Из всех решений…

Антон Фарб

— Извините, Кирилл Геннадьевич, но в лицензии вам отказано, — сообщила тетка в собесе будничным тоном. — Получите, пожалуйста, детское питание и подгузники, десять комплектов. И распишитесь здесь и здесь.

Кирилл молча черкнул авторучкой в накладной. Он даже как-то не особенно расстроился. Глупо было и надеяться.

— Сами понимаете, — проявила сочувствие тетка. — Третий ребенок. Самая большая вероятность. Желающих просто море.

— Угу, — кивнул Кирилл, упаковывая коробки с сухой смесью и памперсами в рюкзак.

Вроде все влезет. Они еще с Таней ругались: мол, нельзя по этикету к деловому костюму и пальто таскать рюкзак, положено портфель, да и не солидно сорокалетнему мужику бегать с рюкзаком — но Кириллу было пофиг на стиль, а в портфель все это богатство точно не поместилось бы.

— Вы не отчаивайтесь, — сказала тетка на прощание. — Пробуйте еще, вдруг разрешат!

Кирилл опять кивнул и молча вышел в промозглый вечер. Еще тянулся конец февраля, но в воздухе пахло весной. Под ногами чавкало.

В метро он думал, где взять денег на аборт. Шестая неделя, не поздно еще. Опять в кредит влезать. Потому что надо сначала лицензию получать, а потом пробовать. Танька расстроится. Тане уже тридцать восемь. Следующего шанса может и не быть.

На выходе из подземного перехода его обступила небольшая стайка питерпенов. Чумазые попрошайки протягивали ладошки и смотрели жалобно, со слезой. Кирилл привычно их растолкал, отсыпал старшему — лет двенадцати — горсть леденцов, и пошел дальше. В спину ему полетел отборный мат. Правду говорят, что большинство питерпенов попрошайничает не для себя, а какого-нибудь пубера постарше да понаглее. А пуберу не конфеты нужны, ему деньги нужны — на водку и на энергетик.

А по весне, когда теплеет, и девки начинают заголяться, пуберы становятся особенно опасны. Стая пуберов, бегущих за девкой, любого взрослого рвет на куски не задумываясь: инстинкты — страшная сила.

Каждый раз, проходя через скверик под домом, Кирилл думал о стае пуберов, оккупировавших песочницу и горку на детской площадке, и давал себе клятву купить газовый баллончик — специальный, с натуральным перечным экстрактом, одобренный организацией детозащитников, а лучше два, один себе, второй — Татьяне… Пуберы сегодня были настроены добродушно, из песочницы доносилось довольное гоготание пацанов и веселое повизгивание девок. Начинался сезон брачных игр.

У самого подъезда его встретила Галина Федоровна — пенсионерка с первого этажа, лет эдак семидесяти, лицо как печеное яблоко, в руке вечный пакетик с печеньем и ломтиками хлеба.

— Галина Федоровна, — сказал Кирилл укоризненно. — Ну что вы делаете!

— А что, что я делаю? — заволновалась бабулька. — Я же деточкам, питерпенчикам нашим. Им же голодно, и холодно, в подвале-то.

То ли два, то ли три питерпена — совсем мелких, лет по семь, завелись в подвале дома месяц назад, а гицели из детдома все не могли приехать и забрать.

— Опять на скамейке оставите, — обвинил старушку Кирилл. — А пуберы отберут и на закусь пустят. А потом все тут заблюют. Помните, что в прошлый раз было?

— Ох, Кирюша, миленький, — всплеснула руками Галина Федоровна. — Ну как же их не накормить? Они же плачут по ночам, я же слышу, на первом этаже знаете всегда слышно!

— Эх, Галина Федоровна… — вздохнул Кирилл. — Ну нельзя же. Все говорят: нельзя их кормить. Неправильно.

Диалог этот с небольшими вариациями повторялся уже в тысячный раз. Бабка была непрошибаема, словно танк.

— Не знаю, как вас, Кирилл, — поджала губы старушенция, — а меня в детстве учили из всех возможных решений выбирать самое доброе, а не самое правильное.

Кирилл предпочел промолчать. В подъезде воняло кошками и детьми. Кто-то из питерпенов нагадил на лестничной клетке. Лифт уже давно сломали пуберы, и на пятый этаж Кирилл поднялся пешком.

Он повернул ключ в замке, дверь распахнулась, и на шею ему бросилась Дашка — полтора метра жизнерадостного энтузиазма с зелеными светящимися глазами.

— Папка пришел! Папка!

Через полторы минуты обнимашек-целовашек Кирилл спустил дочку на пол и, вытащив носовой платок, вытер лицо.

— Как там в школе? — спросил он.

— Ой, нам столько всего задали! — заволновалась Дашка. — А завтра еще контрольная по математике и диктант!

Она ускакала к себе в комнату, а Кирилл снял рюкзак, закрыл глаза и привалился к стене.

Школа для Дашки обходилась в половину его зарплаты. Специальная школа, где девочку будут вечно держать в пятом классе, задавать домашнее, проверять контрольные и диктанты, водить на экскурсии, окружать заботой и любовью — словом, имитировать учебный процесс и обеспечивать счастливое детство.

Навсегда.

Пока не кончатся деньги.

Это длилось уже восемь лет. Нормальный ребенок поступил бы в институт или завел семью. Дашке это не светит. Кирилл любил ее. Любил из последних сил. Как может любить отец дочь, которая никогда не вырастет. Которая до самой смерти останется веселой одиннадцатилетней девчонкой.

Иногда он жалел, что Дашка осталась питерпеном. Если бы она успела повзрослеть — хотя бы на пару лет, стать пубером… Хотя еще неизвестно, что хуже.

В спальне зашевелился и заплакал Глебушек. Кирилл взял годовалого младенца на руки и, мурлыкая колыбельную, пошел на кухню, ставить воду и распаковывать сухую смесь.

Два года назад, когда у Глеба диагностировали синдром инфанта, доктор — высокий и очень худой интеллигент с огромными крестьянскими ладонями — отозвал Кирилла в сторону и сказал негромко: редчайший случай, один на тысячу. Если хотите, я могу дать чуть-чуть эфира. Так многие делают. Совершенно обалдевший Кирилл передал это Тане, и когда до нее дошло, она с визгом вцепилась доктору в волосы. Не смей, верещала она, не смей трогать моего ребенка!

Да поймите же вы, отбивался доктор, он никогда не вырастет! Питерпены, пуберы — их развитие останавливается на определенном этапе, это связано с гормонами, они перестают расти физически, психологически, эмоционально. А Глеб навсегда останется младенцем, мальком, живой агукающей куклой. На что вы его обрекаете? Что это за жизнь?!

Я на вас в суд подам, заорала Татьяна, и доктор предпочел ретироваться.

Тогда эвтаназию для инфантов еще не легализовали…

Накормив Глебушка, — тот сыто зачмокал и моментально уснул — Кирилл положил сына в кроватку и включил телевизор без звука. На экране детозащитники выступали против закона о детском труде — и, заодно, против повышения пенсионного возраста. Тот факт, что одно неминуемо повлечет за собой другое, до затуманенных эмоциями мозгов детолюбов не доходил.

А как иначе спасти мировую экономику, если две трети детей, рожденных после Пандемии, навсегда останутся иждивенцами общества?..

В дверь тихонько поскреблись. Опять Танюха ключи забыла, рассердился Кирилл и пошел открывать.

— Таня?! — вскрикнул он в ужасе, когда она ввалилась в квартиру. — Что с тобой, Таня?!!

Все лицо у жены было одним сплошным кровоподтеком. Нос сломан, из ушей течет кровь. Светлые джинсы в паху тоже пропитались черной кровью. Выкидыш, наверняка. Лишь бы ребра не сломали.

— Пу… беры… — разбитыми губами прошептала Таня. — В сквере…

Кирилл не помнил, как схватил молоток и выскочил во двор. Перед глазами все плыло, кровь стучала в висках, лицо горело огнем. Конечно, ни одного пубера там уже не сидело, и только валялись пустые водочные бутылки и жестяные банки из-под «ягуара».

И тогда Кирилл принялся крушить молотком детскую площадку. Бессмысленно и озверело, тяжело дыша и смачно хакая при каждом ударе. Качели, на которых сидел вожак стаи — Кирилл его хорошо запомнил, маленькие гадкие глазки, редкие усики над верхней губой, спортивный костюм «адидас». Скамейка, где хихикали девки — дебелые кобылы, волосы в хвост, яркий макияж и розовые валенки. Карусель, место токования остальных пуберов — кожанки, кепки, дешевые сигареты. Все вокруг заплевано, загажено, усыпано окурками и битым стеклом. Все это следовало уничтожить. Сжечь. Стереть в порошок. Раскрошить в труху.