В других случаях Мелвилл напрочь отрывается от исходной посылки, переключая мысль из сферы христианской теологии в область космогонии и навигации, как например в главе XIX: «Да, да! Мы, моряки, плаваем не напрасно, мы обрекаем себя на изгнание из своего отечества, чтобы принять гражданство вселенной, и во всех наших странствиях вокруг земли нас сопровождают эти древние кругосветные плаватели — светила, которые являются и нашими товарищами по кораблю и такими же моряками, что и мы, с той лишь разницей, что они плавают в синеве небесной, а мы в синеве морской».

Разумеется, мы далеки от мысли, что в «Белом Бушлате» Мелвилл завершил свои поиски и нашел уже все те эстетические принципы, которые в полном объеме были развернуты в «Моби Дике». Здесь еще нет системы взаимодействующих символов, которая оказалась столь эффективной при решении основных философско-художественных задач в знаменитом романе о Белом Ките. Однако ясно, что Мелвилл постепенно нащупывал путь к этой системе, и «Белый Бушлат» — наглядное тому подтверждение. Представляется справедливой точка зрения Леона Хоуарда, который в своей монографии о Мелвилле писал, что «его (Мелвилла, — Ю.К.) новое понимание того, что он впоследствии назовет широкой „значительностью“ каждого отдельного предмета или события, сделало его военный корабль более удачным воплощением мира, нежели Мардийский архипелаг»[543]. Еще более прямо, хотя и лаконично говорит об этом У. Пломер в предисловии к «Белому Бушлату». Он полагает, что мир военного корабля у Мелвилла — это микрокосм, созданный «протестующим романтиком, который никогда не мог примириться ни с жизнью, ни с миропорядком вообще, ни с цивилизацией, продуктом которой был он сам»[544].

8

Утверждение, что «Моби Дик» — философский роман, а «Белый Бушлат» — нет, давно стало общим местом. В общем справедливое, оно нуждается все же в одной существенной оговорке. Философские проблемы, поднятые Мелвиллом в «Моби Дике», привлекли к себе внимание писателя не в тот момент, когда он принялся за работу над романом, но значительно раньше. Мелвилл обдумывал их долго, и следы его размышлений легко обнаруживаются как в «Марди», так и в «Белом Бушлате». Один из центральных вопросов, составляющих краеугольный камень философской структуры «Моби Дика», — это вопрос, касающийся «общего закона», «высшей силы», управляющей жизнью природы и общества[545]. Решение этого вопроса предполагало в первую очередь исследование и оценку существующих, а точнее говоря, господствующих нравственно-философских представлений. Естественно и неизбежно Мелвилл должен был обратиться к рассмотрению христианской доктрины, как наиболее широко распространенной и повсеместно (в рамках христианского мира) признанной. И, если «Белый Бушлат» в целом (с точки зрения жанровых и иных признаков) не может считаться философским романом, он все же несомненно содержит в себе элементы художественного исследования некоторых аспектов христианской нравственности и ее отношения к человеческой истории.

В том, что «Белый Бушлат» содержит в себе элементы подобного исследования, сегодня никто уже не сомневается. Этот факт прочно и незыблемо установлен специалистами (Л. Томпсон и У. Бразвелл), посвятившими свои труды изучению религиозных воззрений Мелвилла[546]. Однако пути движения мелвилловской мысли и способы ее художественного воплощения нуждаются в дополнительном изучении.

Мысль Мелвилла в «Белом Бушлате» развивается своеобразно и, на поверхностный взгляд, непоследовательно, что нередко ставит специалистов в тупик. С одной стороны, он как будто бы признает нравственную догматику христианства, и значительная часть его сокрушительной критики действительности строится на демонстрации несоответствия жизненной практики нравственным принципам Нового завета. Особенно это характерно для тех страниц романа, где говорится о самом существовании военного флота, о различных общественных установлениях и особенно о войне, как о явлении, неизменно сопутствующем человеческой истории, хотя она со всех точек зрения — «пощечина здравому смыслу и христианскому учению; все связанное с ней предельно глупо, несовместимо с христианством, преисполнено варварства, жестокости, и припахивает островами Фиджи, людоедством, селитрой и дьяволом». С другой стороны, Мелвилл сплошь и рядом иронизирует над христианскими догмами, остроумно обнажая их несостоятельность, непоследовательность и полную неприменимость в жизни. Как замечает Томпсон, Мелвилл постоянно «позволяет своему повествователю высказываться в духе набожного восхваления общепризнанных христианских идей, но в то же время он ухитряется вложить в эти речи… скрытый и зловещий смысл, который по сути своей имеет антихристианский характер»[547]. И Бразвелл, и Томпсон сходятся на том, что позиция Мелвилла относительно христианской доктрины (в «Белом Бушлате») представляет собой своего рода антикальвинистскую реакцию, запоздалую отрыжку унитарианства. По мнению Томпсона, Мелвилл подвергает осмеянию именно «основные посылки кальвинистской теологии, представленные (в ортодоксальной интерпретации) в „Книге Бытия“, имеющей целью освятить чистые атрибуты бога и оправдать его поведение относительно людей, объяснить, как Зло появилось в мире, и как Бог позволил Сатане искушать человека, и почему Бог потакал Сатане, чтобы великое Добро сделалось от великого Зла; наконец, — оправдать самодовольный оптимизм, присущий христианской доктрине, согласно которой „все в мире соединяется на благо тем, кто любит Бога“»[548].

Бразвелл более осторожен, чем Томпсон. Признав наличие антикальвинистской критики Евангелия в «Белом Бушлате», он на том и останавливается. Томпсон идет дальше, хотя и с опаской. Полунамеками, через утверждение двойного смысла всех «евангелических» пассажей в романе (один для набожного читателя, другой для скептика), через истолкование символического смысла белой куртки героя, через сопоставление с Карлейлем и его «философией одежды» («Сартор Резартус»), он дает понять читателю, что в «Белом Бушлате» содержится скрыто выраженное «антихристианское направление»[549].

Напрасно Томпсон испугался сделанного им открытия. «Антихристианское направление» мысли действительно содержится в «Белом Бушлате», и Томпсон при желании мог бы иллюстрировать свои наблюдения гораздо более вескими примерами, нежели те, которые он приводит. Однако ни Бразвелл, ни Томпсон не обратили внимания на одно существенное обстоятельство, имеющее в данном случае первостепенное значение. Ироническое отношение к заповедям Христа и другим формулам христианской нравственности в «Белом Бушлате» — это, так сказать, побочный эффект, возникающий при всякой попытке приложить эти формулы к событиям, фактам и установлениям современной жизни (в данном случае — жизни военного флота). Самый же процесс сопоставления фактов действительности с общепризнанными нормами христианской нравственности не имеет целью дискредитировать христианство. Его задача другая: выявить соотношение двух аспектов нравственности, двух моральных систем — теоретической (статическая система, как она представлена в Новом завете) и практической (динамическая система, извлекаемая из уроков истории человечества и нравственных принципов его современного бытия). Главу LXXVI романа Мелвилл завершает весьма характерным в этом плане рассуждением: «Весь строй современного общества так явно несовместим с практическим приятием христианской кротости, что невольно напрашивается мысль: хотя благословенный наш Спаситель был полон небесной мудрости, Евангелию его все же недостает мудрости мирской — не хватает ему должной оценки нужд народных, требующих по временам кровавых побоищ и войн; недостает оценки важности общественного положения, титула и денег. Но все это лишь говорит о божественной природе Иисуса».