Мне совсем не хочется, чтоб меня обвинили в Личном Нанесении Вреда Обществу. Я немного староват для работы по добычи нефти.

Дейк смотрел на розовую ухоженную руку. Через несколько мгновений Хэггинс убрал ее и стал нервно что-то стряхивать со своих брюк. Дейк сухо кивнул ему, вышел из конторы и поднялся на лифте на поверхность земли. Страх стал реальной силой в нашей жизни, подумал он. Боятся все: члены правительства и бизнесмены, и даже самые обычные люди. Надо прожить свою жизнь тихонько и надеяться на лучшее. Рискуют только дураки. Люди боятся выходить ночью на улицу без оружия. Дейка надежно защищали его размеры, да еще взгляд полный еле сдерживаемой ярости. Оружия он не носил.

Дейк съел соевый бифштекс в отвратительном ресторанчике и продолжил свои поиски.

Во "Взгляде на жизнь" и в "Новостях за неделю" он также получил хоть и менее деликатный, но зато вполне определенный отказ.

Уже вечером в ветхом здании, расположенном в Джерси Сити, ему удалось встретиться с огромным, рыжим ирландцем, от которого несло виски и дешевой парикмахерской.

Ирландец перебил его.

– К черту теории, Лорин. Все эти твои глупости меня не касаются. Ты хочешь обратиться к читателям. А у меня есть газета. Ну, так ближе к делу: как насчет денежек – динар, рупий, старых добрых долларов?

– Это как?

– Я привык драться, черт возьми, моя газета знаменита самыми неприличными комиксами в северном полушарии. Мою газету все время пытаются прикрыть. Тираж у меня полмиллиона. И вот какую штуку я придумал: я печатаю огромный заголовок "Платная реклама". Учти, это вовсе не мнение издателя то, что здесь печатается не имеет ко мне ни малейшего отношения. Ты получаешь одну из внутренних страниц газеты, помещаешь там свой материал и ставишь под ним свое имя. Это будет стоить тебе тридцать тысяч рупий или шестьдесят тысяч долларов. Так что плати деньги и можешь использовать страницу в моей газете как твоей душеньке будет угодно: ты даже можешь вызвать Гондола Лала на кулачный бой. Тебя отправят в трудовой лагерь, если дружкам Энфилда не понравится, а старина Кэлли будет как ни в чем ни бывало и дальше обделывать свои делишки!

– Сколько вперед?

– Все вперед. Они конфискуют твое имущество прежде, чем отправят тебя на нефтеразработки. Я не могу рисковать.

– Но это же целая куча денег, Кэлли.

– А ты похож на парня с деньгами.

– Мне надо… поговорить с друзьями. Я подумаю и приду с ответом завтра утром.

– Можешь не приходить, если решишь, что тебе это не подходит. Я назвал цену, и не надейся, что я передумаю, парень. А какие у тебя планы на вечер? У меня тут есть парочка симпатяшек с Цейлона. Туристочки. Я хочу хорошенько развлечься. Давай вместе.

– Нет, спасибо. До завтра.

– Только не появляйся слишком рано. Я не люблю работать с похмелья.

Дейк вернулся в город и купил билет до Филадельфии на один из внутренних рейсов, осуществляемых Калькуттской Международной Авиакомпанией. КМА нанимала только свой персонал на главных линиях, а для незначительных внутренних рейсов использовали американцев, доверяя им лишь скрипучие устаревшие самолеты. Когда-то американские лайнеры летали во все уголки света. Но в послевоенные кризисные годы, когда регламентация и локализация труда резко уменьшили количество путешествий, авиакомпании, лишенные грузовых перевозок и пассажиров, неминуемо обанкротились, несмотря на субсидии обнищавшего федерального правительства. Поэтому, когда руководители КМА захотели на достаточно выгодных условиях приобрести американские авиакомпании со всеми потрохами, их предложение было с радостью принято, а держатели акций получили акции Калькуттской Компании взамен тех, что у них были. КМА обслуживали пассажиров быстро, четко и без лишних эмоций. Кроме Дейка в самолете, рассчитанном на шестьдесят пассажиров, было еще два человека. Дейк знал, что КМА терпит постоянные убытки на линии Нью-Йорк-Филадельфия, но несмотря ни на что продолжает сохранять этот рейс для удобства индийских граждан, имевших деловые интересы в обоих городах.

Он поудобнее устроился в кресле, приготовившись к недолгому полету.

Разбросанные огни города промелькнули под крылом самолета. Двое других пассажиров оказались бизнесменами из Мадраса. Они разговаривали на хинди, и Дейк понимал лишь отдельные слова; впрочем, он понял, что разговор шел о филадельфийском отделении Банка Индии.

Он все еще не мог привыкнуть к тому, что таких, как он, пак-индийцы считали людьми второго сорта. Тойнби[2] подошел к этой проблеме с позиции ученого и назвал сложившуюся ситуацию «экологией цивилизаций»: огромное колесо, дескать, медленно повернулось, и Восток снова стал источником жизни. Дискриминация была неявной, но совершенно неумолимой. В крупных городах появились индийские клубы. Американцы могли попасть туда лишь в качестве гостей, в члены такого клуба их не принимали. Среди американок стало модно носить сари и рисовать кастовые знаки на лбу. Посол Пак-Индии встретился с президентом США – сари исчезли из магазинов, а в модных журналах появились намеки на то, что носить знаки – дурной тон. Было время, когда еще можно было эмигрировать в Индию – страну новых возможностей. Но желающих оказалось так много, что Индии пришлось вводить жесткие ограничения и, хотя теоретически возможность попасть туда оставалась, существовали огромные сложности, поскольку, кроме всего прочего, для этого требовались наличные деньги. Несмотря на то, что войны семидесятых заметно снизили расовую напряженность в Штатах, там еще сохранились небольшие, но влиятельные негритянские группировки, которые с ликованием приветствовали усиление влияния темнокожей расы на события, происходящие в мире. К своему негодованию, они очень скоро обнаружили, что пак-индийцы очень гордились своим арийским происхождением и внесли в свои отношения с неграми лишь ненависть, оставшуюся со времен напряженности на Фиджи и приведшую к межрасовым войнам. Из жителей Пак-Индии только цейлонцы имели некоторую примесь негритянской крови, явившуюся следствием древних африканских вторжений. Но Пак-Индия относилась к Цейлону совсем как Америка к Пуэрто-Рико во времена, предшествовавшие аннексии Пуэрто-Рико Бразилией. Индийцы будут вести себя с американцами вежливо, даже приветливо, но в любом разговоре с ними можно уловить убежденность, пронизывающую все, о чем бы ни шла речь, что говорят они с представителем умирающей нации. Нации, которая уже пережила период своего расцвета и время, когда она влияла на решение судеб мира. Нации, которая должна неминуемого скатиться к положению нищего просителя, чья свобода – лишь ничего не значащая формальность.

У нас все было, подумал Дейк, а мы пустили по ветру наше богатство: мы выдирали уголь, железо и нефть из недр теплой земли, растратили всю нашу медь, леса и плодородные земли и швырнули их в лицо нашим врагам. Нам удалось одержать над ними победу, и мы остались на пустой разоренной земле. Можно ли было избежать такого конца? Чего мы не сделали и что сделать было необходимо? Должны ли мы были использовать те знаменательные события 1945 года и завоевать всю планету? Или нам следовало побросать оружие, экономить ресурсы и смиренно умереть в тяжелые шестидесятые? Как так получилось, что какие бы шаги мы не предпринимали, они оказывались неверными, что пути, лежащие перед нами, так или иначе вели к катастрофе? Ведь Англия тоже когда-то умирала и ей, как и нам, оставалось несколько жалких лет, намеченных неумолимой судьбой, так почему же мы не в состоянии извлечь уроков из ее поражений, почему не можем проложить новых дорог?

Ему пришло в голову, что ситуация, в которой оказалась страна, похожа на парадокс, не имеющий объяснения. Более того, все попытки решить эту загадку приводили к неминуемой гибели. Словно существовала некая холодная и враждебная сила, разбивающая сердца людей.

А может быть, мы стали жертвами собственной глупости? И еще слепоты.