Несмотря на многочисленность семейства Мильакра, в хижине было просторно. Дети от двенадцати до четырнадцати лет разбрелись по всем хижинам; для них было все равно где завтракать; они готовы были есть везде, где только могли протянуть руки к блюду. Завтрак начался в одно время во всех хижинах, по сигналу, поданному Пруденс при помощи большой морской раковины. Я был очень голоден, чтобы терять время на разговоры, и поэтому тотчас же набросился на еду, поставленную на столе.

Моему примеру последовали и другие. Это уже привычка образованного общества говорить во время еды. Скваттеры были еще слишком погружены в жизнь, чисто животную, чтобы думать или говорить о чем-нибудь постороннем, сидя за столом.

Утолив голод, я взглянул в сторону и заметил, что те, кто сидел возле меня, начинали осматривать меня с большим любопытством, нежели какое я заметил вначале. В моем наряде не было ничего такого, что бы могло возбудить подозрение. В то время платье служило резкой чертой, отделявшей один класс общества от другого, и никто не позволял себе нарушать этот порядок. Правда, для путешествия по лесам позволялось отступление. На мне была, как я уже сказал, охотничья блуза, следовательно, наряд, который мог бы обличить меня, был скрыт. За столом нас было немного, всего шесть человек: хозяин и хозяйка, я и Сускезус, парень лет двадцати двух и девушка лет шестнадцати. Парня звали — Зефан, девушку — Лавиния. Она сидела очень скромно. Старик Мильакр и супруга его, несмотря на дикую и почти разбойничью жизнь, которую они вели, постоянно поддерживали строгую дисциплину.

— Не слыхал ли про землемера? — спросила грубо Пруденс, когда все закончили завтракать, не вставая из-за стола. — Этот человек больше всех меня беспокоит.

— Не бойся землемера, жена, — сказал хозяин, — у него и без нас работы на целое лето хватит. Из последних известий, молодой Литтлпэдж, которого прислал сюда отец, этот старый плут занял землемера своими поручениями. А поэтому Литтлпэдж останется здесь до холодов. Мне бы управиться с тем лесом, который я срубил и подготовил — а там мне нет дела ни до землемера, ни до его господина.

— Хорошо, если бы случилось, как ты думаешь, Аарон. Вспомни, посчитай, сколько раз мы селились в разных местах, а для чего? Чтобы опять искать себе жилище. Надеюсь, что я говорю в кругу друзей?

— Будь спокойна, жена. Бесследный мой старинный и верный знакомый, а его друг должен быть и нашим Другом.

Признаюсь, этот разговор поставил меня в неприятное положение.

— Что касается переездов, то я всего два раза переехал, не заставив заплатить себе за постройки. А это не дурно для человека, поменявшего свое жилье семнадцать раз. Притом я еще довольно молод, чтобы переехать восемнадцатый раз. Повторяю: лишь бы продать лес, а там мне нет дела ни до больших, ни до маленьких Литтлпэджей. Без колеса мельница немного стоит, а мое колесо путешествует с нами с тех пор, как мы оставили Вермонт; оно привыкло двигаться и может идти дальше.

— Это так, Аарон, а лес! Вода сейчас мелкая, нужно ждать по крайней мере добрых три месяца, чтобы можно было отправить все. Подумай, сколько мы затратили на приготовление досок времени, труда — и для того, чтобы все это пропало!

— Кто тебе говорит это, жена! — спросил Мильакр, стиснув губы и сжав кулаки. — Эти доски облиты нашим потом, этого уже довольно, чтобы они принадлежали мне.

Мне показалось странным это понятие о собственности. Поэтому не виноват был бы и вор, который, похитив вещи, оросил бы их своим потом. А сколько есть людей, которые убеждены в справедливости таких понятий и которые громко кричат против всех опровержений.

— Я не хочу, чтобы твой труд пропал ни за что, ни про что! — сказала жена. — С тех пор, как мы живем здесь, ты усердно и честно трудился со своими сыновьями. Накладно и обидно будет, — продолжала Пруденс, выразительно взглянув на меня, — если мы срубили деревья, перенесли их на мельницу, распилили на доски, и для чего? Чтобы пришел чужой человек и сказал нам:

«Все это мое!» Где бы это ни случилось, все же это не справедливо; будь хоть в Нью-Йорке или в Вермонте.

Скажите нам, как вас зовут; кажется, в этом нет ничего дурного!

— Решительно ничего, — ответил я хладнокровно. — Меня зовут Мордаунт.

— Мордаунт! — повторила с живостью старуха. — Кажется, мы никого не знаем? Что ты скажешь, муж?

— В первый раз слышу. Для меня все равно, лишь бы он не был какой-нибудь Литтлпэдж.

Услышав этот ответ, я вздохнул свободнее. Потому что очень неприятно было попасть в руки к этим людям, у которых не было ни чести, ни совести. Все они были огромного роста, широкоплечие и атлетического сложения. Нельзя было и думать о сопротивлении, тем более, что у меня не было оружия. Индеец был предусмотрительнее меня; в той хижине, где мы находились, на стенах висели четыре карабина, и, вероятно, у каждого члена семейства было еще собственное оружие. Для людей такого рода карабин был первая необходимость, потому что служил им и средством к пропитанию, и защитой против врагов.

В это время старуха Пруденс встала из-за стола, чтобы заняться хозяйством. Лавиния молча помогала ей, мы же все вышли из хижины. Я с большим вниманием стал рассматривать поселение Мильакра и все им похищенное.

Похищения эти были немаловажны; позже они были оценены беспристрастными судьями в тысячу долларов.

Следовательно, тысяча долларов была совершенно потеряна, потому что нельзя было ожидать уплаты от таких людей, какими были Мильакр и его сыновья. Такие люди всегда готовы сказать: «Я за все отвечаю, я все обеспечу».

Вообще, много любят обещать те, которые ничего не имеют.

— Не дурен кусочек, — сказал Мильакр, настоящее имя которого было Аарон Тимбернан, — славный кусочек, господин Мордаунт. Жаль было бы отдать его такому человеку, который и в глаза его не знает.

— Вы знаете законы?

— Я знаю только то, чему научился на протяжении жизни.

— Ну, так вы не очень разбираетесь в них; это видно по вашему лицу. Но по разговору вашему, по тому, как вы объясняетесь, видно, что вы грамоте обучались, а поэтому должны все же знать больше нас, жителей лесов.

— Если я и приобрел кое-какие познания, — ответил я скромно, — мне однако не помешало это, как вы видите, вести лесную жизнь.

— Если есть к чему наклонность, то всегда надо уступать ей. Попробуйте удержать в четырех стенах тех, которым необходимо дышать свежим воздухом! Не знаете ли вы, можно ли будет продать строевой лес выгодно нынешней осенью?

— Все идет хорошо со времени мира, и поэтому можно; думаю, что лес не потеряет своей цены.

— Пора, пора! На протяжении всей войны лучшая доска была не дороже куска коры. Мы терпели восемь тяжких лет, я хотел уже все это бросить и отправиться куда-нибудь, но подумал: все на свете имеет свой конец, а поэтому и война когда-нибудь закончится.

— Это справедливо. В самом деле, я думаю, что война была для вас не лучшим временем.

— Отвратительное время!.. Впрочем, война, как н мирное время, имеет свои хорошие стороны. Однажды неприятель ловко захватил большой обоз с провиантом; там была и свинина, и хлеб, и ром из Новой Англии, и чего только там не было! Чтобы все это увезти, он нанял все повозки, какие были поблизости; пошли и мои лошади. Я сначала отговаривался, потому что лошади были заморены, а потом, наконец, согласился. Земля была лесистая; я твердо знал все тропинки, все углы и закоулки, а поэтому, выбрав удобную минуту, свернул в сторону, так что никто и не заметил меня, и преспокойно добрел с поживой к своей хижине, как будто на рынок съездил. Никогда еще удачнее этого я не путешествовал, да и главное, что поездка была не далекая.

Старик скваттер остановился и захохотал. Смех его был так чистосердечен, как будто совесть никогда не упрекала его ни в чем. Этот эпизод казался ему прекрасным; он рассказал его мне, по крайней мере, раз шесть за короткое время, которое я провел с ним. В первый раз я увидел легкую улыбку на лице Зефана. И в то же время я заметил, что этот молодой человек с мужественной и грубой осанкой не спускал с меня глаз и взглядами своими начинал смущать меня.