Тут Дермот, по–прежнему стоявший у стола следователя, выдержал паузу.

– Все так просто. Тоби знал, что отец никогда не засиживается допоздна; кабинет будет темный и пустой. Достаточно войти, открыть ящик в горке слева от двери, подсунуть фальшивое колье вместо настоящего и благополучно уйти. И вот в пять минут второго он решил действовать. В лучших традициях детективных романов он надел коричневые перчатки, которыми пользуются для черной работы чуть не все в доме. В кармане у него было поддельное колье. Он тихонько поднялся по лестнице. Поскольку никакого света под дверью он видеть не мог, он, естественно, предположил, что в кабинете темно и пусто. Но там не было темно и не было пусто. Сэра Мориса Лоуза, как мы уже много раз слышали, обманывать не пришлось.

– Спокойно, Елена! – пробормотал дядя Бен, сжимая ее плечо.

Елена резко высвободилась.

– Уж не обвиняете ли вы моего сына в убийстве собственного отца?

И тут наконец заговорил Тоби. Под безжалостным светом маяка, разоблачившим его лысинку, Тоби стоял в углу, куда он сам себя поставил, будто пораженный внезапным открытием. Он украдкой огляделся. Потом, по–видимому, вдруг решив, что остальные зашли чересчур далеко, что это уж слишком, он сперва оцепенел, а потом недоверчиво выговорил:

– В убийстве?

– Представьте себе, юноша, – сказал мосье Горон.

– Да вы что? – несколько агрессивно произнес Тоби. Он выбросил вперед руки, как бы собираясь отпихнуть мосье Горона. – Не думаете же вы, что я убил папу?

– А почему бы нет? – спросил Дермот.

– Почему бы нет? Убить родного отца? – тут ошарашенный Тоби просто не нашелся с ответом. Он уцепился за другое: – А про эти проклятые «коричневые перчатки» я до вчерашнего вечера и слыхом не слыхал. Ева ничего мне не говорила, а потом вдруг выложила мне про них у Прю. Надо же! Я был потрясен! Да я же, в общем–то, сказал ей вчера. Ну и вам я уже, в общем–то, сказал, что коричневые перчатки никакого отношения не имеют к папиной смерти и ни к чьей смерти. Господи, да неужели же вы не понимаете? Папа был уже мертвый, когда я туда вошел!

– Все ясно, – сказал Дермот и ударил ладонью по столу.

От звука этого удара у всех окончательно разгулялись нервы. Тоби отпрянул назад.

– Что значит – все ясно?

– Ничего. Так на вас были коричневые перчатки?

– Ну… да.

– И, войдя к отцу, чтоб его ограбить, вы нашли его мертвым?

Тоби отпрянул еще на шаг.

– Почему «ограбить»? Вы же сами говорите, что это сильно сказано. Я не собирался его грабить. Но как же еще я мог бы добиться своего, в общем–то никому не сделав зла?

– Знаешь, Тоби, – не без благоговейного ужаса заметила Ева, – ты прелесть. Ты просто прелесть!

– Оставим в стороне этические соображения, – предложил Дермот, усаживаясь на край стола. – Просто расскажите нам все по порядку.

Тоби весь затрясся. Он уже не мог бодриться. Он вытер ладонью лоб.

– Что уж тут рассказывать. Но вам удалось смешать меня с грязью при моей матери и сестре. Так что лучше уж мне излить душу. Ладно. Я все это сделал. Все, как вы рассказали. Я поднялся наверх сразу же, как поговорил с Евой. В доме было тихо. Поддельное ожерелье было у меня в кармане халата. Я открыл дверь. И увидел, что горит настольная лампа, а бедняга отец сидит ко мне спиной. Вот и все, что я разглядел. Я плохо вижу, как мама. Вы знаете. Вы, наверное, заметили, как я, – тут он опять характерным жестом прикрыл глаза рукой и заморгал, – ну да ладно! Мне надо ходить в очках. В банке я всегда в очках. Ну и я не заметил, что он мертвый.

Сначала я хотел поскорей закрыть дверь и убраться. А потом подумал: почему бы нет? Знаете, как бывает. Что–то затеешь. И все откладываешь, откладываешь. И в конце концов кажется, что если не решишься и не сделаешь, что затеял, просто с ума сойдешь. Вот я и подумал: почему бы нет? Папаша туг на ухо и поглощен своей табакеркой. Ожерелье лежит сразу слева от двери. И мне достаточно только протянуть руку, подменить ожерелье и – кто догадается? А потом можно спокойно заснуть и забыть чертовку с рю де ла Арп. И я вошел. Дверь кабинета ведь открывается бесшумно. Я взял ожерелье. И тут…

Тоби умолк.

Белый сноп света опять ворвался в комнату, но его никто не заметил. Тоби говорил с таким напором, что слушатели не могли отвести глаз от его лица.

– Тут я задел музыкальную шкатулку, и она упала со стеклянной полки, – сказал Тоби и снова умолк, подыскивая слова. – Она большая, тяжелая, из дерева и жести, и на колесиках. Стоит на стеклянной полке рядом с ожерельем. Я задел ее рукой. Она шлепнулась на пол с таким грохотом, что и мертвеца разбудит. Бедный папаша был глуховат, но все же не настолько, чтоб не услышать такого грохота.

И это еще не все. Не успела шкатулка брякнуться на пол, как начала жужжать и трепыхаться, как живая, и заиграла «Тело Джона Брауна». Она звенела среди ночи, как целый хор музыкальных шкатулок, а я стоял с ожерельем в руке. Я посмотрел на беднягу отца. Но он и тут не шелохнулся.

Тоби набрал в легкие побольше воздуха.

– Ну, я и подошел поближе – на него посмотреть. Вы сами знаете, что я увидел. Я включил верхний свет, только зачем? – и так все было ясно. А я все держал ожерелье. Тут–то, видно, я и запачкал его кровью, хоть на перчатки ничего не попало. Отец будто мирно спал, только голова была разбита. И все время, все время шкатулка наигрывала «Тело Джона Брауна».

Надо было ее унять. Я подбежал к ней, пнул ногой и сунул обратно на полку. И еще я вдруг понял, что уже не могу подменить ожерелье. Я подумал, что папу убил грабитель. Значит, этим займется полиция. И если я отнесу Прю ожерелье в сто тысяч франков, и полиция про это узнает, а потом обнаружит подделку…

Я совсем отчаялся. Тут любой бы отчаялся. Я осмотрелся и увидел кочергу, которая преспокойно висела среди каминных принадлежностей. Я взял ее в руки. На ней были волосы и кровь. Я повесил ее обратно. Это меня доконало. Я мечтал только поскорей убраться. Я стал совать ожерелье на полку, а оно соскользнуло по бархату и упало на пол. Там я его и оставил. У меня, правда, хватило соображения выключить верхний свет. А то как–то неприлично.

Он умолк. Кабинет мосье Вотура наполнился зловещими призраками. Дермот Кинрос, сидя на углу следовательского стола, изучал Тоби с насмешкой, но и с восхищением.

– И вы никому об этом не рассказали? – спросил он.

– Нет.

– Почему же?

– Меня… меня могли неверно понять. Могли бы ложно истолковать мои намерения.

– Понятно. Точно так же, как ложно истолковали намерения Евы Нил, когда она рассказала свою историю. Но, положа руку на сердце, почему же вы требуете от нас, чтоб мы поверили вам?

– Хватит! – взмолился Тоби. – Откуда же я мог знать, что кто–то на меня смотрит из этого проклятого окна через дорогу? – Он метнул взгляд на Еву. – Во–первых, Ева сама клялась, что ничего не видела. Вы все тут свидетели, подтвердите! Я до вчерашнего вечера не слышал про эти несчастные «коричневые перчатки»!

– И вы до сих пор умалчивали о своем подвиге, хоть от вашего признания зависела судьба вашей невесты?

Тоби ошалело посмотрел на Дермота:

– Ничего не понимаю!

– Не понимаете? Ну так послушайте. Сразу же после разговора с ней, в час ночи, вы поднялись к отцу и нашли его мертвым?

– Да.

– Стало быть, если она его убила, то еще до часа? В час, сделав свое дело, она уже у себя и беседует с вами, так?

– Да.

– Она сделала свое дело и к часу вернулась домой. Зачем же она опять вышла из дому и в полвторого вернулась вся в крови?

Тоби открыл и сразу же закрыл рот.

– Что–то не сходится, знаете ли, – заметил Дермот с обманчивой мягкостью.

– Уж одно из двух. Вся эта картина, нарисованная Иветой, – ах, преступница, в половине второго, отпирающая входную дверь, крадущаяся домой, «ужасно растрепанная» и поскорей, поскорей смывающая с себя кровь, – нет, знаете ли, хорошенького понемножку. Не намекаете же вы на то, что, убив сэра Мориса Лоуза, она через полчаса с лишним совершила еще одно убийство? Ибо, вернувшись домой после смерти первой жертвы, она, вероятно, уж привела бы себя в порядок, прежде чем снова выходить из дому?