Чарли глянул на Мага. Маг тоже смотрел вниз… через титановые оправы… Чарли с трудом представлял себе, что видят эти сканеры… Открытое пространство, полное насекомых, змей и прочих непредсказуемых и опасных тварей… Может, картина за иллюминатором не вызывает у Мага вообще никаких чувств, только кожный зуд… Чарли очень хотелось перегнуться через столешницу и тряхнуть парня за плечо: «Эй, ты только глянь! Двадцать девять тысяч акров возвращаются к жизни! Сок поднимается вверх по стеблям! Вылупляются птенцы! Прорастают семена! Нарождаются детеныши змей, щенки, жеребята! Ты считаешь себя реалистом? Так посмотри — вон она, реальная жизнь! Там! Внизу!»
«Гольфстрим» снова повернул на юг, продолжая снижаться. Чарли разглядел светло-песчаные грунтовые дороги, прорезавшие сосновые рощи… Увидел хозяйственные постройки… тут… там… вон там… посреди плантации… те самые, которые он построил для мулов и лошадей на время перепелиной охоты… Чарли впервые увидел, как смотрятся белые ограды, протянувшиеся на мили и ограждавшие обширную пустошь, где паслись лошади… которых каждый день отправляли на выпас… а некоторых, особо драчливых, держали отдельно… особенно жеребцов, способных забить друг друга копытами или закусать до смерти… Пастбища были все того же изумрудно-зеленого цвета… Ну-ка, ну-ка… а там что? Два жеребенка… не старше двух недель… взбрыкивают тонкими ножками!
Чарли не выдержал.
— Гляди, гляди! — воскликнул он, обращаясь к Магу. — Во-о-он туда. Видишь? Два жеребчика! Готов поспорить, им не больше двух недель! Один из них — от Первого Прикупа! Как пить дать!
В иллюминаторе показался Главный Дом посреди рощи вирджинского и болотного дуба; среди дубов встречалась крупноцветковая магнолия со старыми деревьями до восьмидесяти футов высотой. Через два месяца они целиком покроются белыми цветками; Чарли, бывало, наезжал в Терпмтин в самый разгар лета, чтобы только полюбоваться цветущей магнолией. Сам дом совсем не походил на особняк в классическом стиле Возрождения — с ионическими колоннами и антаблементами — вроде тех, которые до Гражданской войны понастроили у себя на плантациях всякие выскочки. Главный Дом в Терпмтине возвели еще в 1830-х. Это было низкое строение, по всему периметру опоясанное широкой, дающей густую тень верандой, с белой обшивкой, с подъемными, в два подвижных переплета, окнами во всю стену — жилище истинного южанина, еще прежних, довоенных времен. Дом был построен не на возвышенности — в этой части округа Бейкер холмов почти не было, — однако что за зрелище он представлял! Широкая подъездная дорога была посыпана мельчайшими крупинками светлого, почти белого песка; она с добрую милю петляла среди деревьев соснового бора, прежде чем выходила на аллею, обсаженную вирджинским дубом, густая листва которого через месяц превратит дорогу в прохладный и сумеречный зеленый туннель. Потом окаймленная древним самшитом аллея выбегала на открытое пространство и у парадного входа делала большую петлю. Клумбы пестрели ярко-красными пеларгониями, желтыми восковницами, ковром фиолетово-лиловых трителий, оранжевыми кливиями, кремово-желтыми цветками японской айвы и раннецветущей конфедератской розой; роза нравилась Чарли больше всего. Сейчас, в дневное время ее цветки все еще оставались белыми, но к вечеру они окрасятся в темно-розовый. Говорили, что это знак траура по храбрым парням из армии конфедератов, пролившим кровь в сражениях, которые они проиграли.
У Чарли прямо-таки дух захватило, на секунду он перестал дышать…
«Гольфстрим» пролетел над Главным Домом. Луд снизил самолет над самым болотом Джукер, чтобы потом развернуться и скользнуть прямо на посадочную полосу. На такой малой высоте, да еще пока на деревьях не появилась листва, можно было отчетливо разглядеть побеги кипариса и ниссы, которые пробиваются из воды… с огромными, вспухшими прямо над водой узлами… Показался Охотничий домик — большое, с белой обшивкой строение на сваях, вынесенное над водой, с двенадцатью спальнями — Чарли построил его для гостей. Почти два с половиной миллиона… Да, были времена, когда он сорил деньгами направо и налево…
Посадочная полоса представляла собой асфальтированную дорогу, прорезавшую сосновый бор, и тянулась почти с милю, чтобы было где приземлиться такому большому самолету как «Гольфстрим»… Вместе с посадочными огнями, ангаром с площадкой, насосами для подачи горючего и подъездными дорогами штуковина обошлась ему в три миллиона шестьсот тысяч. Вот о чем думал Чарли. А тем временем по обе стороны в иллюминаторах замелькали зеленые пятна сосен — самолет зашел на посадочную полосу и коснулся земли.
Когда самолет остановился на площадке перед ангаром, там уже стоял вместительный «шевроле», пригнанный Дервудом. Рядом с машиной был Руфус Дотсон, из черных, бригадир команды техников, отвечавших за обслуживание взлетно-посадочной полосы и ангара. Чарли встал с кресла и тут же почувствовал, до чего затекло правое колено. Ему совсем не хотелось, чтобы его видели ковыляющим вниз по трапу, пусть даже это были всего-навсего Дервуд и Руфус, но ничего не поделаешь. В колено отдавала такая сильная боль, что пришлось спускаться, держась рукой за поручень. Чарли ступил на землю; Руфус уже поджидал его. Он был невысокого роста, плотного телосложения, лет пятидесяти, а может, шестидесяти — Чарли точно не знал, — темнокожий, с седыми торчавшими волосами. На нем была старомодная, как у игрока в гольф, кепка, прикрывавшая лысую макушку. Руфус почтительно коснулся большим и указательным пальцами маленького козырька:
— Как поживаете, кэп Чарли? Дайте-ка я вам подсоблю.
И протянул свою большую, сильную руку. Руфус был в серой, с длинным рукавом рабочей рубахе — такие теперь никто уже не носит, — и джинсах.
— Да-а… ерунда, Руфус… — отмахнулся Чарли, который скорее бы умер, чем принял чужую помощь, — все этот футбол… чертово колено так и дергает…
Руфус хохотнул, издав горлом утробный звук:
— Зазря вы, кэп Чарли, толкуете мне о ревматизме — сами знаем, не понаслышке.
«Какой, к дьяволу, ревматизм, — хотел было возразить Чарли, — это все травма, полученная в те времена, когда он был футболистом!»
Вокруг стояли высокие сосны, отбрасывая густую, прохладную тень, но на площадке у ангара палило нещадно. Чарли прищурился. В дальнем конце полосы подрагивала пелена марева, от асфальта поднимались волны нагретого воздуха. Чарли тут же почувствовал, до чего ему жарко, до чего он вымотался. От «шевроле» легкой походкой приближался Дервуд.
— Эгей, кэп! — приветствовал его Дервуд. — День добрый, мистер Струк!
Каждый раз, глядя на этого крупного мужчину с низким голосом уроженца округа Бейкер, Чарли видел в нем типичного надсмотрщика прошлых времен, который покрикивает на работников в поле, рубящих сосны на убийственной жаре по двенадцать часов в день. И не только до Гражданской, а еще и добрых пятьдесят лет после. Рубить сосну было не легче, чем вкалывать на целлюлозном заводе, рассказывал дядюшка Бад. Люди доходили до грани отчаяния, и надсмотрщики, ложась спать, клали рядом с собой заряженное ружье. Дервуд вполне подходил на роль такого вот надсмотрщика. Это был самый что ни на есть хладнокровный южанин из глубинки, один из тех здоровяков, которые в среднем возрасте выглядят внушительней, чем в молодости: кожа у них становится что дубленая шкура, а тонко рассчитанная угроза действует безотказно. Ростом Дервуд был с Чарли — чуть выше шести футов. Огромная голова покоилась на мощной шее, а черты лица — опущенные кончики глаз, обвисшие щеки, направленные книзу нос и уголки губ — придавали Дервуду сердитый вид. Мускулистые плечи тоже были покатыми, широкая грудная клетка опускалась, живот свисал над ремнем, но в то же время чувствовалось, что во всем теле кроется заряд чудовищной энергии, которой невозможно противостоять. На Дервуде была рубаха цвета хаки, закатанная на огромных руках, и такого же цвета свободные саржевые брюки, отвороты которых закрывали верх поношенных сапог до середины икр — так в округе Бейкер одевались все, кто выходил в поле, где можно было наткнуться на жалящих в лодыжки гремучих змей. На поясе у Дервуда висела кобура, из которой выглядывала рукоять револьвера сорок пятого калибра. Из револьвера Дервуд стрелял по змеям.