Напомню, что собор был еще прежний – нынешний начали строить вскоре после описываемых событий. Пьер Абеляр слыл большим знатоком греческого, латыни, священных текстов и Аристотеля, был он также очень силен в силлогизмах, диалектике и схоластических спорах. Сейчас уже не так легко понять и мысль и горячность тогдашних споров о каком-нибудь «универсуме», но именно в этих спорах, как считают, рождались зачатки современной науки. К тому же споры эти и новые построения должны были по замыслу богословов укрепить веру в могущество Божие, что являлось серьезным делом. И хотя эти богословы, люди, конечно, верующие, церковные, клирики, и выбривали себе на голове круглую тонзуру, они вовсе не все постригались в монашество, не все давали обет безбрачия. Пьер тоже выбрил тонзуру, но обета не давал, хотя в ту пору учение и искусство схоластики поглощали его целиком. Ученые школяры с восторгом внимали спорам наставников, задавали хитроумные вопросы и ждали хитроумных ответов, опровержений, умных построений. Потом они сами выбирали себе учителя, а учитель выбирал учеников и преемников. Мало- помалу слава великого спорщика-диалектика Пьера Абеляра распространилась по всему Парижу, и он понял, что пришло ему время завести учеников среди многих своих поклонников.

Магистерское место в школе Нотр-Дам было занято старым Гийомом де Шампо, который вскоре начал побаиваться молодого, блестящего Абеляра, побеждавшего его в спорах и подвергавшего сомнению его построения. Соперничество старого и молодого длилось долго. Пьер преподавал какое-то время в Мелэне и в других школах, но в конце концов приглашен был все-таки в Нотр- Дам. Старый Гийом де Шампо удалился к тому времени в монастырь, а его протеже оказался слаб против блестящего Абеляра, который находился в расцвете сил, таланта и популярности. Он не только был беспримерно силен в Аристотелевой диалектике и непобедим в спорах, логике и красноречии, он еще и учеников умел ободрить, умел выявить талант каждого, он умел учить. Ему было тогда 35 лет, все его усилия, вся энергия были отданы научной карьере, а для женщин и нежных чувств у него словно бы не оставалось ни душевных сил, ни времени. Но вот как раз в эту пору природа взяла свое. Он услышал как- то от своих учеников, что в городе каноников, за собором, тут же на острове Сите, где по зеленым лугам и среди кустарников бродят коровы, у каноника Флюбера живет его племянница, дева большой учености, начитанности и таланта. И звалась она романтически – Элоиза. Ученость и начитанность ценились в том узком ученом мирке выше и красоты и богатства. Молодой профессор был заинтригован и наконец, не выдержав, перешел к действию. Побеседовав однажды с Флюбером, Пьер убедился, что каноник и глуп и жаден. Племянницей своей он гордился и возлагал большие надежды на удачный брак – при такой красоте и учености вещь вполне реальная. Однажды Пьер пожаловался канонику, что жилье, которое он снимает, и тесно, и дорого, и далеко от собора, от клуатра – внутреннего дворика, где проходят штудии. Вот если б каноник разместил его у себя, он, Пьер, не только платил бы ему деньги, но и бесплатно давал свои прославленные уроки его племяннице. Каноник пришел в восторг от предложения и даже велел учителю быть построже с ученицей, наказывать и пороть ее, если будет лениться. Долго ли могла шестнадцатилетняя поклонница наук сопротивляться блеску учености, красноречию, молодости и горячности молодого профессора! О, она не ленилась, и ее не пришлось наказывать за недостаток любовного рвения.

Учитель теперь чаще писал любовные стихи, чем богословские трактаты, и школяры распевали эти стихи по всему острову. Пение их долетало в укромные уголки прибрежья, где гуляли Абеляр с Элоизой. Днем ученики с пониманием перемигивались, когда изнуренный наставник вдруг засыпал посреди урока. Похоже, что все, кроме почтенного каноника Флюбера, знали об этом романе. Но однажды, отправившись рано утром будить Элоизу, каноник обнаружил, что она спит в объятиях учителя. Абеляр был изгнан из рая. Влюбленные в отчаянии писали друг другу горестные письма, а потом Абеляр выкрал Элоизу, отвез ее к себе на родину, где она родила сына, которого молодые поклонники учености нарекли Астролябом. Выяснилось, впрочем, что Элоиза вовсе не спешит замуж. Вероятно, уже и в XII веке попадались феминистки. Одно время Элоиза пряталась в монастыре, где ее посещал Абеляр. Узнав, что племянница (а может, она приходилась ему вовсе и не племянницей) живет в обители, и решив, что она стала монахиней, каноник-дядя пришел в ярость. Ведь у него были такие славные брачные планы на ее счет. Нанятые им негодяи, из тех, что в немалом количестве бродили по улицам тогдашнего Парижа, ворвались ночью в дом спящего Абеляра и оскопили его. В горе был не только искалеченный и униженный Абеляр. Громко, в голос плакали безутешные его ученики. Абеляру стало казаться, что такому, как он, уроду заказан теперь путь на небо. Он решил постричься в монахи и потребовал того же от юной Элоизы. Ей было только 18, но она повиновалась. Абеляр стал монахом в монастыре Сен-Дени. Он снова стал преподавать, а потом и писать книги. Он стал писателем и философом, написал грамматику, потом книгу о Святой Троице. Жизнь не кончилась, и история наша была бы намного длинней, если б мы вознамерились рассказать о всех книгах блестящего Абеляра и о его теориях, которые, кстати, были объявлены ересями на двух церковных консилиумах – в 1121 году в Суассоне и в 1240 в Сан- се. Он участвовал и в знаменитом «споре университетов». Позднее в его искалеченных теле и душе вновь проснулась любовь к монахине Элоизе. Все многолетние невзгоды и гонения, которые Абеляру пришлось претерпеть за это время, он описал в книге «История моих бедствий». Появились у него и новые ученики, и новые беды. Он и Элоиза писали другу другу благочестивые письма. Успокоился навеки Абеляр весной 1142 года, и ей удалось похоронить его в монастыре в Шампани, где она была в то время настоятельницей. Сама она скончалась там же двадцать лет спустя.

Хитроумный диалектик и обожаемый студентами профессор оказался пылким любовником.

Юная ученица Элоиза была его достойна…

Они дорого заплатили за свое недолгое счастье.

Лоска, установленная аббатисой Ларошфуко каких-нибудь три века назад, воспевает достоинства и ученость французских Ромео и Джульетты.

Прошло много столетий, и романтики нового времени обратили свой взгляд к туманным далям того дальнего века в поисках любви, красоты и святости. А деловые люди, видя, что новое парижское кладбище Пер-Лашез не привлекает перспективных клиентов, решили устроить там общий склеп Абеляра и Элоизы, соединив влюбленных за гробом. Коммерчески-романтическая операция удалась на славу, хотя вряд ли на кладбище старинного аббатства, к тому же разоренного в варварскую эпоху Великой революции, можно было еще отыскать через шесть столетий останки бедных влюбленных. Да это ведь и неважно. Важно, что отныне парижские влюбленные совершают паломничество на эту знаменитую могилу. А ученые всего мира пишут диссертации о творениях философа Абеляра. А беспечные дети резвятся в новом парижском скверике, носящем имена этих двух столь далеких от нас и столь близких нам парижан…

СОБОР ПАРИЖСКОЙ БОГОМАТЕРИ

Перед собором Парижской Богоматери денно и нощно толкутся туристы. Толпы проходят и внутрь собора – заходят, растерянно бредут вдоль стен, вдоль часовен и за алтарем, заглядывают в путеводители и в отчаянии их закрывают: слишком много всякого понаписано… Их растерянность можно понять. Я и сам, приводя сюда русских или американских друзей, впервые попавших в Париж, не знал, с чего начать рассказ о соборе, – слишком много слышали о нем, много пережито с ним всяким из нас, а уж сколько Францией с ним пережито… Ведь это, как здесь выражаются, «собор соборов», это «приход французской истории», во всяком случае последних ее восьми столетий. Объять умом восемь столетий и все, что означал и означает этот собор, трудно, зато иногда, если повезет, можно кое-что прочувствовать. Скажем, в рождественскую ночь – внутри собора или даже на площади перед собором в молящейся и просто любопытствующей толпе, когда радио разливает над площадью звуки молитвы. Или во время другой какой-нибудь праздничной мессы, когда тревожат душу мощные звуки органа, восстановленного некогда самим несравненным Кавайе-Колем…