— Ваше святейшество, может, с каким-то посланием напрямую к пастве обратиться? Разъяснить, как духовенству быть, как к властям сушим относиться.

— Это вы в точку. Я как раз такое подготовил. Хотел вчера его обсудить на заседании. — Патриарх передал Сергию несколько машинописных листков. — Но после вашего выступления решил встретиться и обговорить с вами. Прочтите.

Сергий внимательно прочитал переданное ему послание, под которым стояла дата: 8 октября, но не было еще подписи патриарха.

— Ваше святейшество, я подписываюсь под каждым вашим словом. Это то, что нужно сегодня для церкви. Послание внесет успокоение в церковные ряды и властям даст ответ на все их претензии к нам… Вот если только предпослать тексту послания иной эпиграф… Знаете, строки из Послания к римлянам: «Молю вы, братие, блюдитеся от творящих распри и раздоры… уклонитеся от них».

— Согласен, пусть так. Дайте-ка исправлю и подпишу. А дату оставим прежнюю.

То было послание патриарха Тихона к православному клиру и пастве о невмешательстве в политическую борьбу. Оно, может быть, стало первым публичным шагом Тихона на пути к признанию нового политического статус-кво в России. Подтверждением тому можно считать, к примеру, следующие слова: «Много уже и архипастырей, и пастырей, и просто клириков сделались жертвами кровавой политической борьбы. И все это, за весьма, быть может, немногими исключениями, только потому, что мы, служители и глашатаи Христовой Истины, подпали под подозрение у носителей современной власти в скрытой контрреволюции, направляемой якобы к ниспровержению советского строя. Но мы с решительностью заявляем, что такие подозрения несправедливые: установление той или иной формы правления не дело церкви, а самого народа. Церковь не связывает себя ни с каким определенным образом правления, ибо таковое имеет лишь относительное историческое значение»^[64].

— Ваше высокопреосвященство, — продолжил разговор патриарх, — есть у меня до вас одна просьба. Вы видите, как тают ряды нашего епископата. Бог знает, что ждет нас всех впереди. Но по мере сил следует нам искать и призывать к архиерейскому служению лиц достойных. И хотя время грозное, смутное, но таковые есть, находятся среди православного русского народа.

— Я единомыслен с вами и, как вы в Москве, так я в епархии, стремлюсь не только заполнять все священнические вакансии, но и рукополагаю себе помощников — епархиальных викариев.

— Да, да… Хочу, — продолжил патриарх свою мысль, — поговорить с вами об одной кандидатуре и желал бы знать ваше мнение. Говорю о Петре Федоровиче Полянском. Вы ведь его знаете еще по работе в Учебном комитете Синода? — Патриарх вопросительно смотрел на собеседника.

Митрополит Сергий, ничуть не удивившись прозвучавшему имени и даже как бы ожидая, что оно будет произнесено, ответил:

— Добрые качества души Петра Федоровича известны. Многих и многих снискал он уважение как человек ревностный, знающий церковное дело. В свое время много поездил он по России, будучи ревизором в Учебном комитете Синода, и оставил по себе добрую память. Дельным человеком проявил он себя и на Соборе во время революции…

Патриарх, явно обрадованный словами Сергия, перебил его:

— Владыко, так будьте ему отцом духовным. Свершите иноческий постриг и рукоположите в священнический сан. А я позже рукоположу его во епископа Подольского, викария Московского.

Окончание Гражданской войны

К концу 1920 года политическая обстановка в Советской России существенно изменилась. В европейской части страны Гражданская война закончилась победой Советов, а остающиееся ее фронты все далее и далее откатывались за Урал — в Сибирь и на Дальний Восток.

Россия — страна крестьянская, и многое, если не всё, определила позиция этой преобладающей части населения. «Мужик», страдавший более всех в кровавой междоусобице, на себе прочувствовавший и красную, и белую власть, выбор все-таки сделал в пользу власти советской. Ибо видел, что вслед за белой армией идут «господа», возвращаются старые порядки, против которых он всегда восставал. И оказалось, что комиссары и большевики ближе ему, чем губернаторы и урядники.

К слову, это осознавалось не только властью и обществом внутри России, но и за ее пределами. Павел Милюков, лидер кадетов, на проводившемся в декабре 1920 года в Париже партийном совещании, полемизируя с теми, кто в поражении Белого движения винил «мужика», якобы не сумевшего сделать верный выбор между большевиками и кадетами, и кто открыто призывал с помощью Запада организовать новый поход интервентов против России, сказал слова, делающие ему честь: «Вы пренебрежительно говорите о „мужиках“, которые не сумели выбрать из 21-й партии. Конечно, легче выбирать не мужикам по ограниченному цензовому закону. Но я начинаю уважать этих невежественных мужиков. Не мы, а они провели свою волю, инстинктивно и страстно противясь всем нашим попыткам их „освободить“ извне. Они, очевидно, такого освобождения, в таком сопровождении, не хотят: и из-за этого затянулась гражданская война. Пора же перестать упрямиться и всмотреться повнимательнее в то, что действительно происходит внутри России. Но и тут нельзя идти двумя путями. Если вооруженная борьба при благоприятных условиях каждый раз наталкивалась на сопротивление населения… то на что же можно надеяться теперь, без территории, когда карты открыты и отношения установлены?»^[65]

Победа советской власти в Гражданской войне означала окончание внутриполитического противостояния в Советской России. Понятно, что это невозможно было бы без поддержки новой власти со стороны большей части населения. Это осознавалось и патриархом Тихоном. Ни в одном из известных нам устных или письменных выступлений, в документах, посланиях и обращениях патриарха после Гражданской войны нет ни тени сомнения в легитимности новой власти или намека на непризнание ее со стороны церкви. Наоборот, подчеркивалась необходимость для духовенства и верующих, а также церкви в целом лояльного отношения к власти. Сам патриарх с этого времени желал и стремился к сотрудничеству с властью.

В складывающихся новых политических условиях советская власть должна была, отказываясь от приемов и методов «военного коммунизма», находить иные подходы к государственному и общественному обустройству России.

Применительно к проблемам государственно-церковных отношений в партийно-советских структурах столкнулись различные мнения. Одни (Ф. Э. Дзержинский, П. А. Красиков) продолжали видеть в религиозных организациях, прежде всего в Русской православной церкви, «политического противника», «рудимент» старого отрицаемого мира и считали необходимым проводить по отношению к ним жесткую политику, добиваясь их «развала» и «разложения». Другие (А. В. Луначарский, М. Лацис, а позднее отчасти и Л. Д. Троцкий) говорили о том, что в церкви наряду с «консервативными» присутствуют и «прогрессивные» элементы, которые при соответствующей политике можно привлечь к «советской работе» и добиться, чтобы и сама церковь стала «советской».

В декабре 1920 года нарком просвещения А. В. Луначарский направил председателю Совнаркома В. И. Ленину несколько личных писем о необходимости и возможности изменений в политике партии и государства в религиозном вопросе. Содержавшиеся в них идеи в какой-то мере были обусловлены сближением наркома с бывшим архиепископом Владимиром (Путятой), лишенным сана Собором епископов в апреле 1918 года за «попрание канонических норм». Встречи с Путятой, с которым нарком был знаком еще с дореволюционных времен, всколыхнули в нем давние богоискательские настроения, породили предположение о возможности диалога партии и церкви.

В одном из таких писем мы читаем: