Все эти вопросы он предполагает интенсивно исследовать, прежде чем написать книгу. Но это так трудно, так бесконечно трудно уловить их нюансы с позиций древнего человека!
Джесон старается уразуметь шумиху, поднятую в древнем мире по поводу перенаселенности. Он проработал множество архивных материалов, направленных против беспорядочного человеческого размножения, множество сердитых статей, написанных во времена, когда мир населяло менее 4–х миллиардов человек. Конечно, он понимает, что человечество могло бы быстро заполнить всю планету, если бы продолжало жить, распространяясь, как раньше, горизонтально. Но почему же они были так встревожены будущим? Не могли же они не видеть преимуществ вертикального образа жизни!
«Нет, нет! Это только кажется, — говорит он сам себе. — Они не видели этих возможностей. Вместо этого они говорили об ограничении рождаемости, если необходимо, принудительном — для того, чтобы удержать популяцию на одном уровне!»
Джесон встряхивает головой.
«Разве вы не видели, — обращается он к кубикам, — что таких ограничений мог добиться только тоталитарный режим? Вы скажете, что у нас репрессивное общество. Но какое общество построили бы вы, если бы не развивались гонады?»
Голос древнего человека отвечает:
«Мы бы скорее предпочли ограничение рождаемости и полную свободу в других отношениях. Вы же оставили свободу размножения, но это стоило вам всех других свобод. Разве вы не видите?..»
«Это вы не видите, — возражает Джесон, — что общество должно поддерживать свой импульс, используя возможности богом данного плодородия. Мы нашли способ обеспечить каждого на Земле жильем, содержать популяцию в десять, а то и двадцать раз большую той, которую вы считали максимальной. Но вы же видите в этом только подавление личности и авторитарность. Ну, а как быть с биллионами жизней, которые никогда бы не появились на свет при вашей системе? Разве это не ультимативное подавление, не запрет на жизнь?»
«А нравственно ли это — позволять им существовать, если самое лучшее, на что они могут рассчитывать, — это коробочка в коробке? Без учета качества жизни?»
«Я не вижу дефектов в качестве нашей жизни. Мы видим осуществление желаний во взаимодействии человеческой среды. Зачем мне ехать в Китай или в Африку ради удовольствий, если я могу их найти в пределах одного здания? Разве это не признак внутренней перестройки, победы над всеобщей неодолимой тягой к странствиям? В ваши дни путешествовали все, а в мои — никто. Так какое же общество стабильнее? Какое счастливее?»
«А какое более гуманно? Какое эксплуатирует человеческий потенциал более полно? Разве не в нашей природе — искать, бороться, добиваться?»
«А внутренние поиски? Исследование внутренней жизни?»
«Разве вы не видите?..»
«Нет, это вы не видите…»
«Если бы только вы услышали…»
«Если бы вы услышали…»
Но Джесон не видит. Не видит и представитель древних людей. И никто из них не услышит: между ними нет контакта. Еще один унылый день теряет Джесон, борясь со своим неподатливым материалом. Когда он уже собирается уходить, он вспоминает о заметках, сделанных прошлой ночью. В новых попытках вторгнуться внутрь исчезнувшего общества он изучит древние половые отношения.
Джесон выключает свои аппараты. Кубики будут ждать его на столе, когда он завтра вернется в свой кабинет.
Он возвращается домой, к Микаэле.
2
В этот вечер у Квиведо гости: Майкл — брат–близнец Микаэлы, и его жена Стэсин. Майкл — программист, он и Стэсин живут в Эдинбурге — на 704–м этаже. Джесон считает эту компанию очаровательной, хотя изумительное внешнее сходство между шурином и женой, которое он однажды обнаружил, теперь тревожит и волнует его. Майкл любит носить волосы до плеч, и он всего на один сантиметр выше своей высокой и стройной сестры. Они, конечно, только двойняшки, но тем не менее черты их фактически идентичны. Они даже хмурятся или раздражающе ухмыляются в одни и те же моменты времени. Джссону трудно различить их со спины порознь, пока они не встанут рядом. Стоят они одинаково, подбоченясь, откинув голову назад. А так как у Микаэлы грудь невысокая, то существует возможность спутать их и в профиль и даже в анфас. Если б у Майкла хотя бы выросла борода! Но щеки у него гладкие.
Сейчас Джесон снова чувствует половое влечение к шурину. Это — естественное тяготение, учитывая физическое воздействие, которое Микаэла всегда оказывает на мужа. Глядя через всю комнату на стоящую к нему в полоборота Микаэлу, на ее обнаженную гладкую спину, на маленькое полушарие груди, появляющееся под ее рукой, когда она протягивает се к нише информтера, он испытывает настоятельную необходимость подойти к ней и приласкать ее.
«А если бы это был Майкл? А если бы он, ведя по ее груди, обнаружил бы, что она ровная и твердая? А если бы они упали вместе в страстном сплетении и его рука, скользящая по бедрам Микаэлы, обнаружила бы не возбужденную скрытую щель, а свободно свисающую мужскую плоть? Перевернуть ее., его? Раздвинуть белые мускулистые ягодицы?..» Воображение у Джесона разыгрывается. Только в легкомысленные и грубоватые дни отрочества он был неразборчив на половые контакты, в том числе и со своим полом. Нет, нет, он не позволит себе этого! В гонаде, где все половые связи равно доступны, наказаний, естественно, за такие вещи не предусмотрено. Многие это делают. И по всему, видно, Майкл тоже. Если Джесон захочет Майкла, ему нужно всего лишь об этом попросить. Отказывать — грех. Но он не попросит. Джесон борется изо всех сил с искушением.
«Нехорошо, что мужчина так сильно похож на мою жену. Дьявольское наваждение. Почему же я, однако, ему сопротивляюсь? Если я его хочу, то почему бы не взять? Но нет. Если бы я в самом деле его хотел… Нет, это необъяснимая тяга — лишь побочное проявление тяги к жене».
Но фантазия вновь разыгрывается… Он и Майкл в страстном сплетении: полураскрытые и прижатые друг к другу рты… Видение так ярко, что Джесон порывисто встает, опрокинув при этом фляжку вина, принесенную Стэсин, и в то время, как Стэсин ловким движением подхватывает фляжку, он пересекает комнату, ошеломленный натужной выпрямленностью, остро выпучившей его облегающие зеленый с золотом шорты. Он подходит к Микаэле и ладонью захватывает одну из ее грудей. Сосок мягкий. Он прижимается к Микаэле, покусывая ее шею. Микаэла равнодушно принимает эти знаки внимания, не прекращая программировать обед. Но когда, все еще в безрассудстве, он просовывает левую руку в корсаж ее саронга и пробегает по ее животу к чреслам, она недовольно передергивает бедрами и сердито шепчет:
— Прекрати! Не при гостях же…
В исступлении он отыскивает ароматические курения и предлагает их всем. Стэсин отказывается — она беременна. Пухленькая, приятная рыжеволосая девочка, благодушная и легкомысленная…
Джесон глубоко затягивается и чувствует внутреннее облегчение. Сейчас он уже может взглянуть на Майкла, не рискуя стать жертвой неестественного влечения. Но грешные мысли еще не покинули его.
«Подозревает ли Майкл что–нибудь? Интересно, как бы он прореагировал, а может, посмеялся, если бы я рассказал ему? Оскорбился? Рассердился бы на меня за это желание? Или рассердился бы зато, что я не осуществил его? А если бы он попросил меня отдаться, что сделал бы я?»
Джесон затягивается еще раз, и рой жужжащих мыслей рассеивается.
— Когда ожидаете маленького? — с притворной сердечностью спрашивает он.
— Слава богу, через четырнадцать недель, — говорит Майкл. — Это пятый, на этот раз девочка.
— Мы назовем ее Целестой, — вставляет Стэсин, шлепая себя по талии. На ней материнский костюм — короткая желтая безрукавка — болеро и просторный поясной корсаж, оставляющий ее вздутый живот обнаженным. Глубоко сидящий пупок похож на черенок разросшегося плода. Молочно–белые груди свободно колышутся, то показываясь, то скрываясь под распахнутой безрукавкой.
— Мы подумаем о том, чтобы на следующий год завести двойню, — добавляет она, — мальчика и девочку. Майкл часто мне рассказывал о том, как чудесно проводили они время с Микаэлой, когда были молоды. Будто мир специально создан для близнецов.