Вообще, надо сказать, название городской улицы – тема в высшей степени увлекательная, и этот кот-рыболов, с которого мы начали разговор, может нас далеко завести, ибо названия улиц – это след городской истории, памятник городской жизни, памятник событий, пристрастий, вкусов, политических и эстетических перемен и страстей. Достаточно сказать, что 6000 парижских улиц и переулков носят имена персонажей прошлого, и лишь малая толика этих имен известна сегодня прохожему – может, какой-нибудь Вольтер или Пастер. Часто улицы носят имя бывших владельцев городских участков, которых власти и предприимчивый барон Осман уговорили в эпоху строительного бума участок продать и посулили при этом увековечить их память. А вот кто такие, к примеру, месье Пиа, или адъютант Рео, или Агар, чьи имена гор до носят улицы, проезды и переулки Парижа, этого вам и самые дотошные старожилы не скажут. Ибо адъютант Рео не дрался под Аустерлицем, а попросту упал на землю в дирижабле в 1909 году. Агар был актер времени Бель Эпок, забытый его поклонниками еще при жизни. Почтеннейший Пиа был известен кое-кому у себя в округе, в Бельвиле, еше до Первой мировой войны, но не больше. Даже депутат и мэр Вавэн, чье имя носят улица и знаменитый перекресток на Монпарнасе, был забыт раньше, чем непризнанные и признанные гении этого космополитического, в значительной степени русского, перекрестка. Что же до парижского велосипедиста, притормозившего где-нибудь в пригороде на углу улицы Жданова, то он и под пыткой не скажет, кто был этот кумир французских интеллигентов сороковых годов – месье Жданов. К тому же любые вновь избранные мэры (что в России, что во Франции) понимают, что из обещанных избирателю «коренных перемен» самой доступной и оперативной, хотя, может, и не самой дешевой, будет акция переименования улиц. Я уже видел в одном из быстро коричневеющих ныне «красных пригородов» Парижа над наглядно перечеркнутой синей дощечкой «улица Ленина» торжествующе новенькую синюю дощечку «улица кого-то там еще». В ожидании того, что жить станет лучше, жить станет веселей, – вот вам, господа избиратели, и первые перемены, как писали некогда, «зримые черты нового». На этом фоне синяя дощечка с надписью «улица Кота-рыболова» выглядит, право же, благородно и обнадеживающе…

Видел я на днях на лотке роскошный «Исторический словарь парижских улиц». Дороговат только немного – двести долларов стоит. Но как разбогатею – непременно куплю.

ПАРИЖ Д'АРТАНЬЯНА

Кого бы из приезжих русских друзей я ни водил за эти годы по Парижу, ни разу прогулка не кончалась без разочарованного вопроса: «Ну а где же Париж мушкетеров? Должен же быть Париж мушкетеров…» При этом совершенно очевидно, что даже в самых экзотических и старых уголках Парижа, скажем где-нибудь на старинной рю Бюшери близ церкви Сен-Жюльен-ле-Повр, сейчас трудно представить себе кривые немощеные улочки, где экипажи утопали бы в грязи, а выбравшись из грязи, в тряске грохотали бы по булыжнику. Или пустыри в центре Парижа, кучи мусора, экзотических всадников, покрытых пылью, сабельные поединки, непроглядную ночную жуть тогдашней столицы и банды грабителей… Что ни говори, три с половиной века прошло. Да ведь и полтора столетия назад, когда Александр Дюма-отец сочинял (или подправлял «рукою мастера») роман о Париже мушкетеров, тот Париж XVII века был уже и для него далекой экзотикой. Далекой, а все же и не совсем чужой, потому что и автор, и его лихие герои жили в том же самом Париже, небольшой по размеру, но такой вместительной столице Франции, вместившей века и судьбы. Так что нет ничего странного, что и мы, попав еще через полторы сотни лет на те же самые овеянные легендой улицы знаменитого города, вспоминаем в этом, пусть и неузнаваемом, интерьере не только подлинных парижан прошлого, но и литературных героев, особенно тех, что в книголюбивой России не менее популярны, чем у себя на родине, во Франции.

Начать прогулку по их следам предлагаю, в порядке исключения, не на левом берегу Парижа, а на правом, в том северо-западном уголке столицы, куда редко забредает турист, – на площади Генерала Катру, еще и в недавнем прошлом носившей название площадь Мальзерб. Полвека тому назад с небольшим стояла на этой площади статуя генерала Дюма, а также памятники его сыну-писателю и генеральскому внуку-писателю, так что даже вынашивали тогда в парижской мэрии планы назвать эту площадь площадью Трех Дюма. Потом генеральская статуя исчезла, и планы городских властей изменились. Но писатели Дюма-отец и Дюма-сын по-прежнему здесь, на этой не слишкой знаменитой площади Парижа. У ног каменного Дюма-отца день и ночь несет стражу, не выпуская из рук шпаги, его литературный сын, гасконский дворянин д'Артаньян. Памятник Дюма-отцу спроектировал знаменитый Гюстав Доре, на которого большое впечатление произвел сон писателя-отца, пересказанный художнику писателем-сыном:

«Снилось мне, что стою я на вершине горы, а глыбы, составляющие гору, имеют форму моих книг».

А он ведь и правда наворочал за свою жизнь целую гору толстенных книг, томов шестьсот наверно, – этот замечательный парижанин Александр-Дави Дюма-отец. Но, судя по памятнику, в сознание французов (как и русских, и поляков, и, скажем, американцев) этот многодетный творец вошел в первую очередь как литературный отец пылкого гасконца по имени д'Артаньян. (Рассказывают, между прочим, что родной сын Александра Дюма, тоже Александр и тоже писатель, живший неподалеку от памятника, никогда не забывал сказать, проходя мимо него: «Здравствуй, папа!» Самому сыну (и его знаменитой «Даме с камелиями») памятник был поставлен на той же площади в 1906 году.)

Но пора обратиться к месье д'Артаньяну. Сперва к настоящему, не тому, что был придуман Александром Дюма вместе с его соавтором, и даже не к тому, что был придуман их предшественником (чьей книгой они и попользовались). Настоящий господин д'Артаньян, так сказать прототип, жил на набережной Вольтера, на углу рю де Бон, там, где нынче дом номер 29 дробь 2. Во всяком случае, именно здесь он обитал в год своей женитьбы – в 1659 году. Жизнь этот дворянин прожил поистине бурную, так что недаром его жизнеописание, составленное на рубеже XVIII века неким Куртилем де Сандра (он же Гасьен де Куртиль) и озаглавленное «Воспоминания господина д'Артаньяна», так увлекло писателя господина Дюма (и его литературного «негра», который, вероятно, первым прочел это жизнеописание), что они сделали его главным героем романа, прославив его имя, а также имя господина Дюма-отца во всем мире. Конечно, напрасно будет искать сходство между тремя упомянутыми д'Артаньянами (настоящим, мемуарным и романным), но писатель Дюма вообще, как известно, не притязал на лавры ученого-историка. История, говаривал он, – это гвоздь, на который я вешаю свои романы. Ну а героев он, как и большинство писателей, творил по своему образу и подобию. Так что мушкетеру д'Артаньяну много досталось от самого этого лихого и влюбчивого толстяка-гурмана, бунтаря и авантюриста Александра Дюма-отца, который, путешествуя по Италии, отправился однажды на Сицилию с войсками Гарибальди, совершил путешествия в Астрахань и на Кавказ (да и прочих бесчисленных приключений его жизни – любовных, финансовых, ратных, дуэльных – не перечесть). Тем, что досталось герою от первого автора-«негра», кажется, не занимался во Франции никто, но и без того ясно, что от прототипа авторы прошлого века ушли далеко. Да, собственно, и сами упомянутые нами «мемуары» де Куртиля были недостаточно надежны. По своему жанру это были так называемые «фальшивые мемуары», вроде знаменитого, нашего века, «дневника Вырубовой», то есть это тоже был историко- приключенческий роман. В этом направлении и обрабатывал «источник» соавтор и «негр» Дюма – молодой учитель истории Огюст Маке. Безымянных литературных «негров» не стеснялись нанимать ни Дюма, ни Бальзак, ни Гюго, ни Жорж Санд. В России подобные нравы прижились, пожалуй, не раньше чем через столетие (при ЦК, Брежневе и «свободном рынке»), да и то чаще в «политиздатах», на телевидении и в кино, чем в толстых журналах или в издательствах. В Париже книги, пьесы, а особенно газетные публикации, сериалы с продолжением стали давать славный доход еще в прошлом веке, а значит, писать надо было много и быстро, надо было «гнать строку». Да и реклама уже делала погоду: продавались лучше всего «знаменитые имена». Учителя по фамилии Маке продать было бы трудно, а театральный кумир Дюма раскупался бойко (это все и сам Дюма объяснял на процессе, затеянном против него позднее обделенным Маке). Кстати, в «Трех мушкетерах» принцип построчной газетной оплаты особенно ощутим в диалогах. Обрабатывая текст Маке, Дюма-отец для начала «разгонял» диалоги, и один не лишенный наблюдательности тогдашний писатель даже написал пародию на диалог Дюма: