Когда фрау Грубах принесла К. завтрак — после того, как он был так разгневан, она уже не доверяла служанке никакого, даже самого мелкого обслуживания К., — он не смог удержаться и обратился к ней, в первый раз за пять дней:

— Что это там такой шум сегодня в прихожей? — спросил он, наливая себе кофе, — нельзя ли это как-нибудь прекратить? Или уборка должна производиться обязательно в воскресенье?

Хотя К. и не взглянул на фрау Грубах, он тем не менее заметил, что та словно бы с облегчением вздохнула. Даже эти строгие вопросы К. она восприняла как прощение или как начало прощения.

— Это не уборка, господин К., — сказала она, — это просто фрейлейн Монтаг переселяется к фрейлейн Бюрстнер и переносит свои вещи.

Она ничего больше не говорила, не зная, как К. примет ее сообщение и будет ли ей позволено продолжить. Но К. подверг ее испытанию; он задумчиво помешивал ложечкой кофе и молчал. Затем он поднял на нее взгляд и сказал:

— Вы уже оставили ваши прежние подозрения в отношении фрейлейн Бюрстнер?

— Господин К.! — вскричала фрау Грубах, которая только и ждала этого вопроса, и протянула к К. сложенные руки. — Вы в тот раз так серьезно восприняли какое-то случайное замечание. У меня и в мыслях такого не было, чтобы обидеть вас или кого-то еще. Вы ведь меня уже достаточно давно знаете, господин К., чтобы в этом убедиться. Вы даже не представляете, как я последние дни страдала! Чтобы я клеветала на моих съемщиков! И вы, господин К., поверили в это! И сказали, что я должна выставить вас за дверь! Вас — за дверь!

Последнее восклицание уже потонуло в слезах, она подняла к лицу подол передника и громко зарыдала.

— К чему же плакать, фрау Грубах, — сказал К. и посмотрел в окно, он думал только о фрейлейн Бюрстнер и о том, что она впустила в свою комнату какую-то постороннюю девушку. — К чему же плакать, — повторил он еще раз, когда вновь обратил взгляд в комнату и фрау Грубах все еще плакала. — Я ведь тоже тогда не имел в виду ничего такого уж плохого. Мы просто взаимно не поняли друг друга. Такое иногда может случиться даже со старыми друзьями.

Фрау Грубах выглянула из передника, чтобы убедиться, что К. в самом деле готов к примирению.

— Да-да, именно так, — сказал К. и, заключив из поведения фрау Грубах, что капитан только стучал, ничего не предавая огласке, он осмелился еще прибавить: — Неужели вы в самом деле думаете, что из-за какой-то посторонней девушки я мог бы поссориться с вами?

— Так вот именно же, господин К., — воскликнула фрау Грубах; ее несчастье заключалось в том, что стоило ей только почувствовать себя хоть немного свободнее, как она тут же говорила что-нибудь неуместное. — Я все время спрашивала себя: почему господин К. так сильно заботится о фрейлейн Бюрстнер. Почему он бранится из-за нее со мной, когда он знает, что каждое его сердитое слово лишает меня сна. А я ведь о фрейлейн Бюрстнер не сказала ничего другого, кроме того, что видела своими глазами.

К. на это ничего не сказал; ему следовало бы при первом же слове выгнать ее из комнаты, но этого он не хотел. Он ограничился тем, что принялся пить кофе, давая фрау Грубах почувствовать необязательность ее присутствия. Снаружи снова послышались шаги фрейлейн Монтаг, прошаркавшие через всю прихожую.

— Вы слышите это? — спросил К. и указал ей рукой на дверь.

— Да, — сказала фрау Грубах и вздохнула, — я хотела ей помочь и горничную послать, чтобы помогла ей, но она такая упрямая, хочет все сама перенести. Я удивляюсь на фрейлейн Бюрстнер. Мне часто бывает вообще досадно, что эта Монтаг у меня снимает, а фрейлейн Бюрстнер даже берет ее к себе в комнату.

— А это вас вообще не должно заботить, — сказал К. и раздавил в чашке нерастаявший кусочек сахара. — Вы что, несете от этого какой-то ущерб?

— Нет, — сказала фрау Грубах, — само по себе мне это очень даже удобно, у меня благодаря этому освобождается комната, и я могу поместить там моего племянника, капитана. Я давно уже боялась в эти последние дни, когда мне пришлось поселить его здесь, по соседству с вами, что он может вам помешать. Он не очень-то церемонится.

— Что за странные фантазии! — сказал К. и встал. — Об этом и речи нет. Вы, кажется, считаете меня чрезмерно чувствительным из-за того, что я не могу выносить этих хождений фрейлейн Монтаг, — вот, опять пошла, теперь в другую сторону.

Фрау Грубах, казалось, была совершенно раздавлена.

— Сказать ей, господин К., чтобы она отложила остальную часть своего переселения? Если вы хотите, я сейчас же это сделаю.

— Но она же должна переселиться к фрейлейн Бюрстнер! — сказал К.

— Да, — сказала фрау Грубах; она не вполне понимала, чего К. от нее добивается.

— Ну, значит, — сказал К., — в этом случае она же должна перенести свои вещи.

Фрау Грубах только кивнула. Эта молчаливая беспомощность, которая, кроме всего, выглядела не чем иным, как упорством, разозлила К. еще больше. Он начал ходить по комнате от окна к двери и обратно, лишая этим фрау Грубах возможности удалиться, которой она, если бы не это, по-видимому, воспользовалась.

Как раз когда К. в очередной раз дошел до двери, в нее постучали. Это была горничная, сообщившая, что фрейлейн Монтаг желает сказать господину К. несколько слов и что поэтому она просит его прийти в столовую, где она его ожидает. К. задумчиво выслушал горничную и затем, обернувшись к испуганной фрау Грубах, посмотрел на нее почти насмешливым взглядом. Этот взгляд, казалось, говорил, что К. уже давно предвидел подобное приглашение фрейлейн Монтаг и что вот и еще одно очень хорошее дополнение ко всем тем мучениям, которые ему в это воскресное утро суждено вынести от жильцов фрау Грубах. Он отослал горничную назад с ответом, что немедленно явится, затем направился к шкафу, чтобы сменить пиджак, и в качестве ответа на тихие причитания фрау Грубах о назойливых людях только попросил ее унести, наконец, эту посуду от этого завтрака.

— Но вы же почти ни к чему не притронулись, — сказала фрау Грубах.

— Ах, да уносите вы отсюда!.. — крикнул К., у него было такое ощущение, словно эта фрейлейн Монтаг каким-то образом подметалась ко всему и сделала все отвратительным.

Проходя через прихожую, он взглянул на закрытую дверь комнаты фрейлейн Бюрстнер. Но его приглашали не сюда, а в столовую; дверь в нее он распахнул без стука.

Это была очень длинная, но узкая комната с одним окном. Места там хватало только на то, чтобы в углах по обе стороны двери можно было косо поставить два шкафа, тогда как все остальное пространство полностью занимал длинный обеденный стол, начинавшийся вблизи от двери и чуть-чуть не доходивший до высокого окна, которое из-за этого становилось почти недоступным. Стол был уже накрыт, причем на много персон, поскольку в воскресенье здесь обедали почти все съемщики.

Когда К. вошел, фрейлейн Монтаг пошла от окна вдоль стола навстречу К. Они молча приветствовали друг друга. Затем фрейлейн Монтаг сказала, как всегда необычно высоко вскинув голову:

— Мне не известно, знаете ли вы меня.

К. смотрел на нее, сузив глаза.

— Разумеется, — сказал он, — вы ведь уже давно живете у фрау Грубах.

— Но вас ведь, как я полагаю, этот пансион не слишком интересует.

— Не слишком, — сказал К.

— Не желаете ли присесть? — сказала фрейлейн Монтаг.

Они оба молча отодвинули два стула у самого конца стола и сели друг против друга. Но фрейлейн Монтаг тут же опять встала: она оставила на подоконнике свою сумочку и теперь пошла за ней; она прошаркала через всю комнату. Затем, слегка помахивая сумочкой, она возвратилась, села и начала:

— Я хотела только сказать вам несколько слов по поручению моей подруги. Она собиралась прийти сама, но сегодня чувствует себя немного нездоровой. Надеюсь, вы ее извините и выслушаете вместо нее меня. Да она и не могла бы вам сказать ничего другого, кроме того, что скажу вам я. Более того, я думаю, что я смогу вам сказать даже больше, поскольку я все-таки сравнительно не ангажирована здесь. Вы так не считаете?