Правда, кое-кто считал, что Хосе Мануэль лицемер и обманщик и что он совсем не такой, каким кажется. Поговаривали о кутежах до рассвета в Сьюдамаре, в доме недалеко от поворота на Пунта-Горду. Ни Сабита, ни я в том доме не бывали. Там была другая прислуга — одни женщины, а где они сейчас, я не знаю.

Осорио закурил и посмотрел на Петронилу сквозь дым, который поднимался к беленому потолку.

— Да, такое вот говорили о Трухильо, но к нам он относился хорошо, то есть как может относиться хозяин к своим слугам. Никогда ни одним словом не оскорбил нас, в конце года делал нам подарки. Так мы и жили, пока он вновь не женился в пятьдесят восьмом году — на Хулии. Она тоже была совсем еще молодая. Тогда ей было двадцать, так что теперь... двадцать семь. Трухильо больше всего на свете любил деньги, женщин и романы про разные ужасы. Он постоянно рассуждал о прибылях, а один раз мы думали, он с ума сойдет от ярости. Это было, когда он узнал, что его сын Рамон Абель присваивает его долю в подпольной лотерее. Рамон Абель был полицейским, учиться не хотел, в голове у него ветер гулял. Всегда он ездил в машине, всегда вооруженный автоматом и всегда с бравым видом, выхвалялся. А Трухильо говорил, что тогдашние полицейские только на то и годились, чтоб покупать по дешевке да воровать, ни в какое сравнение не шли с теми, что в романах, и называл их по именам, да разве упомнишь, столько их было. У него этих книг про стрельбу, индейцев, за́мки и мертвецов целые горы.

Да, женщин он тоже очень любил, особенно молодых. Вот и женился на Хулии Пардо, я уже говорила. В конце недели он отправлялся с Сьюдамар. А еще ему нравилось ловить рыбу. Мой зять, муж Титы, отвозил его на своей лодке в море. Тита с мужем живут в Кайо-Гранме. Однажды Рамон Абель попросил Марино, так зятя зовут, отвезти его на лодке к брату, который в Соединенных Штатах живет. Марино не согласился, ему никогда такие вещи не нравились. Это было в шестидесятом году. Дела Трухильо находились под запретом, всякие там лотереи и прочее. Я думаю, Рамон Абель уехал в другой лодке с другими людьми.

Осорио погасил сигарету и сделал какие-то пометки в блокноте. Рубен тоже.

— Второго сына Трухильо мы никогда не видели. Кое-что слышали о нем, но ни разу не видели, знали только, что он в Соединенных Штатах, уехал туда учиться еще ребенком. Его звали Франсиско. У самого Трухильо тоже есть брат, Хосе Антонио, но они не ладили. Хосе Антонио ветеринар, кажется, но точно я не помню. Вскоре после того как нас рассчитали, прошел слух о смерти Рамона Абеля. Потом я стала работать в кукольном театре уборщицей, а Сабита в зоопарке. Вот и все, что я знаю.

— А про гномов?

— Правда, про них я и забыла. Их как будто бы купила первая жена Трухильо, она умерла от рака, но сначала родила старшего из братьев — Франсиско. С тех пор гномы переходят от одного члена семьи к другому.

— А кто мать Рамона Абеля?

— Не знаю. — Женщина взглянула на офицера, ожидая нового вопроса, но тот молчал, и она продолжала: — Трухильо хотел дочь. Мы это знаем, потому что он постоянно упрекал Хулию в том, что она никак не может забеременеть. Хулия отвечала, что вина не ее, а он выходил из себя, топал ногами, кричал, что всю жизнь покупал куклы для дочери, а она так и не родилась. Я помню Золушку, Алису, Спящую красавицу, Белоснежку и семерых гномов.

— Семерых?

— Да. Это были очень красивые куклы. Однажды — Хосе Мануэль уже умер к тому времени — Сабита шел на работу и столкнулся с Хулией, она предложила ему купить кое-что. Он ничего ей в тот раз не ответил, а я подумала, что гномы могут мне пригодиться, и велела Хайме их купить, если они не очень дорого стоят. Сабита купил четверых и сказал, что потом купит остальных, да забыл. Поскольку они так и остались вчетвером, их пришлось поставить в горку, больше они ни на что не годились. Там они и простояли четыре года, до сегодняшнего дня...

Женщина поднесла платок к глазам. Осорио понимал, каких усилии ей стоило говорить, и не стал больше ни о чем спрашивать. В машине Рубен записал в свой блокнот имена, продиктованные Рафаэлем Осорио:

Хулия прислонилась к раме большого окна, выходящего в сад, и посмотрела на улицу, скользнув взглядом по трем карликовым пальмам и кованым решеткам ограды. Улица была пуста. Она закрыла окно и повернулась к тому, кто находился в комнате. Хулия была стройна и красива, с лицом надменным, как у королевы, и свежим, точно у юной школьницы. Живые глаза были искусно удлинены карандашом, полуоткрытые сочные губы позволяли видеть ровную линию белоснежных зубов.

— Конечно, ты и не мог найти могилу. Хосе Мануэль никогда не был похоронен на Святой Ифигении.

Она сделала несколько шагов и села в широкое кресло, обитое китайским шелком. Комната была слишком велика для той мебели, что в ней стояла: остатки старинного гарнитура и консоль дорогого дерева с резьбой в виде цветов и завитушек. Зеркало над консолью отражало голую, без картин, стену. Вид этой гостиной наводил на мысль о переезде, когда осталось погрузить всего несколько вещей.

— Но он действительно умер? Не так ли? — Мужчина слегка выпрямился на софе.

— Разумеется, умер, как же иначе! Но похоронен в другом месте. — Хулия придала своему голосу доверительную интонацию. — Слушай, Франсиско...

— Зови меня Фрэнк, я уже не раз тебе говорил.

— Хорошо, Фрэнк, — покорно отозвалась Хулия, немного растягивая слова. — Твой папочка, похоже, любил эту игру, знаешь, когда прячут какую-нибудь вещь куда-нибудь подальше. Он допустил, чтобы правительство прикрыло все его дела, закрыло счет в банке...

— А что он мог поделать? — перебил ее Фрэнк.

— Согласна, но он такое напридумывал, чтобы запрятать деньги, которые были у него в доме!..

— Чтобы коммунисты их не нашли.

— Да, однажды он мне сказал, что они их никогда не найдут, что деньги эти для нас.

Фрэнк с насмешкой посмотрел на нее — он знал, что Хулия лгала. Он достал пачку «честерфилда», закурил, протянул сигареты Хулии. А когда поднес ей спичку, шепнул в самое ухо:

— Семь тысяч пятьсот двадцатидолларовых бумажек.

Пламя спички отразилось в карих глазах женщины, но у Фрэнка создалось впечатление, что это вспыхнули сами зрачки.

— Я не знала, что денег так много.

— Сто пятьдесят тысяч долларов... Ты понимаешь, что это такое? Старик не был ни дураком, ни сумасшедшим.

— Дураком он никогда не был, немного помешался на своих приключенческих романах, но дураком его нельзя было назвать. Поэтому он держал дома доллары, а не кубинские бумажки.

— У старика всегда была припасена козырная карта в его игре с жизнью. Он надеялся на высадку американцев, но после провала операции в заливе Кочинос все его надежды на свержение здешнего режима рухнули. Однако в августе шестьдесят первого, когда начался обмен денег, он выбросил свою карту, которую так гениально приберег.

— Эти коммунисты перешли все границы.

— Ну и что? Мы ведь тоже собираемся это сделать, не так ли?

— Конечно, заберем деньги у них из-под носа и подадимся в Штаты. Когда, ты говорил, мы уедем?

— Я ничего не говорил.

— А мне казалось, ты называл число.

Уловки Хулии вызвали у Фрэнка усмешку.

— Мы уедем в воскресенье рано утром.

— Тогда надо поторопиться.

— Согласен, но сначала мне нужно найти место, где покоятся останки моего папочки.

— Это так важно?

— Конечно, не притворяйся дурочкой. Из-за этих гномов денежки чуть не ушли у нас из рук.

— Я не знала, что они представляют такую ценность для...

— Ба! — Фрэнк поднялся с недовольной гримасой и сделал несколько шагов к консоли. Хулия до пояса отражалась в зеркале. — Если б я немного задержался, ты, наверное, продала бы кровать, на которой спишь.

— Должна же я на что-то жить! А на коммунистов я работать не стану.

— Ладно! Где старик?