«Я сшила десять ароматических мешочков — шелковых и атласных — положили туда лаванду, и все они были проданы. Нуну сказала, что мы продали бы еще столько же, если бы у меня хватило времени на шитье. Женевьева торговала вместе со мной, у нас отлично получалось».

«Сегодня в замке были дети. Мы с Женевьевой учим их катехизису. Я хочу, чтобы она поняла, в чем состоит долг дочери владельца замка. Затем мы долго говорили на эту тему. Я люблю сумерки, когда приходит Нуну, чтобы задернуть занавески и зажечь свет. Я напомнила ей о том, как мы любили это время дня в Карефуре. Она входила и закрывала ставни… как раз перед тем, как стемнеет, так что мы, в общем, никогда не видели темноты. А Нуну сказала: «Девочка, ты у меня мечтательница». Она не называла меня «девочкой» с самой свадьбы».

«Сегодня я ходила в Карефур. Папа обрадовался моему приходу. Он говорит, что Лотер должен построить церковь для бедных, и что мне надо уговорить его это сделать».

«Я поговорила с Лотером насчет церкви. Он спросил, зачем им новая церковь, когда уже есть одна в городе. Я объяснила, что, если бы церковь была рядом с виноградниками, работники могли бы зайти в нее в любое время дня помолиться о спасении души. Лотер сказал, что во время работы они должны заботиться о спасении винограда. Что скажет папа, когда мы снова увидимся? Наверное, еще больше невзлюбит Лотера».

«Лапа говорит, что Лотер должен уволить Жана Лапена, поскольку тот атеист. Он говорит, что Лотер попустительствует греху и что Лапена надо изгнать вместе с семьей. Когда я сказала об этом Лотеру, он засмеялся и ответил, что сам будет решать, кому на него работать, и что взгляды Лапена не касаются ни его, ни тем более, моего отца. Иногда я думаю, что Лотер питает к папе такую неприязнь, половины которой было бы достаточно, чтобы воспрепятствовать нашей свадьбе. Папа тоже жалеет, что я вышла замуж за Лотера».

«Сегодня я была в Карефуре. Папа привел меня к себе в спальню, поставил на колени и заставил молиться вместе с ним. Папина комната похожа на тюрьму. Стоять на коленях на каменных плитах так холодно, что потом еще долго ноги сводит судорога. Как он может спать на таком жестком тюфяке, набитом одной соломой? Единственное украшение — распятие на стене. В комнате нет ничего, кроме тюфяка и скамьи для молений. После молитвы папа со мной беседовал. Я чувствовала себя нечестивой грешницей».

«Сегодня вернулся Лотер. Мне страшно. Если он приблизится ко мне, я не удержусь и закричу. Он спросил: «Что с тобой?» Я не могла сказать, что я боюсь его. Он вышел из комнаты. Кажется, он очень недоволен. Думаю, Лотер начинает ненавидеть меня. Я так не похожа на женщин, которые ему нравятся… на женщин, с которыми он, наверное, проводит время в Париже. Они, конечно, носят прозрачные платья, смеются и пьют вино… распутные… веселые и любвеобильные. Отвратительно».

«Ночью я испугалась. Подумала, что он идет в мою комнату. Я слышала его шаги. У спальни он остановился и немного подождал. Я думала, что закричу от ужаса… но он ушел».

Это была последняя запись.

Что она значит? Почему Франсуаза так боялась мужа? И почему Нуну показала мне именно эту тетрадку? Если она хочет, чтобы я познакомилась с историей жизни Франсуазы, почему не дать мне все дневники? Я видела, у нее есть и другие. Может быть, Нуну, вычитавшая из этих книжечек все секреты Франсуазы, знает и тайну ее смерти? Не поэтому ли она настойчиво мне советует уехать из замка?

На следующий день я вернула тетрадку Нуну.

— Зачем вы мне ее дали? — спросила я.

— Вы сказали, что хотите понять Франсуазу.

— Теперь я понимаю ее меньше, чем когда-либо. У вас есть другие тетрадки? Она вела дневник до самой смерти?

— После тех записей она почти ничего не писала. Я часто спрашивала ее: «Франсуаза, дорогая, почему ты перестала вести дневник?» А она всегда отвечала: «Не о чем писать, Нуну». Один раз я воскликнула: «Как это не о чем!», а она сказала, что я вмешиваюсь не в свои дела. Впервые нагрубила мне. Я думаю, она боялась писать о своих переживаниях.

— Почему?

— У всех нас есть мысли, которые мы хотели бы сохранить в тайне.

— Она не хотела, чтобы муж узнал, что она его боится?

Нуну не ответила. Но я не сдавалась:

— Почему она боялась его? Вы знаете, Нуну?

Она сжала губы, всем своим видом показывая, что ничто на земле не заставило бы ее говорить на эту тему. Она явно что-то скрывала. Я подумала, что, если бы она не считала меня полезной Женевьеве, то призналась бы, что боится за меня, и велела бы уезжать. Ради Женевьевы она готова пожертвовать мной. И я это знала.

Ей что-то известно о графе. Вот на что она намекает. Но что именно она знает? Что он убил свою жену?

Желание узнать правду становилось моей навязчивой идеей. Более того, я не просто хотела узнать правду, а отчаянно старалась найти доказательства его невиновности.

Когда мы катались верхом, Женевьева, старательно выговаривая английские слова, сказала, что у нее есть известия о Черепке.

— Похоже, она стала важной персоной, мисс. Я покажу вам ее письмо.

— Я рада, что она хорошо устроилась.

— Да, она компаньонка госпожи де ла Кондер, и госпожа де ла Кондер очень ею довольна. Они живут в шикарном особняке. Не таком старинном, как замок, но очень приличном. Госпожа де ла Кондер проводит вечера за картами, и старушка Черепок тоже играет, если за столом не хватает игрока. Это дает ей возможность вращаться в обществе, к которому она принадлежит по рождению.

— Все хорошо, что хорошо кончается.

— Представляете, у госпожи де ла Кондер есть племянник, очень приятный человек — так вот, он ухаживает за нашим Черепком. Я обязательно покажу вам ее письмо. Она пишет об этом с притворной скромностью, но, я уверена, она питает надежды в скором времени стать женой господина Племянника.

— Очень рада за нее. Иногда я ее вспоминаю. Ее так неожиданно уволили, а все из-за твоих проделок.

— В письме она упоминает папу. Пишет, что очень ему благодарна за то, что он подыскал для нее такое подходящее место.

— Он… подыскал ей место?

— Конечно. Это он устроил ей должность компаньонки у госпожи де ла Кондер. Не мог же он ее просто выкинуть на улицу. Или мог?

— Нет, — сказала я решительно. — Не мог.

Это было счастливое утро.

Напряженная жизнь последних недель вскоре сменилась всеобщим благодушием. Черную тлю уничтожили. На виноградниках и в городе, процветание которого зависело от виноградников, праздновали победу.

В замок пришло приглашение на свадьбу какого-то дальнего родственника. Граф, который все еще передвигался с палкой, сказал, что для поездки он не совсем здоров и что Шато-Гайар будут представлять Филипп с женой.

Клод возражала. Она не допускала мысли, что они уедут, а граф останется в замке. Я как раз была в беседке, когда они с графом проходили мимо. Мы не видели друг друга, но я слышала их голоса, особенно отчетливо раздавался голос Клод. Она явно злилась.

— Они ждут тебя!

— Они поймут. Вы с Филиппом расскажите им о несчастном случае.

— Несчастный случай! Несколько пустяковых синяков!

Он сказал что-то такое, чего я не расслышала, и она переменила тон:

— Лотер… ну, пожалуйста!

— Дорогая, я останусь здесь.

— Ты меня совсем не слушаешь. Похоже, что…

Он говорил очень тихо. Видимо, успокаивал ее. Когда они отошли от беседки, я перестала их слышать. Мие стало грустно: их отношения уже не оставляли никаких сомнений.

Но, как бы то ни было, Клод с Филиппом уехали в Париж. Я воспрянула духом, собираясь насладиться отсутствием Клод.

Стояли долгие солнечные дни, цвели виноградники. Каждое утро я просыпалась с ощущением счастья, хотя счастье мое было почти так же непостоянно, как апрельский день. Какое-нибудь неприятное открытие или увольнение — и мое вешнее солнце скрылось бы за тучами. А пока оно мне светило, я спешила греться под его лучами.