроса и был готов разбирать дело буквально до самых последних его корней, в то время как мысли К. сразу же начинали разбегаться во все стороны от такого образцового исполнения долга, вынуждая К. почти без сопротивления уступать само дело заместителю директора. Один раз дошло даже до того, что К. уже только в конце успел заметить, как заместитель директора вдруг встал и молча вернулся к себе в кабинет. К. не знал, что произошло; обсуждение могло просто уже закончиться, но точно так же могло быть, что заместитель директора прервал его из-за того, что К. невольно его оскорбил, или сказал какую-то глупость, или заместитель окончательно убедился в том, что К. его не слушает и занят посторонними вещами. Могло быть даже и так, что К. принял какое-то смехотворное решение или что заместитель директора вытянул его из К. и теперь побежал его реализовывать во вред К. Больше, однако, к этому вопросу не возвращались, К. не хотел о нем вспоминать, а заместитель директора держался отчужденно; впрочем, никаких видимых последствий пока что не проявлялось. Но это происшествие К. во всяком случае не испугало, и едва только появлялся подходящий повод, как он — если чувствовал себя хоть сколько-нибудь сносно — уже стоял перед дверью кабинета заместителя директора с намерением зайти к нему или пригласить его к себе. На то, чтобы прятаться от него, как он это делал раньше, у К. больше не было времени. Он уже не надеялся на какой-то скорый решительный успех, который разом освободит его от всех забот и автоматически восстановит старые отношения с заместителем директора. К. понял, что уступать сейчас нельзя: если он отступит — чего, может быть, требовало фактическое положение дел, — то возникнет опасность, что он, может статься, никогда уже больше не продвинется вперед. Заместитель директора не должен пребывать в уверенности, что с К. покончено, он не должен спокойно сидеть с этой уверенностью в своем кабинете, он должен беспокоиться. Он должен как можно чаще узнавать, что К. жив и, как все живое, однажды может удивить его своими новыми способностями, пусть даже сегодня он отнюдь не выглядит опасным. Правда, иногда К. говорил себе, что этим методом он борется только лишь за свою честь, потому что какая могла быть польза от того, что он раз за разом проявлял в этих противостояниях с заместителем директора свою слабость, укреплял в нем сознание силы и давал ему возможность следить за состоянием дел и принимать свои меры в точном соответствии с текущими обстоятельствами? Но К. совершенно не мог изменить своего поведения, он поддавался самообманам, он иногда бывал просто убежден, что именно сейчас без всяких опасений может померяться с заместителем директора, самый горький опыт ничему не мог его научить, он верил, что то, чего ему не удалось достигнуть в десяти попытках, он возьмет с одиннадцатой, хотя все кончались совершенно одинаково не в его пользу. Приходя в себя после очередной такой встречи, измотанный, в поту, с пустой головой, он уже не знал, что его понесло в этот раз к заместителю директора, что это было, надежда или отчаяние, но в следующий раз это уже совершенно однозначно была только надежда, — только с ней его и несло к двери заместителя директора.[25]

В это утро указанная надежда выглядела особенно обоснованной. Заместитель вошел медленно, держась рукой за лоб, и пожаловался на головную боль. К. вначале хотел откликнуться на это замечание, однако затем опомнился и немедленно начал изложение вопроса, не обращая никакого внимания на головную боль заместителя директора. Но то ли эта боль была не очень сильна, то ли интерес к делу заставил ее на некоторое время отступить, — так или иначе, в ходе обсуждения заместитель директора убрал руку со лба и начал отвечать как всегда, находчиво и почти не задумываясь, словно какой-нибудь первый ученик, перебивающий ответом еще не законченный вопрос. На этот раз К. сумел дать ему отпор и отбить несколько его атак, но мысль о его головной боли все время беспокоила К., словно эта боль была не слабостью, а каким-то преимуществом заместителя директора. То, как он переносил и преодолевал эту боль, было достойно восхищения! Иногда он усмехался, хотя его слова не давали для этого никаких оснований; казалось, он хвастался тем, что может думать и с больной головой. И в то время как они говорили о совсем других вещах, параллельно шел молчаливый диалог, в котором заместитель директора хоть и не отрицал интенсивность своей головной боли, но постоянно указывал на то, что это вполне безобидная боль, то есть совершенно не такая, какой обычно мучался К. А если К. возражал, то заместитель директора опровергал его тем, как он справлялся с этой болью. В то же время эта боль была для К. примером. Разве не мог и он так же отрешиться от всех своих забот, которые не относятся к его профессии? Нужно было только еще больше, чем до сих пор, углубиться в работу, вводить в банке нововведения, поддержание которых потребовало бы от него длительных усилий, укреплять визитами и поездками свои несколько ослабевшие связи с деловым миром, чаще подавать директору докладные и стараться получать от него специальные задания.

Так было и сегодня. Заместитель директора быстро вошел в кабинет, остановился неподалеку от двери, протер по усвоенной с недавних пор привычке пенсне и внимательно осмотрел сперва К., а затем — чтобы его интерес к К. не так бросался в глаза — и всю комнату. Казалось, он пользуется случаем, чтобы проверить остроту зрения своих глаз. К. выдержал эти взгляды — даже слегка усмехнулся — и пригласил заместителя директора садиться. Сам он, опустившись в кресло и придвинув его как можно ближе к заместителю директора, сразу взял со стола нужные бумаги и начал свой доклад. Заместитель директора вначале, казалось, почти не слушал. По краю крышки письменного стола К. шла низенькая резная балюстрадка. Стол вообще был прекрасно сработан, и балюстрадка тоже держалась крепко, но заместитель директора повел себя так, словно именно теперь обнаружил в ней какое-то слабое место, и, с целью устранения дефекта, пытался указательным пальцем выдернуть балюстрадку из крышки стола. К. хотел на это время прервать свой доклад, однако заместитель директора не позволил этого сделать, заявив, что очень хорошо все слышит и понимает. Но в то время когда К. никаких комментариев по делу требовать от него еще не мог, балюстрадка, очевидно, потребовала применения специальных средств, потому что теперь заместитель директора вытащил из кармана перочинный нож и, используя в качестве рычага линейку К., попытался вытащить балюстрадку таким способом, — по-видимому, для того, чтобы потом легче было загнать ее поглубже. К. выдвигал в своем докладе совершенно новое предложение, которое, как он ожидал, должно было произвести сильное впечатление на заместителя директора, и, дойдя теперь до этого предложения, он уже просто не мог остановиться, так его захватила собственная работа, или, скорее, так сильно он радовался этому все реже его посещавшему сознанию того, что он здесь, в банке, еще кое-что значит и что в его мыслях еще достаточно силы для того, чтобы оправдаться. Может быть даже, такой способ защиты был лучшим не только в банке, но и в его процессе; может быть, этот способ был намного лучше всех тех, которые он уже применял или планировал применить. Увлеченный своей речью, К. совершенно не имел времени на то, чтобы недвусмысленно отвлечь заместителя директора от его работы над балюстрадкой; читая, К. лишь пару-тройку раз, как бы для успокоения, провел свободной рукой по балюстрадке, показывая заместителю директора — хотя он сам почти не отдавал себе в этом отчет, — что нет в этой балюстрадке никаких дефектов и что даже если бы какой-то и был, слушать в данный момент важнее и, вообще говоря, вежливее, чем заниматься какими бы то ни было починками. Но, как это часто бывает с живыми людьми, занятыми исключительно умственной деятельностью, занявшись этой ручной работой, заместитель директора вошел в раж; в самом деле, кусочек балюстрадки был уже выдернут, и задача теперь состояла в том, чтобы вставить балясинки обратно в свои отверстия. Это было труднее, чем все предшествующее. Заместителю директора пришлось встать, чтобы попытаться двумя руками вдавить балюстрадку в крышку. К., занятый чтением, которое он, впрочем, перемежал значительно более свободными импровизационными вкраплениями, лишь подсознательно отметил, что заместитель директора встал. Хотя почти не было такого мгновения, когда бы К. совсем потерял из виду побочное занятие заместителя директора, он тем не менее решил, что это движение заместителя директора все же каким-то образом связано с его докладом, поэтому К. тоже встал и, держа палец под одной из цифр, протянул тому бумагу. Но заместитель директора тем временем уже понял, что усилия рук недостаточно, и, с мгновенной решимостью воздействовать всем своим весом, уселся на балюстрадку. На этот раз получилось, и балясинки со скрипом вошли в отверстия, но из-за некоторой поспешности одна балясинка отломилась и в одном месте тонкая верхняя планочка разъехалась надвое. «Негодный материал», — с досадой сказал заместитель директора.