– Флетчер, старина, дружище ты мой!

– Дон?

– Да, сэр. Я здесь.

– Если это Дон Джиббс, то позвольте напомнить вам, что в ходе нашего разговора, когда я звонил вам из Вашингтона, мы установили, что никогда не были близкими, тем более закадычными друзьями, и наши отношения подпадают под категорию «случайные знакомства».

– Как ты можешь так говорить? Перестань. Разве мы не разучивали вместе марш Северо-Западного университета?

– Мне не удалось продвинуться дальше первого куплета. Что это с тобой, Дон? Ты сегодня само добродушие.

– И как оно на вкус? Чем-то напоминает бербон «Дикая индюшка»?

– Вы там на государственной службе привыкли к изысканным напиткам.

– Лично мне редко предоставлялась возможность выжать хоть цент из кошелька налогоплательщика. Как идет конгресс?

– Если я спрошу, где ты сейчас, могу я надеяться на ответ?

– Попробуй.

– Откуда ты говоришь. Дон?

– Отсюда.

– Потрясающе. Не можешь ли ты расшифровать термин «отсюда», дать конкретную привязку к местности?

– Плантация Хендрикса, Хендрикс, Виргиния, Соединенные Штаты Америки.

– Ты здесь?

– Наконец-то до тебя дошло.

– И что ты тут делаешь?

– Да вот решили подъехать, посмотреть, как у тебя дела.

– Решили?

– Да, со мной Боб.

– Какой еще Боб.

– Боб Энглехардт, глубокоуважаемый и всеми любимый начальник моего отдела.

– И каким ветром вас сюда занесло?

– Убили Уолтера Марча, Флетч. Естественно, нас это тревожит.

– Почему? Причем тут ЦРУ? Убийство гражданина Соединенных Штатов на их территории – сугубо внутреннее дело.

– У «Марч ньюспейперз» есть зарубежные представительства, не так ли?

– Чувствуется ваше нетривиальное мышление.

– Между прочим, ты что-нибудь выяснил насчет убийства?

– Даже знаю, кто прикончил Марча.

– Правда?

– Будь уверен.

– Поделись.

– Еще не время.

– Подожди, Флетч. С тобой хочет поговорить Боб. А потом я снова возьму трубку.

– Мистер Флетчер? – Роберт Энглехардт пытался изгнать из голоса начальственные нотки. – Могу я называть вас Флетч?

– Валяйте.

– Так вот, нам нужно, чтобы вы нас прикрыли. Потому-то Дон и звонит вам заранее, чтобы, внезапно увидев нас в отеле, вы от удивления не произнесли вслух название государственного учреждения, в котором мы работаем. Флетч, здесь мы – наблюдатели от Канадского союза журналистов.

– Кто-нибудь в Канаде знает об этом?

– Нет. Наша официальная «легенда» такова: мы намереваемся организовать аналогичный конгресс в следующем году. В Онтарио. Естественно, мы ожидаем, что вы никому не скажете, ни сейчас, ни потом, кого мы представляем на самом деле.

– С какой стати я должен вас прикрывать?

– Причины вам уже назывались.

– Значит, опять за старое?

– Уклонение от уплаты налогов, незаконный вывоз денег с территории Соединенных Штатов...

– Не зря мне столько раз говорили, что сохранить состояние куда труднее, чем сколотить его.

– Так мы рассчитываем на ваше полное содействие?

– Как вы могли подумать иначе?

– Отлично, – подвел черту Роберт Энглехардт. – Даю вам Дона.

В паузе Флетч услышал, как звякнул кубик льда, брошенный в бокал.

– Флетч? – голос Джиббса. – Это Дон.

– Послушай, Дон, твой шеф не сказал, что с нетерпением ждет встречи со мной.

– Откровенно говоря, Флетч, такого желания у него нет.

– Как интересно, Дон.

– Как работает магнитофон? Что-нибудь уже записал.

– Изумительная машина. Очень чувствительная.

– Так что ты нарыл?

– В основном спускаемая в туалетах вода, струя душа, бьющая в ванну, треск пишущих машинок, да журналисты, говорящие сами с собой. Я и не подозревал, что журналисты очень одиноки.

– Это все?

– Нет, полностью записал «Симфонию нового мира», которую кто-то слушал по радио.

– Я думаю, ты записал что-то более важное.

– Храп, кашель, сопение...

– Ладно, Флетч, мы еще увидимся.

– Между прочим. Дон, а где вас поселили?

– В третьем «люксе». Том самом, где убили Марча. Все остальные заняты.

– Роскошно живете, а?

– В инструкции записано, что мы можем снять «люкс», если нет других свободных номеров.

– Как хорошо, что я не налогоплательщик. Чао, – и Флетч положил трубку.

Флетч переключил свою чудесную машину на приемный блок 5, установленный в третьем «люксе».

– ...учились вместе, – говорил Дон Джиббс. – Всегда был сам по себе.

– Что еще? – спросил Роберт Энглехардт.

– Никто не мог понять, что это все значит. Уходил неизвестно куда вечер за вечером. Никогда не участвовал в наших пирушках. Скоро по кампусу начали ходить шутки, начинающиеся с вопроса: «Где Флетч?» Ответы могли быть самые разные. К примеру: «Обнюхивает сидения велосипедов около женского общежития».

– Понятно. Допивай бокал и пойдем на ленч.

– Эй, Боб. Мы же работаем под журналистов, не так ли? А журналисты никогда не приходят вовремя. В одном фильме...

ГЛАВА 17

1:00 Р. М. Ленч.

Большая столовая.

Флетч припозднился и, подойдя к столу, протянул руку уже сидевшему за ним Роберту Макконнеллу.

– Боб, я извиняюсь. Давай выпьем. Позволь мне угостить тебя.

У Роберта Макконнелла отвисла челюсть, глаза вылезли из орбит, лицо стало белым, как мел. Макконнелл отпрянул от стола, вскочил и, как ошпаренный, вылетел из столовой.

Кристал Фаони смотрела на Флетча.

– Что это с ним? – пожал он плечами. – Я лишь хотел извиниться за то, что обвинил его в убийстве...

Фредди Эрбатнот после тенниса благоухала, как садовая роза. Свежая, чистенькая, она, несомненно, опять помыла колени.

Льюис Грэхэм занял одно из пустующих мест. Флетч пожал ему руку.

– Несете вздор? – пробурчал Грэхэм.

На телевидении Льюис Грэхэм играл ту же роль, что передовица – в газете. Седовласый, с длинной физиономией и узким подбородком, обычно с грустно-унылым выражением лица он ежевечерне отнимал у телезрителей девяносто секунд, со скоростью пулемета выстреливая в них комментарий к какому-либо событию дня или недели, позволяя гражданам Америки осознать, что без его высокоинтеллектуального комментария они никогда бы не разобрались в происходящем.

К сожалению, его коллеги читали «Нью-Йорк таймс», «Вашингтон пост», «Атланта конститьюшн», «Лос-Анджелес таймс», «Тайм», «Ньюсуик», «Форин Эфеэз» и Старый завет, а потому могли точнешенько определить, откуда взяты те или другие факты или предположения, изрекаемые с экрана. Потому-то журналисты и называли Льюиса Грэхэма не иначе, как Ридерз дайджест эфира.

– Я не знал, где сесть, – объяснил Грэхэм свое появление за столом Флетча. – Полагал, что ленч для всех одинаков.

Кристал Фаони не отрывала взгляда от Флетча, даже когда тот сел.

– Играли мы на равных, – подала голос Фредди. – Шесть-четыре в вашу пользу, шесть-четыре – в мою, и семь-пять – в нашу.

– В мою, – поправил ее Флетч.

– То говорит ваш мужской шовинизм.

– В мою, в мою, – упорствовал Флетч.

– Это не чистая победа. Ваши руки и ноги длиннее моих.

– Особенность тенниса состоит в том, что кто-то должен выиграть, а кто-то – проиграть, – вмешался Льюис Грэхэм.

Кристал Фаони перевела взгляд на него.

– В теннисе всегда ясно, кто выиграл, – добавил Льюис Грэхэм.

– Где вы это вычитали? – поинтересовался Флетч.

– Я заказала тебе порцию цыпленка и салат, – сообщила ему Кристал Фаони.

– Благодарю за заботу. Но мне столько не нужно.

– То есть тебе хватит одного салата?

– С лихвой.

– Тогда цыпленка съем я. Мне, как ты понимаешь, неудобно заказывать себе две порции.

– Почему это неудобно?

– О, перестань, Флетч. Ты когда-нибудь спал с толстухой?

Грэхэм заелозил локтями по столу. Затронутая тема показалась ему излишне вольной.

– Я взвешиваю ответ.

– Такой вот, как я.