Тропинка бежала вниз по склону, через примятую ветром траву и низкорослый кустарник, к бухте, которую с обеих сторон ограждали отвесные утесы, поэтому к ней нельзя было подобраться иначе как на лодке. Единственными существами, населявшими этот дикий, усыпанный прибитыми к берегу бревнами пляж, были чайки, которые сейчас добывали себе ужин.

Колин указал на блестящую полоску дна, обнажившуюся во время отлива.

— Когда я был маленьким, мужчина, живший выше по дороге, выращивал там устриц. Дед сдавал ему землю в аренду, и за это получал долю с каждого урожая.

Одно воспоминание повлекло за собой другое, да такое отчетливое, что он почти увидел, как мистер Дитс, сидя на песке, чистит для него устрицу, с которой все еще капает морская вода. Тогда он решился съесть ее просто для того, чтобы, вернувшись домой, похвастаться перед Патриком. Но, проглотив, был приятно удивлен. Он никогда прежде не пробовал ничего подобного. Это был вкус самого моря…

— Должно быть, это был Фрэнк Дитс, — заметил Финдлэй. — Он скончался пару лет назад. Рак легких. — Он хлопнул себя по груди. — Я передал участок его племяннице.

— Очень жаль, что его не стало, — сказал Колин. За те несколько раз, что они говорили по телефону в последние годы, дед и словом не обмолвился об этом, и теперь Колин испытал чувство утраты. Мистер Дитс был довольно вздорным стариком, но Колин его любил.

Он стоял и задумчиво смотрел вдаль, наблюдая, как все растворяется в темноте. Наконец Финдлэй нарушил тишину:

— Может, заглянете внутрь?

Можно подумать, Колин нуждался в его советах.

Больше всего ему хотелось остаться одному, но, чтобы не показаться грубым, он, пожав плечами, стал подниматься вместе с Финдлэем по тропинке к дому.

Внутри было довольно чисто и прибрано, но царил дух запустения. Блуждающий по пустым комнатам Колин был сражен стоявшей там тишиной. Гулко скрипели половицы. Из камина, в котором прохладными летними вечерами будет пылать огонь, была выметена вся зола. Сверху лежала кипа пожелтевших от времени газет и стояло ведерко с хворостом для растопки. На кухне тоже было пусто, за исключением разве что кое-каких продуктов, которыми запаслись в ожидании его приезда.

По всему дому на стенах виднелись выгоревшие прямоугольники, следы от висевших там картин. Единственной работой МакГинти, которую не продали вместе с остальными, был портрет над камином. «Женщина в красном» — самая известная вещь деда, которую многие хотели бы заполучить. И хотя Уильям время от времени выставлял ее в музеях, но продавать отказывался категорически и все предложения отклонял.

Колин понимал, почему деду не хотелось с ней расставаться. Это был портрет безымянной женщины в красном ситцевом платье с босыми ногами, которые она поджала под себя. Красота картины поражала его воображение, еще когда он был мальчишкой, и будоражила до сих пор. Было что-то одновременно невинное и соблазнительное в этих босых ступнях, в платье, целомудренно прикрывающем колени. Блестящие каштановые кудри были сколоты на затылке, выбившиеся завитки волос легли на шею. Свет из окна падал на нее сзади, отчего кожа словно сияла, а золотисто-зеленые глаза цвета осенней листвы казались прозрачными и выглядели таинственно-маняще. И даже задумчивое выражение лица с притаившейся в уголках глаз улыбкой наводило на мысль о скрытой глубине.

Однажды Колин спросил о ней деда. Тогда взгляд старика стал каким-то отстраненным, и после затянувшегося молчания он невразумительно ответил:

— Давай отложим это до другого раза, сынок. Почему бы не вернуться к этому разговору, когда ты станешь уже достаточно взрослым, чтобы я смог поведать тебе все за бутылочкой отменного коньяка, который твоя родня присылает мне к каждому Рождеству?

К сожалению, «другой раз» так и не наступил.

Он пытался было расспросить отца, но судя по тому, как портилось настроение Дэниела, едва речь заходила о старике, Колин понял, что лучше эту тему не затрагивать. Он никогда не мог понять, чем вызвано такое отношение отца к Уильяму. Предполагал только, что это как-то связано с разводом дедушки с бабушкой. Колин впервые встретился с дедом, когда ему было девять, а до того он знал его исключительно по поздравительным открыткам, которые Уильям присылал им с Патриком на день рождения и Рождество, всякий раз вкладывая внутрь чек на двадцать долларов. Их мать, будучи итальянкой, считала, что семья — превыше всего, что бы там ни случилось. Она сумела уговорить Дэниела позволить Колину и Патрику съездить на неделю в гости к деду. В конце концов полетел один только Колин, а брат, которому на тот момент уже исполнилось тринадцать и который был звездой сборной малой лиги, отказался. С тех пор так и повелось: Колин каждое лето уезжал к деду и проводил там все больше времени, а Патрик оставался дома, посвящая себя излюбленным занятиям — спорту, девушкам, а позже и автомобилям.

Сейчас, разглядывая портрет, Колин думал об истории, которую Уильям так и не собрался ему поведать… и о той, которую Колин не рассказал деду. Истории о том, как он потерял все и пустился во все тяжкие.

Он перевел взгляд на зеркало на стене, справа от камина, откуда на него глядело унылое лицо — лицо, которое, на первый взгляд, почти не изменилось по сравнению с фотографией в рамке с выпускного в колледже, стоящей на каминной доске. Те же чернильно-синие глаза и римский нос, который он унаследовал от дедушки по маминой линии. И только приглядевшись можно различить линии, которых прежде не было. Улыбка, некогда исполненная радостных надежд и ожиданий, теперь несла печать грусти и сожаления. Он знал, чего ждать: не многообещающего будущего со множеством перспектив, а жизни, в которой единственной вещью, стоящей на его пути к пресловутой пропасти, будет складной стул в комнате отдыха какой-нибудь из церквей или в зале министерства по делам ветеранов, переполненном людьми с такими же проблемами.

Он обернулся и увидел, с каким жадным интересом наблюдает за ним Финдлэй. Жители этого тесного мирка наверняка уже вовсю судачили о возвращении внука старины МакГинти. Но Колина это совершенно не трогало. После порочащих репутацию слухов, которые ходили в офисе окружного прокурора во время его очередного запоя, он был даже рад сплетням такого рода.

— Я все время гадал, кто это такая, — сказал он, снова переводя взгляд на портрет. — Вы случайно не знаете, она местная?

Финдлэй кивнул.

— Ее звали Элеанор Стайлз.

Колин бросил на него быстрый взгляд.

— Вы были с ней знакомы?

— Ну, это громко сказано. Конечно, мне доводилось встречать ее здесь, но она редко куда-нибудь выходила, что неудивительно при больном-то муже, за которым необходим уход. А после она и сама заболела. — Адвокат с сожалением покачал головой. С таким же выражением лица он говорил о смерти Дитса. — Но мой отец помнит времена, когда от нее было не отвести глаз. Самая красивая девушка на острове…

— Она была прекрасна, — согласился Колин.

— Если верить отцу, в нее была влюблена половина мужчин округа Сан-Хуан. Никто не поверил, когда стало известно, что она вышла замуж за Джо Стайлза. Не то чтобы он был недостаточно хорош, просто не ее поля ягода, если вы понимаете, о чем я. А потом началась война… — Его голос постепенно угасал. — Джо вернулся домой, но так и не стал прежним. Какая-то травма головы. Я уверен, ей тоже пришлось несладко, но она не отходила от мужа до самой его кончины.

— Откуда они с дедушкой знали друг друга?

— Она зарабатывала на жизнь тем, что разводила собак. Колли. Ваш дедушка купил у нее щенка. Думаю, после этого они и сдружились.

Бледные морщинистые щеки адвоката вдруг залил румянец.

— Я не имею в виду, что между ними что-то было, — поспешно добавил он. — Просто… сами понимаете… война. В те дни люди держались настороже.

Финдлэй говорил так, словно эти события далеких лет произошли буквально вчера. Колину на миг показалось, что сейчас в комнату войдет молодой и энергичный Уильям с копной черных как смоль волос на голове, а за ним по пятам будет следовать верный Дики. Шли годы, собаки сменяли одна другую, и все они были породы колли. Каждая из них доживала до глубокой старости, а потом ее хоронили за сараем для дров.