— Один ее поутру учил кнутом, другой в полдень ремнем, а третий под вечер частенько дубинкой угощал! — крикнул Рафалов.

— Пошла бы я и за четвертого, только не за тебя, дурака сопливого!

— Баба не может без побоев, как та Христова собака без хозяина, — вот Ягустинке и скучно! — бросил кто-то из парней.

— Дурак! Ты лучше смотри, чтобы никто тебя не увидел, когда ты носишь отцовы мешки Янкелю за водку! А вдов не касайся, не твоего это ума дело, — оборвала его Ягустинка так резко, что все притихли: каждый боялся, как бы она со злости не стала рассказывать вслух все, что знает, а знала она многое. Строптивая была баба, упрямая, за словом в карман не лезла. Не раз такое скажет, что у людей волосы дыбом вставали и мороз по коже пробегал, потому что для нее не было ничего святого, не почитала она даже ксендза и костел. И сколько раз ксендз ее отчитывал с амвона и призывал опомниться! Но это не помогало. Она потом говорила повсюду:

— И без ксендза каждый к Господу Богу дорогу найдет, если честно будет жить. А ксендз пусть лучше за своей экономкой смотрит, она уже третьего носит и опять где-нибудь обронит!

Такова была Ягустинка…

Гости уже начинали расходиться, когда вошли войт и солтыс.

Они обходили избы, объявляя людям, чтобы завтра все вышли чинить размытую дождями дорогу за мельницей.

Войт, как только переступил порог, развел руками и закричал:

— Ишь, старый черт, самых лучших девок к себе созвал!

Здесь и вправду были все хозяйские дочки, богатые невесты из хороших семей. Борына ведь был первый хозяин на всю деревню и не стал бы к себе приглашать каких-нибудь батрачек или дочерей безземельных мужиков, голь всякую, у которой и добра-то — один коровий хвост на десятерых.

Войт, в сторонке поговорил о чем-то со стариком так тихо, что никто ничего не услышал, пошутил с девушками и скоро ушел: ему нужно было созвать на завтра еще полдеревни. Да и все стали расходиться — час был поздний, и капуста почти вся очищена.

Борына благодарил всех вместе и каждого в отдельности, а перед женщинами постарше открывал дверь и провожал их в сени.

Ягустинка, уходя, сказала громко:

— Спасибо за угощение, а все же не очень ладно у вас…

— Что так?

— Хозяйки вам недостает, Мацей, без хозяйки никакою порядка не будет…

— Что делать, что делать, коли померла моя хозяйка! На то воля божья.

— Да мало ли девок? Небось каждый четверг все на деревне глядят, не идут ли к кому сваты от вас! — отозвалась хитрая Ягустинка, пытаясь выпытать у него что-нибудь. Но Борына, хотя у него ответ уже был готов, только чесал затылок да усмехался, бессознательно ища глазами Ягусю.

А Ягуся готовилась уходить. Антек только того и ждал. Он оделся и незаметно вышел раньше.

Ягуся шла домой одна — остальные девушки жили в другом конце деревни, у мельницы.

— Ягусь! — шепнул Антек, вынырнув из темноты у какого-то плетня.

Она остановилась и, узнав его голос, задрожала.

— Я тебя провожу, Ягуся. — Он осмотрелся по сторонам. Ночь была темная, беззвездная, ветер гудел в вышине и качал деревья.

Он крепко обнял ее, и так, прижавшись друг к другу они скрылись во мраке.

VIII

На другой день прогремела по Липцам весть о сговоре Борыны с Ягной.

Войт был сватом; жена его, которой он строго приказал никому об этом и словом не заикнуться, пока он не вернется, под вечер побежала к соседке, будто бы за тем, чтоб одолжить соли, а уходя не вытерпела, отозвала куму в сторону и шепнула:

— Знаешь, Борына-то послал к Ягне с водкой! Только ты об этом никому не говори, потому что мой наказывал молчать.

— Как можно!.. Стану я по деревне бегать, новости разносить? Сплетница я, что ли? Такой дед — и третью жену берет! Дети-то что на это скажут? Силы небесные, что делается на свете! — в ужасе заахала кума.

И, не успела жена войта уйти, как она накинула на голову запаску и, крадучись, через сад, побежала к Клембам, жившим рядом, — попросить швабру, так как ее собственная куда-то запропастилась.

— Слыхали новость? Борына женится на Ягне Доминиковой! Только что пошли к ней сваты с водкой.

— Что вы за чудеса рассказываете? Да как это можно? Ведь у него дети взрослые и сам в летах!

— Верно, что немолодой, а все же такому богатею отказа не будет.

— А Ягна-то! Видали, люди добрые? Таскалась с кем попало, а теперь будет первой хозяйкой на селе! Есть ли на свете справедливость, я вас спрашиваю? Столько девок у нас не просватано… Да хоть бы, к примеру, сестрины.

— А племянницы мои, от брата покойного, а Копживянки, а Настуся, а другие чем плохи? Разве не хозяйские они дочки, не пригожие и честные девки?

— То-то она теперь загордится! И так уже павой ходит и нос кверху дерет.

— Без греха тут не обойдется — кузнец да и дети Борыновы мачехе своего не уступят!

— А что они сделают? Земля старикова, — его и воля…

— По закону-то земля, конечно, его, а по справедливости — и детей тоже.

— Эх, голубка, справедливости тот добьется, у кого на это денег хватит.

Пороптали, пожаловались одна другой на порядки, какие повелись на свете, и разошлись, а с ними и весть о сговоре разошлась по всей деревне.

Работы в эту пору в деревне немного, спешить некуда, люди сидели дома, так как дороги окончательно размыло, — вот и толковали об этом сговоре во всех хатах. Вся деревня с любопытством ожидала, чем это кончится. Уже заранее предсказывали, что начнутся драки, суды и скандалы. Всем известен был крутой нрав Борыны — он, когда заупрямится, то и ксендзу не уступит. Знали все также, как горд и неподатлив Антек.

Даже люди, согнанные для починки дороги у размытой плотины за мельницей, перестали работать и обсуждали событие.

Высказал свое мнение один, высказал другой, а после всех старый Клемб, мужик разумный и степенный, промолвил сурово:

— Вот попомните мое слово — от этого придет беда на всю деревню!

— Антек не стерпит, — как же, лишний рот в семье! — заметил кто-то.

— Дурень, у Борыны и на пятерых хватит. Из-за земли спор будет!

— Без записи дело не обойдется.

— Доминикова не дура, она их всех к рукам приберет.

— Она мать, так ее сучье право за свое дитя постоять, — заметил Клемб.

— В костеле постоянно сидит, а гроша не упустит. Хитра, как Янкель!

— Не черни людей зря, язык отсохнет.

Так весь день деревня толковала о сговоре Борыны — и неудивительно: Борыны были здесь старожилы, хорошего и богатого роду, и Мацей, хотя и не занимал никакой должности, пользовался большим уважением. Да и могло ли быть иначе? Сидел он на древней крестьянской земле, доставшейся ему от дедов и прадедов, был богат и умен — так волей-неволей все слушались и почитали его.

Только никто из его детей, даже кузнец, не знал о сговоре. Люди не решались сообщить им эту новость — боялись попасть под горячую руку.

И в хате Борыны сегодня было тихо, даже тише обыкновенного. Дождь перестал, и небо с утра прояснилось, поэтому Антек, Куба и женщины тотчас после завтрака уехали в лес — собирать хворост на топливо да листья и сухой мох для подстилки.

Старик оставался дома.

Он уже с самого утра был как-то странно раздражителен и придирчив, искал случая сорвать на ком-нибудь мучившие его тревогу и злость. Витека избил за то, что тот не подложил коровам соломы и они лежали в навозе; с Антеком бранился, на Ганку накричал, увидев, что, ее малыш выполз на дорогу и весь измазался в грязи; даже Юзе попало за то, что она долго копалась и лошади ее ждали. А когда Мацей, наконец, очутился один, с глазу на глаз с Ягустинкой, оставленной в доме со вчерашнего дня, чтобы приглядеть за скотом, — он уже совсем не знал, что с собой делать. Снова и снова вспоминал рассказ Амброжия о том, как его приняла Доминикова, что сказала Ягна, и все-таки не было уверенности в успехе, не очень-то он верил старику: Амброжий ради рюмки водки мог и наврать. Он то ходил по комнате и поглядывал в окно на пустынную улицу, то с крыльца тревожно наблюдал за Ягусиной хатой и ждал сумерек, как избавления.