Я открыла дверь и заглянула в небольшую комнату, но с высоким потолком. Тюфяк на полу, стол, стул, скамья для молений в дальнем углу и распятие на стене. По обстановке комната ничем не отличалась от кельи старика, с одной лишь разницей — единственное окно высоко под потолком было зарешечено, и само помещение напоминало тюремную камеру. Инстинктивно я почувствовала, что моя догадка была недалека от истины.

Я уже хотела закрыть дверь и скорее уйти, но любопытство взяло верх. Я вошла в комнату. Что это за дом? Монастырь или тюрьма? Дедушка Женевьевы жалел, что не стал монахом, подтверждение тому — содержимое сундука: видимо, он очень дорожил монашеским платьем. О том же я прочитала в первой тетрадке Франсуазы. А плеть? Бичевал он себя… или истязал жену с дочерью?

Интересно, чья это комната? Человек, живший в ней, каждое утро, просыпаясь, видел решетку на окне, унылые стены, аскетичную обстановку.

Делалось ли это по его — или ее — собственному желанию? Или…

Я заметила, что на крашеной стене что-то нацарапано. Я присмотрелась и прочитала: «Узница Онорина».

Итак, я не ошиблась. Странная комната служила тюрьмой. Эту женщину держали здесь против ее воли — как тех людей, которых запирали в подземелье замка.

На лестнице послышались неторопливые шаги. Я замерла. Шаги принадлежали Женевьеве.

Человек остановился по ту сторону двери, я ясно слышала его дыхание. Рванувшись к двери, я распахнула ее.

На меня широко раскрытыми глазами смотрела женщина.

— Мадемуазель Лосон! — воскликнула она.

— Я искала Женевьеву, госпожа Лабис.

— Я услышала, что наверху кто-то ходит, и решила проверить… Вы нужны внизу. Кончина уже близка.

— А где Женевьева?

— Прячется где-нибудь в саду.

— Ее можно понять, — сказала я. — Дети не любят видеть смерть. Я думала найти ее в детской и поднялась сюда.

— Детская на нижнем этаже.

— А это?.. — начала я.

— Здесь жила бабушка Женевьевы.

Я подняла глаза на зарешеченное окно.

— Я присматривала за ней перед ее смертью, — сказала госпожа Лабис.

— Она болела?

Госпожа Лабис холодно кивнула, указывая на неуместность моего любопытства. Она умела хранить тайны, тем более что за молчание ей платили.

— Мадемуазель Женевьевы здесь не могло быть, — сказала она и, повернувшись, вышла из комнаты. Мне оставалось лишь последовать за ней.

Госпожа Лабис оказалась права. Женевьева пряталась в саду и вернулась в дом только тогда, когда все было кончено.

Хоронили старика всей семьей. Потом рассказывали, что похороны прошли со всей торжественностью, принятой в подобных случаях. Я осталась в замке. Нуну тоже. Она сослалась на мигрень и сказала, что будет лежать в постели. Я подумала, что похороны просто вызвали бы у нее слишком мучительные воспоминания.

Женевьева, граф, Филипп и Клод отправились в Карефур в экипаже. Когда они уехали, я пошла к Нуну. И как я и ожидала, она была на ногах. Я спросила, не могли бы мы немного поболтать, и она охотно согласилась. Я сварила кофе, и мы устроились поудобнее.

Разговоры о минувших днях, о жизни в Карефуре привлекали и одновременно пугали ее. Она то избегала их, то заводила сама.

— Женевьеве не хотелось идти на похороны, — сказала я.

Нуну покачала головой.

— Увы, ее присутствие необходимо.

— Это ее долг, она уже не ребенок. Как вы думаете, какой она будет, когда вырастет? Не такой вспыльчивой? Станет спокойнее?

— Она и так спокойная.

Нуну кривила душой, и я с упреком посмотрела на нее. Она грустно улыбнулась. Я хотела сказать ей, что, если мы будем обманывать друг друга, то ничего не добьемся.

— Последний раз я видела в Карефуре комнату ее бабушки. Очень странная комната. Похожа на тюрьму. И как раз тюрьмой она ее и считала.

— Откуда вам знать?

— Она так сказала.

Глаза Нуну округлились от ужаса.

— Она сказала вам?.. Сейчас?!

Я покачала головой.

— Нет, если вы подумали, что она встала из могилы, то это не так. Она написала на стене, что была узницей. Я видела надпись. «Узница Онорина». Она и в самом деле была узницей? Вы должны знать, вы там жили.

— Она болела. У нее был постельный режим.

— Странно, что комнату для инвалида устроили на самом верхнем этаже дома. Слугам, наверно, пришлось попотеть… когда они ее туда заносили.

— Какая вы практичная, мисс. Обо всем подумали.

— Полагаю, слуги об этом тоже подумали. Но почему она считала себя узницей? Ей запрещали выходить?

— Она болела.

— Больные — не узники. Нуну, объясните мне. Я чувствую, что это важно… возможно, для Женевьевы.

— Интересно, какое значение это имеет для Женевьевы? К чему вы клоните, мисс?

— Говорят, чтобы все понять, надо все знать. Я хочу помочь Женевьеве. Хочу сделать ее счастливой. У нее не совсем обычное детство. Дом ее матери, замок… и все, что произошло потом. Это не могло не повлиять на ребенка… тем более, такого впечатлительного. Дайте мне шанс помочь ей.

— Я бы все сделала, чтобы помочь ей.

— Пожалуйста, Нуну, расскажите мне все, что знаете.

— Но я ничего не знаю… ничего!

— Франсуаза писала дневник! Вы не показали мне всех тетрадок.

— Они не предназначались для посторонних глаз.

— Нуну… другие тетради… в них более откровенные записи?

Она вздохнула, выбрала из связки ключей на поясе нужный и открыла буфет. Потом достала оттуда тетрадь и протянула ее мне. Я заметила, где она ее взяла. В стопке оставалась еще одна тетрадь — последняя, и я надеялась, что Нуну даст мне обе.

Но вторая тетрадь осталась лежать в буфете.

— Возьмите к себе в комнату, — сказала она. — Вернете, как только прочитаете. Обещайте, что больше никому не покажете.

Я пообещала.

Тон дневника изменился, теперь это были записи женщины, смертельно боявшейся своего мужа. За чтением меня не покидало ощущение того, что я роюсь в душе и мыслях покойницы. Но ее чувства и мысли непосредственно касались графа. Что бы он обо мне подумал, если бы узнал, чем я занимаюсь?

Но я не оставляла чтение. С каждым новым днем, проведенным в замке, правда становилась для меня все важнее.

«Сегодня ночью, лежа в кровати, я молилась, чтобы он не пришел. Один раз мне показалось, что я слышу его шаги, но это была Нуну. Она все понимает. Бродит у моей спальни… и молится за меня. Я боюсь его. Он это видит и не может понять, в чем дело. Другие женщины от него без ума. А я боюсь».

«Навещала папу. Он смотрит на меня так, будто хочет прочитать мои мысли, проследить за каждым мгновением моей жизни… Но это не все. «Как твой муж?» — спрашивает он. Я заикаюсь и краснею, потому что знаю, о чем он думает. Папа сказал: «Я слышал, у него есть другие женщины», а я ничего не ответила. Кажется, папа даже радуется слухам. «Дьявол позаботится о нем, потому что Бог заботиться о нем не станет», — сказал он, но вид у него был довольный, и я знаю, почему. Пусть будет все, что угодно, лишь бы эта грязь не коснулась меня».

«Нуну места себе не находит, она очень тревожится. Я боюсь приближения ночи, и мне трудно заснуть. Иногда я резко просыпаюсь, мне кажется, что кто-то зашел в комнату. У нас чудовищный брак. Стать бы снова маленькой девочкой и играть в детской! Но самое лучшее время было до тех пор, пока папа не показал мне свой драгоценный сундук… и пока не умерла мама. Если бы я могла остаться ребенком! Но тогда у меня, конечно, не было бы Женевьевы».

«Сегодня Женевьева впала в настоящую ярость. Она немного простужена, и Нуну велела ей сидеть дома. Тогда она заперла старушку в комнате, и та терпеливо ждала, когда я спохвачусь. Она не хотела выдавать Женевьеву. Мы стали бранить Женевьеву и пришли в ужас от ее буйства. С ней нет никакого сладу. Нуну очень расстроилась, а я сказала, что Женевьева похожа на свою бабушку».

«Нуну сказала: «Франсуаза, дорогая, больше никогда так не говори. Никогда, никогда». Она имела в виду мои слова о том, что Женевьева похожа на свою бабушку».