Хаим Поток

Избранник

КНИГА I

Глава первая

Первые пятнадцать лет нашей жизни мы с Дэнни не подозревали о существовании друг друга, хотя нас разделяли всего пять кварталов.

Квартал, в котором жил Дэнни, был густо заселен последователями его отца, русскими хасидами в темных одеждах, покинувшими свою землю, но вывезшими из нее свои привычки и представления. Они пили чай из самоваров, медленно цедя его сквозь зажатый между зубами пиленый сахар; они громко разговаривали, порою на русском, но чаще — на смеси русского и идиша, и они были фанатично преданы отцу Дэнни.

В соседнем квартале жили другие хасиды, из Южной Польши, которые разгуливали по улицам Бруклина как пугала — в своих черных шляпах, длинных черных одеяниях, с черными бородами и пейсами. У них был свой собственный раввин — потомственный лидер общины, который мог доказать, что его предки занимали это место со времен Бааль-Шем-Това, жившего в XVIII веке основателя хасидизма, которого все они почитали как посланника Божьего.

Там, где мы с Дэнни выросли, существовали еще три или четыре подобные хасидские общины, каждая — со своим раввином, со своей маленькой синагогой, со своими обычаями и своими фанатичными последователями. В канун субботы или с утра по праздникам можно было полюбоваться, как члены каждой общины, облаченные в свои одежды, шагают в свои синагоги, готовые молиться со своими раввинами и забыть хлопоты рабочей недели — все сводившиеся к тому, чтобы раздобыть немного денег и накормить многочисленных детей, а Великая депрессия все не кончалась и не кончалась.

Тротуары Вильямсбурга[1] были покрыты бетонными плитами, а проезжая часть асфальтом, который размягчался на летней духоте и трескался во время суровых зим. Большинство домов выстроены в староанглийском стиле, из коричневого камня, не выше чем в три-четыре этажа, и стояли, тесно прижавшись друг к другу. Там жили евреи, ирландцы, немцы и даже беженцы из Испании, которые покинули свою родину после гражданской войны, когда к власти пришел Франко — как раз перед началом Второй мировой. Большая часть лавочников были гоями, лишь некоторые магазины принадлежали правоверным евреям из местных хасидских общин. Можно было видеть, как они восседают за своими прилавками — в черных кипах, с окладистыми бородами и длинными пейсами, погруженные в думы о том, как свести концы с концами, и мечтающие о субботнем или праздничном дне, когда можно будет закрыть торговлю и посвятить себя своим молитвам, своему раввину, своему Богу.

Каждый правоверный еврей посылал своих детей мужского пола в ешиву, еврейскую школу при синагоге, где они учились с восьми или девяти часов утра до четырех-пяти часов вечера. По пятницам учеников распускали около часу дня, чтобы они могли подготовиться к встрече субботы. Еврейское образование было обязательным; но, поскольку это Америка, а не Европа, светское образование на английском языке тоже было обязательным — так что каждый ученик нес двойную нагрузку: еврейские уроки до обеда и английские уроки — после. Но в качестве теста на интеллектуальное совершенство тем не менее традицией и единодушным общим мнением признавалось только одно: Талмуд. Виртуозное владение Талмудом — вот к чему стремился каждый студент ешивы, потому что это автоматически обеспечивало высочайшую репутацию.

Дэнни ходил в маленькую ешиву, основанную его отцом. Я же учился в ешиве за пределами Вильямсбурга, в Краун-Хайтс[2], в которой преподавал мой отец. Ученики других общинных еврейских школ Бруклина посматривали на эту ешиву с пренебрежением: в ней проходили больше английских предметов, чем требовал обязательный минимум, а еврейские предметы изучались больше на иврите, чем на идише. Большинство ее учеников были детьми еврейских иммигрантов, которым хотелось думать, что они вышли за пределы того мысленного гетто, в котором оставались прочие общинные школы Бруклина.

Мы с Дэнни так никогда и не встретились бы — или встретились при совершенно других обстоятельствах, — если бы не вступление Америки во Вторую мировую войну и вызванное этим горячее желание некоторых английских учителей в еврейских школах показать всему нееврейскому миру, что студенты ешив, несмотря на долгие часы занятий, такие же физически крепкие ребята, как и любой американский школьник. Для этого они составили турнирную сетку для местных еврейских школ и каждые две недели стали проводить соревнования между школами по разным видам спорта. Я вошел в сборную школы по софтболу[3].

В воскресенье в начале июня пятнадцать игроков нашей команды выстроились перед учителем физкультуры во дворе нашей школы. День был теплый, и солнце ярко светило над заасфальтированной площадкой. Учитель — невысокий, коренастый мужчина за тридцать — в первой половине дня преподавал в государственной старшей школе по соседству, а после обеда подрабатывал в нашей ешиве. Он носил белую безрукавку, белые брюки и белый свитер, и по тому, как нелепо сидела маленькая черная кипа на его круглой лысеющей голове, ясно было видно, что он не привык носить ее постоянно. Говоря, он часто бил кулаком правой руки в ладонь левой, чтобы подчеркнуть свою мысль. Ходил он на носках, почти как боксер по рингу, и был фанатично предан профессиональному бейсболу. Два года пестуя нашу софтбольную команду, он благодаря терпению, удаче, ловким манипуляциям в самых напряженных матчах и горячим патетическим воззваниям, призванным настроить нас на патриотический лад и заставить проникнуться важностью физической подготовки в военное время, сумел вылепить из доставшихся ему пятнадцати растяп одну из лучших команд нашей лиги. Его звали мистер Галантер, и мы все недоумевали, почему он не воюет где-нибудь на фронте.

За два года, проведенные в команде, я неплохо пообвыкся на второй базе, а еще — освоил мягкую крученую подачу, которая провоцировала отбивающего на широкий замах, но в последний момент мяч резко нырял вниз и просвистывал под битой. Мистер Галантер в начале матча обычно ставил меня на вторую базу и перемещал на позицию подающего только в самые напряженные моменты, потому что, как он однажды заявил, его бейсбольная философия «зиждется на сплоченной обороне по всему полю».

В этот день у нас была назначена игра с лучшей командой другой соседской лиги — командой, которая славилась яростным нападением и слабой игрой в защите. Мистер Галантер говорил, что это очень важно — действовать на своем поле сплоченным оборонительным фронтом. Во время разминки, пока наша команда была на поле одна, он все время бил правым кулаком в левую ладонь и напоминал нам об этом сплоченном фронте.