В: Никогда?

О: Никогда!

В: Мистер Фарнс! Я могу выписать ордер на обыск, чтобы найти упомянутый журнал инвентаризации, но я уверена, что вы захотите нам помочь в его поисках. Вы не могли бы поехать в ваш магазин вместе с этими детективами...

О: Нет! Я требую адвоката!

Нелли посмотрела на Кареллу. Карелла посмотрел на Хейза. Стенографист оторвался от блокнота. Лейтенант Бернс пожал плечами. В комнате был слышен лишь шорох перематывающейся пленки.

— Мистер Фарнс, — наконец, сказала Нелли, — должна ли я понимать...

— Ты правильно поняла, сестренка!

— Должна ли я понимать, что вы не поможете нам найти этот журнал?

— До тех пор, пока адвокат не скажет мне, что я могу это сделать.

— А чем, по-вашему, занимаемся мы?

— Тащите меня в магазин против моего желания!

— Очень хорошо, мистер Фарнс! Мы запросим ордер на обыск! Надо полагать, вы хотите прекратить допрос?

— Ты правильно поняла, сестренка, — сказал Фарнс.

Нелли выключила магнитофон.

— Нас не записывают, — сказала она, — если ты еще раз назовешь меня сестренкой, я тебе дам по шарам, понял!

— Я сообщу об этом моему адвокату! — сказал Фарнс.

— На здоровье! — сказала Нелли и вышла из комнаты.

Только в час дня Карелла и Хейз получили из Верховного суда ордер на обыск и ключи от К&К «Товары для мужчин» от Салли Фарнс. Салли призналась: ей хотелось бы, чтоб оказалось так, что отца Майкла на самом деле убил ее муж и чтоб его упрятали за решетку до конца срока, отведенного ему жизнью. Кроме того, она подсказала, что обычно он убирает журнал инвентаризации в правый нижний ящик письменного стола в его офисе в глубине магазина.

Нашли этот офис, нашли этот стол и нашли журнал в правом нижнем ящике.

Из журнала следовало, что Фарнс действительно проводил инвентаризацию товаров 24-го мая.

— Нелли будет разочарована, — заметил Карелла. — Она надеялась, что мы поймаем его на лжи.

— Но и это все еще может быть ложью! — сказал Хейз. — То, что Франс поставил дату 24 мая, не означает, что он и в самом деле проводил ее в этот день! Он свободно мог ее сделать на неделю раньше, на три дня раньше! Да когда угодно!

— Предположим, это он убил священника, — сказал Карелла. — Но каковы, по-твоему, мотивы?

— Он — псих, — сказал Хейз. — Ему не нужен мотив.

— Даже у психа есть, как он сам считает, причина.

— Разумеется, ему не понравилось, что жена донесла на него.

— Тогда почему не убить ее? Зачем убивать патера?

— Потому что у него были другие обиды на патера...

— Ты имеешь в виду это дело с письмом?

— Да. Его выставляют на посмешище перед всем приходом. Психи такие вещи воспринимают болезненно, Стив!

— Да, — согласился Карелла.

Они замолчали на некоторое время.

Потом Карелла спросил:

— А ты считаешь, что он это сделал?

— Нет, — сказал Хейз.

— И мне так кажется, — сказал Карелла.

Как впоследствии описывала Марта Хеннесси, эти подростки были настоящей волчьей стаей! О них сейчас постоянно пишут, эти банды уже переходят все границы и творят беспредел! Их было, может быть, с дюжину, рослые молодые парни, все — белые. Миссис Хеннесси поняла бы, если бы это были негры или испанцы, но белые?! Они ворвались в церковь около трех часов дня. Она была в доме патера, когда услышала страшный шум, доносившийся из церкви, бросилась туда по коридору, ведущему в ризницу, а там три хулигана уже крушили все подряд. В самой церкви отец Орьелла надрывался на английском и итальянском, а его секретарь, эта пожилая итальянка с ее ужасным английским, кричала на них, пытаясь остановить вакханалию! Миссис Хеннесси убежала в дом священника и набрала по телефону в офисе номер 911. Полицейская машина прибыла ровно через три минуты.

По вызову прибыла группа «Эдвард», так как церковь входила в ее сектор в пределах 87-го участка. В ее составе были те же офицеры — мужчина и женщина, — что приезжали сюда из-за прошлого скандала в Пасхальное воскресенье. На этот раз они приехали куда быстрее, чем в прошлый, по той причине, что после убийства патера их обоих вызвали в управление, в центре города, и задали много вопросов об их поведении в воскресенье на Пасху. Это поведение инспектор департамента внутренних дел Брайан Макинтайр охарактеризовал как совершенно недостойное подражания, особенно в таких районах, потенциально опасных в плане расовых конфликтов! Еще под свежим впечатлением от этой резкой речи и выговора дежурные офицеры Джозеф Эспозито и Анна Мария Лопес приняли в 10.39 сообщение о нарушении правопорядка, которое диспетчер описал им как «разбой в церкви Святой Екатерины», включили сирену и, визжа тормозами, помчались к церкви, где если был еще не разбой, то дьявольски на него похоже! Офицер Лопес по своей «уоки-токи» обратилась к дежурному полицейскому офицеру, и в течение трех минут на сигнал 10-13 откликнулись мобильные патрули из секторов «Дейвид» и «Фрэнк», а также полдюжины пеших офицеров, состоящих в ПУКП, и, моментально заполнив церковь, сад и домик священника, схватили шестерых белых подростков; все — с итальянскими именами. Самым младшим из них был Роберт Виктор Корренте.

Очевидно, Бобби и его сообщники здорово накачались каким-то неизвестным галлюциногенным наркотиком. Казалось, его совсем не волновало то, что он оказался в наручниках в дежурной комнате полиции по обвинению в целом букете преступлений, среди которых фигурировало нападение с медным подсвечником, который он схватил с главного алтаря, на отца Фрэнка Орьеллу. В этот момент его сотоварищи разбивали алтарь, срывали с него драпировку и рылись по всей церкви. Бобби орал, что он требует адвоката. Его достойные дружки — кто прикованный наручниками к ножкам стола в разных углах комнаты, кто уже сидя в клетке предварительного задержания в этой же комнате, как попугаи, повторяли за ним каждое его слово. Бобби требовал адвоката — и они требовали адвоката. Бобби вопил, требуя вызвать отца, — они также требовали своих отцов. В дежурке шла настоящая опера, где каждый пел превосходно поставленным голосом. Карелла даже пожалел, что не захватил наушники.

Когда в четыре часа дня в дежурку прибыл Винсент Корренте, он выглядел почти так же, как и в тот день, когда Карелла беседовал с ним. С той лишь разницей, что на нем не было майки с высоким воротом. А если она и была, то ее не разглядеть под спортивной рубашкой с гавайским рисунком и короткими рукавами, которая болталась поверх желто-коричневых брюк. Иначе говоря, он был все таким же мордастым, с брюшком и внешне неопрятным. И он все так же курил сигары «Эль Ропо», запах которых вносил специфику в эту мешанину из воплей подростков, стука пишущих машинок, звонков телефонов и выкриков копов, требующих всех заткнуться к такой-то... Корренте был взбешен! Трудно, однако, было определить, кто его больше приводил в бешенство — собственный сын или люди, арестовавшие его.

— Ты — тупица, сволочь! — кричал он Бобби. — Что ты забыл в церкви, а? — И врезал ему по затылку. Обратившись к Карелле, заорал: «Эй ты! Немедленно сними наручники с моего сына или будешь в глубоком дерьме!»

Карелла спокойно взглянул на него.

— Ты слышишь меня? У меня есть кое-какие друзья! — орал Корренте.

— Мистер Корренте! — сказал Карелла. — Ваш сын обвиняется в...

— Мне плевать, в чем он обвиняется! Он — несовершеннолетний!

— Ему предъявлено обвинение как взрослому.

— Ему только семнадцать!

— Это уже солидный возраст, мистер Корренте! И он обвиняется в...

— Я требую адвоката! — выкрикнул Бобби.

— Заткнись, сволочь! — приказал Корренте. И заявил Карелле: — Он не произнесет ни слова, пока здесь не будет адвоката!

— Прекрасно! — спокойно ответил Карелла.

Ему было интересно, когда же Бобби придет в себя после наркотического опьянения.

Адвоката Корренте звали Доминик Абруцци.