— Вот уж сказала!
— Да, да. Я как-то читала, у Дмитрия Григорьевича есть на маяке книжка одна… Если бы океан отдал все свое золото, то каждый человек на земном шаре сразу стал бы тридцатикратным миллиардером…
— Так за чем же дело? — серьезно спросил Андрей.
— Не дает океан золота. Чтобы добыть хотя бы грамм его из морской воды, человек должен приложить немало сил и стараний. Океан мудрый. Соль и рыбу дает, а золото не хочет.
— Какой же прок тогда от этого золота, мудрая морская русалка?.. Я и не знал, что ты такая.
— Какая?
— Сказкам веришь…
— Андрей, не смеши меня, это ведь почти каждый салага знает…
— Салага, может, и знает, а я вот не знал. Вот крест святой, не знал, — забожился шутливо Андрей и отряхнул брюки, к которым пристали сухие травинки и мох.
Они спустились в долину к самой заставе, вышли на асфальтированное шоссе, и оба чуть не вскрикнули от неожиданности. Олеся невольно даже прижалась к плечу Андрея — так ее поразило увиденное.
Широкие ворота, у которых днем и ночью проверяли документы и пропуска на право въезда в Новоград, были распахнуты настежь. Полосатый шлагбаум, который раньше перегораживал дорогу, валялся на земле.
Капитан Корзун стоял на лестнице возле полосатого столба и сбивал топором грозную табличку, на которой строго и четко было написано: «Запретная зона». Он был настолько увлечен делом, что даже не заметил Олеси и Андрея, подошедших совсем близко. А бывало, за сотни метров угадывал приближение человека к этим сумрачным воротам.
Возле него на камне примостился репортер новоградской газеты «Маяк коммуны» Петр Сухобрус, или, как его называли ткачихи, «где посей, там и взойдет», и что-то быстро записывал в блокнот, время от времени обращаясь к капитану. Сухобруса ткачихи хорошо знали, потому что он первый извещал в газете обо всех радостях и печалях, которые случались в цехах. Всегда веселый и непоседливый, постоянно озабоченный, вечно спешащий, Сухобрус был нынче молчалив и грустен. Он тихо переговаривался с капитаном, не поднимая головы. Разговор у них, видимо, не клеился.
— Ремонт производим? — весело кашлянул Андрей и потянулся рукой к карману с пропуском.
Олеся тоже открыла сумочку.
Корзун опустил топор и горько вздохнул:
— Какой к лешему ремонт! Пришел приказ: снять вокруг Новограда запретную зону. Теперь все открыто… Давай вали кому вздумается… Вот они со всего света и повалят…
— Ой как здорово! — обрадовалась Олеся. — К нам люди будут теперь свободно приезжать. Свободно! Кто захочет! И девушки, и ребята… И больше мы не будем сидеть за пятью замками, как в монастыре… Ветер свежий подует…
— Подожди, Олеся, я слова твои запишу! — вдруг засуетился Сухобрус. — Вы ведь первые идете в Новоград без пропусков. Это очень важно для газеты. Первыми прошли без пропусков ткачи… Как ты сказала, Олеся?
— Ой, как же теперь здорово будет! Как здорово!.. Как все люди будем жить. Без пропусков. А то отгородили красоту такую, смотрите, — виноград, сады в долине, море.
Корзун бросил топор на землю, соскочил с лестницы:
— Вот и он мне то же самое сказал…
— Кто? — оставив Олесю, Сухобрус подбежал к капитану.
— Секретарь наш. Верба Анатолий Иванович. То ездил себе мимо меня да все лишь рукой помахивал в знак приветствия. Махнет на ходу, и будь здоров…
Все окружили Корзуна, притихли.
— А тут вышел из машины, поздоровался и спросил, как я поживаю. Не скучно ли мне бывает стоять возле этого полосатого шлагбаума! А потом взглянул на долину, на сады и виноградники, да еще на море, словно малыш какой, что никогда всего этого не видел, да и говорит: «Как тут хорошо, товарищ Корзун, а мы взяли и отгородили все это от людей… Зачем?» Я так и вскипел. Хочу сказать, что тут боевые корабли, новая техника, флот обновленный и так далее, но рядом с ним стоит наш адмирал и лукаво так улыбается мне, одними глазами. Что за чертовщина? Я же тут для адмирала в основном стою, а не для Вербы. Вот адмирал и должен возразить секретарю райкома. А тот стоит, словно ничего не произошло, спокойно слушает, как Анатолий Иванович говорит дальше: «Представьте себе, товарищ капитан, красивый город, а в нем чудесный парк, у самого моря. И вот этот парк оплели со всех сторон колючей проволокой. Почему? А потому, оказывается, что там стоит несколько зениток, которые трижды в год дают салют. И в парк к морю никого не пускают. Как люди к этому отнесутся, что они скажут?» — и так внимательно посмотрел на меня. И на адмирала. А потом сели в машину и укатили, наверно, в обком. Вы слышали такое, товарищи: «Что люди скажут?»
— А люди уже сказали! — не удержалась Олеся.
Корзун зло махнул на нее, чтобы умолкла, не твоего, мол, ума дело.
Андрей Мороз задумчиво проговорил:
— Зенитки… А ведь у нас крейсеры и эсминцы, а не только одни старые зенитки…
— Вот как оно все случилось, браточки милые. Я уже тогда догадывался, но не думал, что так скоро и приказ будет… А он, видишь, и пришел этой ночью…
— Эх, жаль, что меня тогда не было возле вас, — сокрушенно покачала головой Олеся.
— А то что? — насторожился капитан.
— Да я бы их обоих расцеловала. И Анатолия Ивановича и адмирала!
Капитан вмиг насупился:
— Ну, знаете! Надо же субординацию соблюдать…
— Да зачем она мне, субординация ваша? Я ведь погонов не ношу. Я от всей души. И не от себя лично, а от всех ткачей. Мы на собрании давно говорили, что надо убрать все шлагбаумы вокруг Новограда. И резолюцию вынесли. И в Москву написали. И в обком. Да и не только мы. Это же думали и строители. И рабочие морзавода. Голос народа! Вы уж не обижайтесь, товарищ капитан, что должность вашу сократили. А чтоб безработным вам не ходить, идите к нам на комбинат, мастером по шелкам станете…
Корзун не ответил. Казалось, что ему теперь все равно, что с ним будет, казалось, его занимал теперь только ветер, шутливо шептавшийся с виноградными лозами, да однообразный шум прибоя. Он даже не слышал, как в его будке Петр Сухобрус громко кричал в телефонную трубку:
— Раечка! Стенографируйте, золотко!
3
«Здравствуй, море, и ты, славный город Новоград! Привет вам, веселые матросы и холостые капитаны. Я иду к вам. Встречайте меня возле маяка, на высокой горе. Зажигайте все прожекторы и включайте все колокола громкого боя… Слышите! Я уже иду!..» — Эти слова чуть не выкрикнула посреди степи Искра Величай, вскинув руки к солнцу. Раскрасневшееся, загорелое лицо она подставила сильному ветру и даже не зажмурила глаз. Она подалась вперед, навстречу грузовикам и автобусам, даже острые девичьи груди задрожали под шелковой кофточкой. Ветер обхватил ее всю с ног до головы и, четко очертив контур гибкого девичьего тела, стал ласкать Искру, горячо, жадно целовать оголенные руки. Только тонкой, словно точеной, шеи не мог коснуться ветер, потому что ее обвил красный шарф, концы которого трепетали за спиной на ветру вместе с тяжелой русой косой и голубой шелковой лентой.
И эта коса, и лента в ней, и шарф на шее, да и сама Искра были очень похожи на ветер, каким его часто символически изображают скульпторы или художники. Еще, кажется, какое-то мгновение — и девушка оторвется от земли и полетит к солнцу. Розовые, немного припухшие губы сами раскрылись, показав ряд белых зубов. Искра словно говорила с ветром, грезила, мечтала, забыв обо всем на свете. И про тетку Ивгу, державшую ее чемодан, и про брата Гордея, хмурого и злого, похожего почему-то, как казалось Искре, на мифического бога морских штормов и ураганов, которого она как-то видела на картинке.
Гордей стоял у широкого шоссе, нервно похрустывая узловатыми пальцами. Его привычные к работе руки были теперь, без дела, неспокойны. Эх, а надо было бы им найти дело. Надо было бы приложить ему руку к этой привередливой девчонке, которая приходится ему родной сестрой и теперь весело дожидается автобуса или попутной машины, чтобы снова убежать невесть куда… И где она такая взялась на его голову? Схватить бы ее за косу да поучить матросским ремнем с тяжелой медной бляхой. Чтобы и плясать больше не смогла, чтоб не присела на краешек стула, непоседа окаянная… Как же! Услыхала только, что Новоград стал открытым городом и что теперь можно туда свободно поехать любому, так словно ошалела. В один день перевернула все вверх ногами. Начала с ткацкой фабрики, на которой работает, а кончила в райкоме комсомола, где ее все-таки сняли с учета, потому что она-де едет в Новоград для укрепления кадров ткачих на шелковом комбинате. И поэтому она выглядела героиней, словно комсомольцы, что поехали осваивать целину. Вот как все быстро устроила эта непоседа, которую природа щедро наделила девичьей красотой, правда, не позаботившись о том, чтобы ум соответствовал этой красоте. Хотя это и не совсем так. Иная девушка неделями пороги обивает, чтобы оформить перевод в другой город, а Искра, видишь, в один день все утрясла, всех на ноги подняла. И теперь героиню из себя корчит, потому что подвела политическую базу под свой переезд в Новоград. И никто и не подумал, что она просто-напросто стремится туда, чтобы разыскать своего любимого Валю-моряка, который уехал невесть куда и не подает голоса. Вот и вся ее политика. А Гордей еще пошел ее провожать. Зачем? Спросите его… Шла тетка Ивга, вот и он поплелся, когда она его стала упрашивать. Тетка кого угодно уговорит. Сам бы он ни за что не пошел. Пусть она, вертихвостка, что хочет, то и творит, куда хочет, туда и отправляется, Гордей ей больше слова не скажет. И на помощь не придет, как когда-то, бывало, приходил. Теперь уж сама не маленькая.