Та оплатила счет, а затем они направились в отель «Флора». Люси двигалась медленно и размеренно, приноравливаясь к медленному ритму пожилой женщины, шедшей властной и повелительной поступью. Над Венецией взошла полная луна, и шумные группы туристов бродили между полосами серебра и розовато-лиловыми тенями наслаждаясь их головокружительной живостью. На площади Святого Марка Ли указала на большую сторожевую башню.

– Ты знаешь, что венецианцы подвешивали преступников в клетках наверху колокольни? Инквизиторы имели шпионов повсюду. Можно было отправить своего соседа в тюрьму, просто послав им письмо.

– Выходит, Венеция была первым полицейским государством в современном его понимании?

– Говори громче, Люси. Я ничего не слышу, когда ты шепчешь.

– Мне кажется, что это красивый город.

– Какие тут могут быть сомнения? – кивнула Ли.

Струнный квартет на сцене играл «Yesterday». Проходя под аркой, Люси заметила, что за ними наблюдает какой-то человек. Он показался ей знакомым, но без солнцезашитных очков девушка не могла различить его лицо, а для них сейчас было слишком темно. Может, это Дино Фаббиани? Или просто в Венеции слишком много народу, и каждый походит на кого-то еще? Она повернулась посмотреть на него, но мужчина отступил в тень.

Люси была уверена, что незнакомец продолжает следовать за ними, но когда обернулась, то никого не увидела. Должно быть, под воздействием игры лунных отблесков на старых зданиях у нее проснулось воображение. Секунду спустя девушка обернулась и сказала:

– Мне кажется, за нами кто-то идет.

– Не бери в голову. В Венеции самый низкий уровень преступности в Европе.

– Мне не нравится, когда на меня смотрят.

– Замри на секунду. – Ли неожиданно остановилась в аллее за площадью. – Знаешь, Люси, а ты наклоняешь голову так же, как Китти.

– Во мне нет ничего от мамы. – Люси затрясла головой, ожесточенно жестикулируя.

Улыбка Ли увяла, но она овладела собой и махнула рукой.

– «Флора» вон там, по этой улице.

Спустя несколько минут Ли решила, что просто проглядела узкую улочку, шириной едва ли не с человека, ведущую в отель «Флора». Путешественницам пришлось вернуться назад, и наконец они увидели скромный указательный знак отеля – символ белого дерева на черном фоне.

Оставшись одна в своей комнате, Ли Пронски сменила свой выходной костюм на черное кимоно, усыпанное маленькими желтыми тиграми, и предалась размышлениям. До чего нее нелепую одежду нацепила Люси – что это за бахрома кружев торчит над джинсами? Неужели трусики? А что, все может быть. Джинсы у Люси обрезаны столь низко, что можно легко разглядеть пупок. Тем не менее, несмотря на такой стиль одежды и мальчишескую прическу, в этой угрюмой тихоне, дочери ее любовницы, был некий старомодный дух наивности. Она увидела это в ее больших, доверчивых серых глазах – красивых, близоруких глазах человека, склонного к излишнему самоанализу. Бедная Люси старалась спрятать свою близорукость за этими круглыми очками. Опять же это странное несоответствие высокого роста и шепчущего голоса, где за шелестом извинений чувствуется возмущение. И что, интересно, ее так возмутило? Девочка ведь вела такую легкую жизнь под крылышком вполне преуспевающей семьи Китти.

Ли хотела взять под защиту ребенка своей любимой, но та серьезность, с которой Люси склоняла голову, когда задумывалась, пробуждала в ее сердце щемящую тоску. А ведь, пожалуй, девушка права: она слеплена из совершенно другого теста, в ней нет ничего от ее маленькой, энергичной матери, чья кожа и волосы были столь светлыми, что казались вырезанными из сосны.

Ли понимала, что за обедом допустила бестактность: Люси не должна была знать, что они с Китти беседовали о застенчивости ее дочери. Но ведь она хотела показать, что тоже чувствовала себя замкнутой рядом с Китти, чей говорливый, общительный характер разоружал всех, с кем той приходилось сталкиваться. «Да, было время, – думала Ли, – когда я разрешила бы эту ситуацию с большей тонкостью». Она не была злой по натуре, хотя ее грубоватые манеры обычно превратно истолковывались студентами. Ли выросла в Бруклине и боролась со сдержанностью канадцев, вроде Люси, которые никогда не выходили из себя и не объясняли, что имеют в виду. Общаясь с жителями Торонто, вы постоянно должны были обо всем догадываться сами, и если вам этого не удавалось, то вас осуждали молча. Тем не менее Ли получала наслаждение, занимаясь исследованиями роли женщин в неолитической культуре, хотя многим современным студентам эта тема казалась скучной. Молодые девушки уже забыли ее поколение – поколение феминисток. Похоже, что у женщин, в отличие от мужчин, нет чувства традиции. Кто сейчас читает Сьюзен Гриффин, изучает Дэйли или Крайст? Одна только Китти разглядела истинную сущность Ли за щитом неприступности и поняла ее гордость за преподаваемый предмет.

Сердце у нее защемило, и она, улыбаясь, вынула маленькую фотографию, спрятанную на последних страницах записной книжки.

– Китти, в следующий раз я буду деликатнее, разговаривая с твоей дочерью, – прошептала она и убрала портрет.

Наступило время для рутинных процедур, которые она запланировала для себя на вечер. Для начала Ли извлекла из недр своей переполненной сумки рукопись, озаглавленную «Минойский мир: миролюбивое матриархальное общество или культура, основанная на кровавых ритуалах и человеческих жертвоприношениях?». Лицо ее смягчилось при виде больших размашистых букв «о» и «а». Китти всегда писала свои статьи от руки: ей казалось, что мысли свободнее движутся, когда пишешь ручкой, а не печатаешь на клавиатуре. Ли потеряла печатную версию, но хотела просмотреть текст Китти для своей лекции, где предполагала рассказать про скандальные легенды о минойских жертвоприношениях: она должна быть во всеоружии для того, чтобы привлечь внимание аудитории Афин.

Ли отложила рукопись в сторону и взяла открытку с видом площади Святого Марка и голубями, белыми пятнами рассеянными по небу, подобно сверкающим монетам, разбросанным рукою щедрого дожа. Ярко освещенная сцена совершенно не передавала водоворота постоянного движения на площади, где туристы толклись, как летящие на картинке птицы. Медленно, продумывая каждое слово, она написала письмо своему давнему коллеге Мартину Уэллсу.

Она положила открытку в бумажник и вытащила сильно потертую записную книжку с черными краями. Заявка курса была приклеена скотчем с внутренней стороны обложки: «Гуманитарные науки. Спецкурс. Путь Афродиты, греческой богини любви и красоты, от многогранного образа неолитической богини до олицетворения функции, связанной преимущественно с сексуальными отношениями. Особое внимание уделяется культурам доисторической Европы и минойского Крита, народы которых чтили всемогущую богиню возрождения».

Нет, пожалуй, не стоит думать о работе, когда она настолько выбита из колеи воспоминаниями о Китти. Зевая, Ли отложила записную книжку и подошла к окну полюбоваться куполами собора Святого Марка при лунном свете. Правильно она сегодня сказала Люси: кроме обычных карманников, в Венеции бояться нечего. Удивительный город: горечь давних потерь, легендарное безвременье, возможно, напрасная жажда воссоединиться с материком, который венецианцы покинули тысячу лет назад. Чтобы спастись от Аттилы и его армии гуннов, они разорвали связи с тем, что осталось от Римской империи, и построили свои дома на заболоченных островах в нескольких милях от берега. «Как и я, – подумала Ли, – я тоже выбрала одиночество, но цена его – это боль потери и забвения». Может быть, именно поэтому она предложила Люси поехать с ней на Крит и оплатила все ее расходы?