— А откуда Чарли это узнал?

— Он не знал! Теперь ему надо было кого-то найти! Если уж заварил кашу, надо добавить, так сказать, ингредиентов.

— Минутку, — возразил Пипкас. — То есть вы хотите сказать… знаете, трудно поверить… но продолжайте. — Он уже положил локти на стол и подался вперед, целиком поглощенный разговором.

— Это чистая правда, — сказала Марта, — даю вам слово. Потом ему попадается на глаза сообщение, что Андрэ Флит проводит какой-то митинг «Сплоченного действия».

— Андрэ Флит? Тот, что собрался баллотироваться в мэры?

— Думаю, да. Видимо, он самый. Чарли идет на митинг. Он единственный белый там и бросается в глаза, как… как я не знаю кто… мощный пятидесятилетний белый в костюме и галстуке. Когда митинг заканчивается, Андрэ Флит подходит к Чарли и говорит: «Брат, если есть минутка, я хотел бы с тобой перекинуться парой слов».

Уже почти лежащий на столе Пипкас воскликнул:

— Вы там были? Сами видели?

— Нет. Но Чарли рассказывал эту историю сотни раз.

— И что дальше?

— Не знаю точно, что было дальше, но вскоре Андрэ Флит уже вел марш по бедному старому Кантону. И Дарвел Скраггс сделал свое дело. Вывел на улицу всю эту клаверну, всех десять-двенадцать человек. — Марта покачала головой. — Его прыщавые мальчишки, правда, были без остроконечных колпаков и прочей бутафории, но расистские оскорбления сыпались градом, и съемочные группы наперебой их снимали — несколько дней все внимание в стране было приковано к округу Чероки, этому возмутительному оплоту расизма, нетерпимости, и тэ дэ и тэ пэ. Помните, Фрэнк Фарр снял тогда репортаж на центральной улице Кантона. Изображал из себя этакого героя — как же, делает передачу в диком, отсталом захолустье. А речь шла всего лишь о старом Дарвеле Скраггсе и дюжине ребятишек. Однако цена на землю в округе Чероки резко упала. Инвесторы поняли, что быстрой прибыли им не видать, и Чарли купил участок в сто сорок акров меньше чем за двести тысяч. До марша за него легко можно было получить четыре миллиона.

— Так Чарли заплатил Флиту за марш по Кантону?

— Не знаю, — сказала Марта, — он ни разу не говорил об этом. Одно известно точно — именно он направил Флита в округ Чероки. Может быть, Флит искал подходящее место для демонстрации. Так или иначе, они договорились. Просто я не знаю всех подробностей.

— Невероятно, — улыбнулся изумленный Пипкас. Он еще не знал, как использовать эту историю, но ценность ее была очевидна. — Кто-нибудь кроме вас слышал об этом?

— О его встрече с Флитом знают многие, Чарли при мне рассказывал о ней. А вот о его разговоре с Дарвелом Скраггсом вряд ли кому известно.

По лицу Пипкаса расплылась довольная лукавая улыбка. Марта не очень понимала, почему. Да Пипкас и сам не очень понимал. Но ему было очевидно — история, которую он сейчас узнал, это… динамит.

— Выпейте еще кофе, Рэй, возьмите «Салли Ланн».

— С удовольствием! — Пипкас потянулся к серебряной гондоле за очередным куском вкуснейшего хлеба.

Пока он намазывал его маслом и джемом, Марта Крокер налила гостю кофе. Вгрызаясь в ломоть и чувствуя на языке кисло-сладкий вкус сливы, он снова посмотрел в окно. Узорные багеты на окнах напоминали рамки, а вид был похож на картину… Милле… нет, Тиссо… может, Милле&Тиссо?… или какого-нибудь прерафаэлита… Старый Франклин на переднем плане… темные башмаки, обмотки, коричневые штаны, серая рубаха, выцветшая серо-зеленая куртка, казалось, сливались с землей, которую он так прилежно возделывал… потом шли яркие пятна голубых, розовых и белых цветов, стена темно-зеленой самшитовой ограды… и за всем этим простирался холмистый газон с сочной, почти салатной зеленью, с лучами солнца, бьющими сквозь высокие деревья…

Да, такое нельзя не полюбить.

ГЛАВА 22. Шамбоджа

«Пополо-лоло-пополо-схарзают-брата-моккай-чай-мертвяк-не гонобобиться-биток не делай», — лопотал Пять-Ноль, придавленный бетонной плитой, и земля взбрыкнула, и Конрад полетел с верхней койки, вниз, вниз, в темноту — «А-ааааа!» — и проснулся.

Он не сразу понял, где находился. Явно не в Санта-Рите, потому что лежал на полу, застланном ковром — очень грязным, правда, но все же ковром. Сверху на него со всех сторон смотрели узкоглазые лица. Кто-то сказал:

— Лум Лок мынг ве ня пао пок, Конрад.

Приподнявшись на локте, он протер глаза. Раздалось писклявое хихиканье. Женщины. Крошечная гостиная была забита вьетнамцами — человек пятнадцать, не меньше. Вчера вечером такой толпы не было… вчера вечером… Он припомнил вчерашний вечер, и сознание начало проясняться.

Конрад лежал на полу дешевой квартиры в городке Шамбли возле Атланты. Все произошло именно так, как обещала Мэй. В аэропорту, в зале выдачи багажа, его встретил вьетнамец Лум Лок, узнавший Конрада по кепке с надписью «Хай-гро». Они сели в старенький пикап, и вертлявый Лум Лок болтал на ломаном английском всю дорогу до Шамбли, пока пикап не остановился возле облупившегося двухэтажного дома с табличкой «Улица Медоу-Ларк». Лум Лок, улыбаясь, показал на табличку:

— Лучшей б они написай Западный Сайгон! Тый знаешь, как называюй Шамбли? Шамбоджа! — вьетнамец затрясся от смеха. — Тый приехайл в Шамбоджа! А это — Западный Сайгон!

Лум Лок прошел вместе с Конрадом за угол, открыл стеклянную дверь, служившую одновременно окном, отодвинул клеенчатую занавеску — и Конрад оказался в комнате, битком набитой вьетнамцами в возрасте от пяти до восьмидесяти лет. На полу, прислонившись к стене, сидела древняя морщинистая старуха. Пахло жареной рыбой. Трое мужчин средних лет сидели на корточках и ели палочками с пластиковых тарелок какое-то рисовое блюдо. Двое мужчин и женщина спали на матрасах, постеленных прямо на пол. Другая женщина спала на ковре, и еще одна — на единственной в комнате кровати, кушетке из клеенчатых подушек в металлическом каркасе с большими ржавыми подлокотниками по обеим сторонам. Между спящими сладким, тревожным или беспробудным сном скакали дети, играя во что-то вроде салочек. Вдруг все — дети, старуха, мужчины — посмотрели на Конрада. В битком набитой комнате стоял тяжелый, спертый дух.

Напустивший на себя грозный вид Лум Лок что-то рявкнул — Конрад разобрал только свое имя. Вьетнамец повернулся к нему:

— Утром придуй с удостоверениейм. — И вышел в стеклянную дверь.

Конрад осторожно пробрался мимо спящих и сидящих на корточках обитателей квартиры, чтобы исследовать оставшуюся ее часть. Все глаза в комнате следили за ним. Никто не ронял ни звука. У Конрада сложилось впечатление, что эти люди — такие же новички на улице Медоу-Ларк, как он сам, да еще и ни слова не знают по-английски. Кроме гостиной, в квартире были только кухонька, где тушилась какая-то рыба со специями, тесная ванная и крохотная спальня — примерно двенадцать футов на девять, не больше, — куда набились еще восемь или девять вьетнамцев. Здесь запах пота и человеческих тел был еще сильнее. Конрад вернулся в гостиную, пробрался к единственному незанятому пятачку на полу и лег, прижав дорожную сумку к животу. Вьетнамцы по-прежнему таращились на него — Конрад понятия не имел, кто они такие. Он думал, что проведет ночь без сна, но уже через минуту сознание заскользило по крутому склону слепого, глубокого, всеобъемлющего забытья.

А теперь пришло утро, и комната была полна света — он лился сквозь стеклянную дверь с отодвинутой клеенчатой занавеской. Народу набилось еще больше, чем вчера. Конрад встал на ноги. Все тело затекло, голова как-то странно гудела… почти кружилась. Кругом одни вьетнамцы — стоят, лежат, сидят на корточках. Рядом храпела старуха — ей, по крайней мере, достался матрас. И опять все смотрели на Конрада, ну, почти все. Человек шесть мужчин были заняты громким спором. «Фао ко ня тонг!» — твердил один из них.

Конрад улыбался каждому, с кем встречался взглядом, давая понять, что он хоть и чужак в этой странной квартире, но все-таки дружелюбный. Очень хотелось в туалет. По-прежнему улыбаясь, Конрад пробрался к ванной. Туда уже стояли четыре вьетнамца.