— Господин ротмистр! — Ермаков немедленно обернулся на возмущенно просящий голос. Так и есть, подполковник Наумов, главный казначей и интендант отряда.

— Вот и хорошо, что вовремя пришли! — Ермаков говорил громко, чтоб слышали все окружающие. — Раненых и больных переписать по домам и выдать деньги и продукты хозяевам. И врача обяжите, заплатите за труды и лекарства, да не скупитесь. Немедленно исполнять! И так будет всегда, зарубите себе на носу — русская кровь не водица, чтоб ее зазря лить, и каждый солдат и офицер должен знать, что его не бросят раненого, а обеспечат уходом и лечением. На всю жизнь запомните — я русского солдата в обиду и напрасную трату не дам. Понятно?!

— Так точно, господин ротмистр! Вот только продовольствия у нас маловато, — растерянно ответил подполковник.

— Будут тебе продукты, сам найду! — Ермаков ему посочувствовал — хоть и выдал атаман Семенов на отряд 40 тысяч золотых рублей, но вот такие траты в русской армии никогда не предусматривались. Раненых просто оставляли сомнительному милосердию обывателей, не желая входить в расходы.

Константин мысленно сплюнул — идиоты никогда не поймут, что здесь лучше заплатить золотом, но сохранить опытных солдат. Да и сам он, первый раз в жизни, только сейчас смог пойти на такой шаг.

— А золото еще будет, и много. Через две недели, — тихие слова Ермакова изрядно взбодрили подполковника, который подумал, что ротмистр наверняка что-то прознал, но молчит. Интендант с надеждой отдал честь и тут же ушел к подводам, на ходу отдавая какие-то распоряжения.

Безумно хотелось закурить, но курение на улице для офицеров моветон, и Ермаков, чтобы отвлечься от желания, огляделся. Невдалеке стояли тяжелогруженые сани, рядом с которыми стоял пожилой казак с седой бородой. И Костя пружинистым шагом подошел к нему.

— Откуда, станичник? Что в санях?

— С Тунки я, ваше благородие. Муку, дичину, соления разные привез. Чехам продать, а у них купить сукна и прочего, для хозяйства нужного, — казак отвечал угрюмо, зыркнув глазами из-под густых бровей.

А Костя хмыкнул — он понял, что старик боится, что ротмистр просто реквизирует продукты, ведь почти рядом стоял и разговор с интендантом не мог не слышать.

— Я покупаю у тебя все! Сколько хочешь?

— Сорок пять тысяч сибирскими! — с ходу выдал старик и тут же добавил: — Или пять тысяч романовскими.

Ага! Один к девяти нынешний валютный курс — Костя крякнул. Таких денег в кармане не было, а звать интенданта как-то не солидно. И потому Ермаков решил зайти с другой стороны, легонько поинтересовался:

— А золотом сколько возьмешь?

— Тридцать рублей! — тут же выдал искомую цифру казак, мгновенно считая в уме денежный курс, словно твой калькулятор.

Ага! Костя снова крякнул, полез за бумажником и положил в мослатую, всю в застарелых мозолях казачью ладонь три золотых кругляшка. Старик тут же их цапнул, зыркнул, но пробовать монеты на зуб не стал.

— Благодарствую, ваше высокоблагородие…

— У меня просьба к тебе. Ты слышал, о чем с подполковником говорил?! Развези муку и прочее по домам, где раненых и больных разместят. И надели хозяев честно, чтоб всем досталось. Хорошо? А это тебе за труды, казачатам подарки купишь, — Ермаков протянул старику пару серебряных рублей. Но, к его удивлению, казак деньги не взял, гордо выпятил бороду.

— Развезу все честно, господин есаул. То о наших забота, и деньги брать грешно. Благодарствую…

— Спасибо тебе, казак. Но рубль возьми, то от меня подарок пусть будет, внучатам, — Костя насильно сунул монету старику, козырнул и, чуть раскачиваясь, пошел к своему штабному вагону. А ведь люди хорошие, война их душой не зачерствила…

Глазково

— Русские заняли все предместье, пан генерал! — полковник Крейчий говорил дрожащим от гнева голосом.

Голова офицера была криво обмотана белым бинтом, через который проступало на лбу красное пятно крови — какой-то неизвестный хулиган бросил ночью булыжник в окно, около которого он так неосторожно встал. Полковника изрядно порезало осколками разбитого стекла, и потому начальник дивизии сейчас был в крайне скверном расположении духа.

— Какие у них потери? — генерал Сыровы, напротив, был хладнокровен, ибо давно сжился с мыслью, что от этих русских нужно ожидать пакости в любую минуту. Черт бы их побрал с их гражданской войной!

— У них потерь нет, офицеры не оказали сопротивления. У нас тем более, только поручик Прохазка поскользнулся и сломал себе руку…

— Пся крев! Что же он так неосторожно! — не сдержался генерал.

Как ни богат был русский язык на ругательства, он все-таки предпочитал родные, польские. И тут же попросил у полковника взглядом прощения за свою вспыльчивость. Разболтались нервы в этой сибирской эпопее.

— По приказу Политцентра арестованы министр земледелия Петров, начальник переселенческого управления Федосеев…

— Оставьте перечисления, полковник, мне эти русские фамилии ни о чем не говорят. Это их дела, брать или не брать заложников. Мне надо вывести чехов в Приморье, а не распутывать этот клубок русских проблем, — генерал прошелся по купе, посмотрел на украшавшую стенку зеленую еловую ветку с повязанными на ней красно-белыми ленточками. Рождество… Светлый праздник, который лучше встречать на родине…

— Русские начали формировать рабочую дружину из железнодорожников, туда записалось свыше четырехсот человек. Боюсь, пан генерал, что это может нарушить наши планы по перевозке дивизий.

— Политцентр клятвенно заверил, что ущерба корпусу не будет. К тому же перевозки приостановлены на несколько дней, пока не разрешится вопрос о новой политической власти. Мы не вмешиваемся во внутренние дела русских, но будем приветствовать и поддерживать любую демократическую власть и в Сибири, и на Дальнем Востоке.

Начальник дивизии усмехнулся в усы — пан Сыровы настолько привык лицедействовать, что даже наедине с собой, наверное, продолжает лицемерить. Ну что ж, по крайней мере, это избавляет от многих проблем.

— Час назад генерал Сычев звонил генералу Жанену как командующему союзными войсками и объявил, что завтра, с самого утра, его пушка начнет обстрел казарм восставшего полка.

— И что ответил генерал Жанен? — Сыровы наклонился над столом пухлой грудью, сжав в ладони сукно.

— Сказал, что, если хоть один снаряд попадет в Глазково, он снесет половину Иркутска артиллерией наших бронепоездов!

— Это правильное решение! Мы должны всей силой корпуса гарантировать нейтралитет железной дороги, иначе могущие быть разрушения на ней, начни русские очередную междоусобицу, сорвут наши планы эвакуации. И какие меры вы приняли, пан полковник?

— «Орлик» выдвинут на крайний путь, его орудия я приказал развернуть в сторону города. Из Иннокентьевской прибудет через час «Жижка». Я считаю, что шести орудий бронепоездов достаточно для вразумления Сычева, и потому не буду снимать с платформ пушки второго дивизиона.

— Хорошо, — генерал тяжело поднялся со стула. — Я думаю, это будет для них достаточным аргументом. Вопрос о власти скоро разрешится сам собой, войска должны примкнуть к Политцентру. Правда, остается еще атаман Семенов. Пся крев!

Сыровы поправил на глазнице черный кругляшок и забарабанил пальцами по столу. Дверь в салон отворилась, и генерал моментально обернулся.

— И что вы нам скажете, полковник? Что происходит сейчас, черт побери, на Батарейной и в Военном городке?! Да присаживайтесь…

— Я только что говорил по прямому проводу с Иннокентьевской, — полковник Зайчек через силу улыбнулся — ему нездоровилось последние часы, лицо захлестнула нездоровая белизна.

— Все войска на этом берегу Ангары признали власть Политцентра. Сейчас русские открыли склады на Батарейной и начали развозить по частям обмундирование и полушубки, наделяют сахаром и продуктами. Однако кое-где солдаты допускали оскорбительные выкрики в сторону наших войск, звучали призывы напасть на наши эшелоны.