После скандала Ожегова ходила с высоко поднятой головой и только совсем близкие люди знали, что она… Она… Что Славяна Владимировна Ожегова не может больше играть на сцене. Это было похоже на то, как гусеница разучилась ходить: некрашеные пыльные доски, которые Славяна никогда не замечала раньше, потому что это были мощеные улицы Вероны, Мадрида или Эльсинора, вдруг превратились в обычные тусклые деревяшки. По ним стало невозможно ходить! Бутафорские комнаты, дворцы, дворики, фонтанчики, балкончики стали для нее всего-навсего крашеным картоном, дешевым, безвкусным, никак не затрагивающим воображение.
Хуже всего были слова… Те самые слова, которые впитывались душой еще в молодости и изливались из самого сердца актрисы, выговаривались с трудом: в них не было ритма, не было смысла, не было очарования.
— Боже! — стонала Славяна по ночам, не в силах уснуть, растирая глаза, будто полные песка, но сухие как стали сухи с годами ее губы. — Боже! За что мне это? Я ли не трудилась? Я ли просила большего, чем только играть, играть, играть?! За что мне это? Боже!
Она так мучилась, что Артур предложил супруге отдохнуть на курортах, набраться сил.
— Ты такая ранимая! — сказал он. — Эти негодяи еще поплатятся за то, что причинили тебе столько невыносимой боли!
И только на курортах, попивая пахнущую тухлыми яйцами ужасную сероводородную и ужасно полезную воду, Ожегова призналась себе: она не может играть только из-за того, что все сказанное Аненнковой — правда! Уже лет восемь, как нет в местных газетах хвалебных рецензий на новую роль Славяны Владимировны, уже давным-давно не вспоминали о стареющей актрисе столичные режиссеры. Но, главное, ведь права Ира: в зале все больше пустых мест…
Тогда Славяна и решила: пора уходить. Уходить сразу, не ожидая окончания сезона, просто приехать и написать заявление. Ее тут же заменят — в театре столько молодых актрисок, нет, не актрисок, а самых настоящих актрис. И им надо играть, они хотят и достойны повторить блестящий путь Славяны.
И вот уже несколько, считать не хочется, лет старая актриса кормит у подъезда кошек и вспоминает свое прошлое и знает, что старость не имеет будущего. Артур умер, она осталась совсем одна. Мало кто заходил к недавней звезде по старой памяти, мало осталось тех, кто помнил ее на сцене. Это означало только одно — мало осталось и самой Славяны. Однако со временем выяснилось, что жить без сцены тоже можно. Грустно, конечно, но ведь Славяна прожила хорошую жизнь и ей есть что вспоминать! К тому же, как ни странно, каждую секунду появлялась какая-нибудь мелочь, которая требовала внимания и вызывала новый интерес к жизни: те же кошки — они ведь должны есть три раза в день! А единственный племянник Славяны — Пашка? Еще год назад это был совсем чужой молодой человек с непонятными интересами в жизни, с неизвестностью в будущем. А вот сегодня Славяна беспокоилась о нем, разглядев в нем нечто такое, чего не смогли увидеть другие.
«Но, видит Бог, излишняя забота — такое же проклятье стариков, как беззаботность — горе молодежи», — цитировала себе Ожегова, набирая в очередной раз Пашкин телефонный номер. Она всегда делала вид, будто нуждается в помощи сама, а не просто так названивает.
Племянник никогда не отказывался прийти по делу, а без повода он ни за что бы не появился в доме престарелой тетки. Он входил в комнату Славяны, вежливо улыбаясь, убеждая тетку, что все у него в полном порядке, а от самого разило перегаром и серые глаза были тусклые и пустые. Она читала в них знакомое до боли: «О, если бы моя тугая плоть, могла растаять, сгинуть, раствориться!» и чуткое сердце подсказывало Славяне — мальчик разрушает себя сознательно. Он хочет прекратить все намного раньше, чем это ему на роду написано. Престарелой актрисе казалось, что она снова играет в «Гамлете», спектакле, после которого наступил ее собственный крах. И Гамлет сегодня — ее Пашка и в последнем акте его пронзит отравленная шпага, а потом он скажет: «Дальнейшее — молчанье»…
Ох, уж это актерское воображение! Ох, уж эти актерские фантазии!
А сегодня воскресенье и настроение такое солнечное, особенное! Будто выходить Славяне на сцену, будто уверена она, что ждет ее аншлаг, что снова цветы, поздний ужин, улыбающийся Артур на новой двадцать первой «Волге». Но, главное, что сегодня она — Джульетта!
Воскресенье само по себе всегда лучше других дней, но в это воскресенье придет в гости к Славяне девушка. Она учится в аспирантуре и пишет диссертацию на тему… На какую тему пишет диссертацию Верочка? Ах, старая, забыла! Словом, что-то о культуре и театре Гродина в эпоху застоя. Какое же чудесное, неповторимое время был этот застой! Вернуть бы…
Верочка появилась точь-в-точь в назначенное время. Она принесла изумительный торт. Славяна очень обрадовалась торту, поскольку сладкое всю жизнь любила, но ради своей вечно девичьей фигуры постоянно уныло «постилась». Накрыли стол для чая, достали старые альбомы, где была масса, огромная масса фотографий, семейных и театральных, где лежали хрупкие пожелтевшие газетные вырезки с хвалебными рецензиями на новую роль Славяны Ожеговой, на бенефис Славяны, на премьеру спектакля с Ожеговой в главной роли. Верочка спросила о семье, о детях. Узнав, что у Ожеговой своих деток не было, искренне посочувствовала:
— Одиноко вам, наверное, сейчас…
— Вы знаете, Верочка, одиноко мне без театра. А дети… Увы, я столько раз играла материнство, что поверила, будто пережила его на самом деле. Да и племянник есть у меня, сын сестры. Он хороший мальчик, добрый. А то, что пьет… Он раньше в милиции служил, потом случилось что-то и вот, пьет теперь. Думаю, женщина его бросила. — Славяна задумалась на минуту, а потом, словно бы очнувшись, произнесла некстати: — Я ему и квартиру завещала. Вчера только оформила бумажки.
Рассказав гостье о Пашке, Славяна немного огорчилась, потускнела. Вера поспешила перевести разговор на театральные воспоминания. Славяна улыбнулась, она снова была прекрасна. Ее лицо, умевшее выразить любое из человеческих чувств, раскраснелось от удовольствия воспоминаний, от благодарности к внимательной слушательнице, от счастья быть услышанной. Верочка тоже выглядела взволнованной: она забыла про свой блокнот и про свой научный интерес, а просто слушала, широко раскрыв, удивленные глаза, в которых временами стояли самые настоящие слезы.
После чаю с тортом и воспоминаний Славяна ощутила неимоверную усталость. Глаза просто слипались, видимо, давление упало. Или поднялось. Ожегова понятия не имела чем различаются эти два состояния, поскольку неурядиц с давлением в ее скромном списке физических недомоганий не было. Ну, значит, прибавится! Сейчас только восемь вечера, а она с ног валится. И голова закружилась, и ноги похолодели. Актриса заметно побледнела. Верочка обеспокоенно взяла ее за руку, посчитала слабый старческий пульс, заботливо помогла прилечь на диван. А когда старая актриса уснула, деловито прочесала все ящики и комоды в поисках паспорта и документов на квартиру. Среди старых бумаг ей попался рулон ватмана. Заглянув туда, Вероника подняла дугой черные шелковистые брови:
— Чего это? Схема водопровода Гродина на случай ядерной войны? Интересно. Надо будет Игорю показать…
Перед уходом девушка со светлыми волосами еще раз подошла к старушке. Лицо на подушке было таким белым, что Ника испугалась, стала снова искать пульс.
— Нет, — твердила она, — нет, не может быть! Это всего-навсего меланиум, от него не умирают… Не умирают… Он обещал… Господи, она умерла!
Глава 3. Оставьте меня в покое!
Она появилась на кухне: волосы собраны на затылке, лицо гладкое, совсем не китайское, а очень даже милое. Села за стол, придвинула чашку кофе, потянулась к сигарете.
— Как спалось? — довольно глупо спросил Паша, угодливо протягивая ей огонь.
— Хорошо…
Паша ждал удобного момента, чтобы сказать, что ему, дескать, надо уходить и он с удовольствием проводит ее до остановки. Все равно за бутылкой идти! Однако, девушка все сидела и сидела над чашкой, не притрагиваясь к кофе. Вот уже и сигарета обратилась в смятый на дне пепельницы бычок и была зажжена другая…