Но они здесь были.

Нескончаемая тяжесть зимы осталась позади, и на ее место заступили робкие надежды на приход весны. Но люди, жившие в этих многоквартирных домах, — правда, красный кирпич казался ярче при солнечном свете, чем под серым, свинцовым небом, — знали, что надежда — это жар-птица, такая же неуловимая и такая же редкая, как счастье. Эта часть территории 87-го участка была почти полностью заселена чернокожими. И здесь, несмотря на иллюзию весны, царила та же угнетающая бедность, безграмотность, разгул наркомании и безнадежность. Черный человек в Америке и не знает, где она есть, эта весна. А если где-то она и была, так, конечно, не здесь, не на этих улицах. Весна приходила в пригород, тот далекий пригород, где черный человек никогда и не бывал, который даже мысленно не мог представить, только знал, что пригород — это такой сияющий город где-то высоко на холме, настоящая земля обетованная, где каждый ездит в Чоут и Йель, и тысячи сверкающих огней отражаются в каждой чашке с кашей.

«Читают по моим губам», — подумал Карелла.

Натан Хупер жил в многоквартирном доме в двух кварталах к югу от Стем-авеню.

Этим субботним утром в восемь тридцать Карелла нашел его спящим в задней спальне, которую тот делил со своим старшим братом и тринадцатилетней сестрой. Хуперу было шестнадцать. Восемнадцатилетний брат уже ушел из дому. Сестра ходила по квартире в белой хлопковой комбинации. На Хупере были белые трусы «жокей» и белая майка. Он был раздражен тем, что мать впустила полицейского, когда он еще спал. Посоветовал сестре прикрыться: «Не видишь, что ли, в доме посторонний!» Сестра накинула халатик и перешла на кухню, где мать Хупера пила утренний кофе. Она уже успела сообщить Карелле, что ей на работу к девяти; по субботам и воскресеньям она убирает офисы в деловой части города. В остальные дни она работает в домах белых людей в пригороде.

Хупер натянул джинсы и вышел босиком в узкий коридорчик, Карелла последовал за ним. В прямоугольной шесть на восемь футов ванной комнате размещались раковина, старая, пожелтевшая, поцарапанная ванна со встроенным над ней душем и беспрерывно журчащий туалетный бачок. Пластиковая штора наполовину закрывала ванну. На остальной части стержня висели трусики-бикини. Хупер вошел в ванную и закрыл за собой дверь. Стоя в коридоре, Карелла слышал, как он вначале мочился, а потом умывался над раковиной. Когда дверь отворилась, Хупер вытирал руки полотенцем персикового цвета. Хмурый, не произнеся ни слова, он вернулся в спальню. Карелла — тоже. Хупер выдвинул средний ящик единственного в комнате туалетного столика, вытащил черную тенниску и натянул ее через голову. Он сел на край кровати, надел белые носки и зашнуровал черные кроссовки. Прическа у него была из тех, что называется «высокое затухание» — нынешнее повальное увлечение негритянских парней этого города. Она похожа на феску, сдвинутую на макушку; при этом нижняя часть черепа выбривается почти начисто; такая прическа, надо сказать, требует минимального ухода. Не то что сад с фигурно подстриженными деревьями! Хупер прошелся по волосам расческой и направился на кухню, по-прежнему хмурясь и не проронив ни слова. Сестра Хупера сидела за столом, держа обеими руками чашку с кофе. Она смотрела сквозь раскрытое окно на белье, развевавшееся на ветерке, смотрела на него как зачарованная, будто это были необычайно яркие птицы! Мать Хупера собиралась уходить. Как прикинул Карелла, ей было уже хорошо за пятьдесят. Фактически же он завысил ее возраст на десяток лет.

— Предложи человеку кофе, — сказала она уходя.

— Хотите кофе? — нехотя спросил Хупер.

— Не откажусь, — сказал Карелла.

— Вы всегда приходите к людям посреди ночи? — спросила Серония.

— Прошу прощения за ранний визит, — Карелла улыбнулся. Девушка на улыбку не ответила. Хупер копался в подставке для сушки посуды в поисках чистых чашек. Он был просто взбешен. Наконец с громким стуком поставил их на стол, чудом не разбив, и налил кофе на три четверти. Тут же на столе стоял молочник. Налив себе молока, он подтолкнул молочник к Карелле, который сидел рядом с девушкой.

— Сахар? — спросила она, подавая Карелле сахарницу.

— Благодарю, — ответил Карелла и в свою очередь спросил: — Как тебя зовут?

— Зачем вам?

— Просто так, — улыбнулся он.

— Серония.

— Рад познакомиться.

— Когда ты собираешься посадить в тюрьму этих подонков, которые избили Нейта? — спросила она.

— Об этом я и хотел поговорить.

— В первый раз с тех пор, как это произошло, — сказала Серония и пожала плечами.

— Не совсем так, — возразил Карелла. — Ведь я узнал об этом происшествии из рапорта в полицейском участке. Значит, кто-то должен был...

— Да, полицейские приходили, — подтвердил Хупер. — Но никто из детективов после этого не появлялся, вот что она имела в виду.

— Теперь и детектив здесь!

— Ты не похож ни на кого из детективов, каких я когда-либо видела, — заявила Серония. — Мама говорит, ты показал ей жетон, но, парень, по мне ты вовсе не похож на детектива!

— А на что похожи детективы? — поинтересовался Карелла.

— На куски дерьма! — выпалила она.

Карелла не искал повода для спора или скандала. Он не был уверен, что и девица собиралась его спровоцировать. Он здесь для того, чтобы добыть информацию. Убили священника. Священника, который защитил этого юношу в Пасхальное воскресенье.

— Как следует из рапорта...

— Этот рапорт — куча дерьма! — заявил Хупер. — Единственное, чего они хотели, так это как можно быстрее смыться, пока их не линчевали. Они были еще больше напуганы, чем я. Вы никогда не видели, чтоб два копа писали так быстро.

— Они даже не повезли его в госпиталь, — прошипела Серония. — Видел бы ты, как у него текла кровь, парень! Священник доставил его в «Скорую помощь»!

— Это куда?

— "Генерал Грир".

— И ты говоришь, отец Майкл отвез тебя туда?

— Отвел меня туда, парень! — воскликнул Хупер. — Ты знаешь, как Христос шел с этим трахнутым крестом на спине и всякий насмехался над ним, любой? Это был я, парень! У меня течет кровь из головы, оттуда, куда один из этих подонков ударил меня битой...

— Начни сначала, — сказал Карелла.

— Какой смысл?

— Что ты теряешь? — спросила Серония и снова пожала плечами.

Пасха в этом году выпала на пятнадцатое апреля, но даже в предсмертной агонии зима упорно отказывалась ослабить свою хватку, и день выдался гнетуще ветреный, с намеками на снегопад. Угрюмое, мутное небо зловеще висело над городом, придавая ему сходство с картинами Эль-Греко даже в районах, где жили не одни только испанцы. В этом полицейском участке, как на шахматной доске, черные кварталы сменялись белыми. Натан Хупер жил в районе, на девяносто процентов населенном черными, на восемь процентов — испанцами и на два — азиатами. А всего лишь в двух кварталах отсюда располагался целиком белый район, в котором жили итальянцы, ирландцы и чуть-чуть евреев. Бурлящий котел этого участка никогда не доходил до кипения. Но в то ветреное Пасхальное воскресенье он был готов перекипеть. Хупер редко ходит в церковь, но сегодня он бежит к другу по имени Харольд Джоунс, которого все остальные парни зовут «Толстый Харольд» под влиянием фильмов с Эдди Мэрфи. Толстый Харольд вовсе не толстый, он скорее тощий и похож на журавля. К тому же он такой же наркоман, и сегодня, в Пасху, он направляется в церковь помолиться, чтоб Бог помог ему избавиться от этой привычки и стать богатой и знаменитой черной телезвездой, как Билл Косби. Хупер решил присоединиться к нему. Слишком дерьмовый холод и ветер, чтоб болтаться на улице, вот и пошел с Толстым Харольдом.

Церковь, куда они идут, находится на углу Эйнсли и Третьей улицы, а называется она Первой Баптистской Абиссинской церковью Айсолы. Хуперу нравится, что в церкви тепло, потому что, насколько он знает, все остальное — дерьмо! Он уже бросил школу, потому что так и не выучился хорошо читать, — и никто из его учителей даже не догадывался, что он страдает дислексией[16], — но единственное, что он запомнил из всех учебников истории, через которые с трудом продирался, было то, что большинство войн на этой планете начинались, когда одна религия старалась доказать другой, что именно она знает истинный путь к Господу! А посему все, о чем разглагольствовал утром этот проповедник, — вся эта фигня про Иисуса, распятого римлянами, или евреями, или какими-то другими козлами, Хупер не знает и знать не хочет, — все это мура! Если народ хочет верить сказочкам про девственниц, забеременевших, когда их никто не трахнул, — это его дело! Хупер там только грелся, и больше ничего.