По нужному мне адресу располагался дом, половина которого была снесена в ходе какого-то давнего строительства (а может, там что-то сгорело или обрушилось). Оштукатуренные снаружи стены в разрезе оказались землебитными и поражали своей толщиной, за все прошедшие годы их слоистые изломы так и не познакомились с небесной влагой. Вот с таких вот коробок и начиналось, наверное, поселение торговцев селитрой, по чьей-то прихоти превращенное в столицу Ингерники.
То, что нужный нам дом относится к неблагополучным, стало ясно сразу, по запаху — он здесь был. Легкий душок от давно не чищеных труб мешался с кухонными ароматами и солью пустыни, оставляя на языке неприятную горечь.
«Расмус Иберли, оценка древностей» — гласила надпись на дверях. Звонок не работал, пришлось стучать.
— Проваливайте, не заперто!
Я решил руководствоваться второй частью фразы и забить на первую.
Дверь, как ни странно, открылась без скрипа. Жилище оценщика пропитал стойкий запах дешевых стерилизующих снадобий армейского образца — умирать от серой чумы хозяин квартиры не хотел, но и на ежедневное ритуальное купание его уже не хватало. Понятно — почему: на куче засаленных подушек развалился мужик в халате на голое тело, а рядом с импровизированным ложем стоял здоровенный (в половину моего роста) кальян, источающий вкрадчивую сладость.
То, что Расмус Иберли знал моего отца, я понял по специфическому взгляду. Но, если Хемалис при первой встрече сильно побледнел, то этот тип с сомнением покосился на мундштук кальяна. Интересно, что он там курит?
— Я — Томас Тангор, здравствуйте!
— Чо, правда?
— Нет. Мы с Королем выпили и решили тебя проведать.
Такое объяснение понравилось хозяину квартиры еще меньше, поэтому он отложил мундштук и сел прямее.
— А чо надо?
— Лично мне — вопросы задать.
Что от него нужно Королю, я не знаю.
Мисс Фиберти потихоньку ущипнула меня и кивнула в единственный более-менее опрятный угол квартиры. Там на тумбочке стоял большой дагерротип с аккуратно вычерненным углом — женщина, мужчина и очаровательный малыш смотрелись как живые. В мужчине, при изрядной доле фантазии, можно было узнать владельца кальяна.
Оценщик древностей с силой растер лицо, пытаясь вернуть себе толику здравомыслия.
— Живой, значит, — с какой-то непонятной интонацией проговорил он.
— А ваши когда умерли? — брякнул я.
— Тогда же, — процедил сквозь зубы он.
Я резко вспомнил историю с убитыми букинистами, которую мне рассказал Ларкес. По словам мага, дело было громким, а среди жертв сектантов были и семьи торговцев.
— «Слово о Короле»?
— Отвали! — он грязно выругался и принялся нашаривать мундштук. — Твари. Все — твари. Никак не успокоитесь…
Я пожал плечами.
— Да у меня оно, у меня, не нервничай. Я о другом спросить хочу.
М-да, привлечь внимание у меня получилось. Глаза Расмуса Иберли лихорадочно заблестели.
— И ты… читал?
— Его не читают, — вежливо уточнил я. — Текст абсолютно не переводим. Содержание «Слова» усваивают путем магических практик.
Полагаю, Шорох не обидится, если его назовут «практикой».
Расмус, наконец, оставил в покое кальян и принялся рассматривать меня уже с некоторым интересом.
Тем временем я размышлял о том, что отыскать его живым — огромная удача. Когда люди так интенсивно грузятся дурью, их хватает максимум года на два — на три. Впрочем, Расмус мог сопротивляться, пытаться завязать, может, к целителям ходил, а потом брался за старое. Это пока деньги были, нынешний срыв явно будет последним. Предполагаемый соратник отца решительно тряхнул головой.
— Поцелуй их в задницу! Думаешь, я снова в это полезу? — его голос сочился презрением. — Из-за твоего долбаного любопытства я потерял все… всех…
Такое впечатление, что он вообще не делает разницы между мной и покойным папой. Сильная у него трава! Эмпат нашел бы способ вернуть его к реальности, а мне что делать?
Я встретил взгляд Расмуса. У него были глаза мертвого человека, иначе не скажешь. Даже у Хемалиса, жившего в гниющем квартале с мертвой птицей за шкафом, не было таких глаз — белый не потерял надежду. Этот человек посвятил себя духам прошлого, не желая расставаться с тенями ушедших, а потому не в силах творить будущее. У простых людей так бывает. Но у меня было, что сказать живому мертвецу.
— Вы ошибаетесь, у меня более конкретные планы. Я хочу убить их мечту, уничтожить то, что им дороже жизни, то, к повторению чего они стремятся веками, жертвуя всем. Я вырву у них жало. Они смогут представлять себя кем угодно, но уже никогда не заставят реальность содрогнуться.
Признаю, пафосно, но суть дела отражает. В полумраке его беззубая улыбка выглядела гримасой горгульи.
— С ним они справились.
Глупо спрашивать, о ком речь.
— Я — не он. Я — сильнее и могу больше. У меня есть друзья, — только не говорить «среди нежити». — Они покушались на меня трижды и не добились успеха, но им удалось привлечь мое внимание. А внимание мастера-некроманта — это страшно.
Он попытался смеяться и закашлялся.
— Самоуверен, как любой черный маг.
— Я — алхимик.
Он надолго задумался.
— Ну, раз алхимик, может, что-нибудь и получится. Тут, понимаешь, дурной мощью дело не решить, тут понимание требуется. Тод мог горы сворачивать, армии в штабеля укладывать, а вот в мелочах разбираться — не по нему было. Понимаешь?
Я кивнул. Очень характерное для черных состояние. Ум и тонкость понимания приходят к нам на закате жизни, да и то — не ко всем. Хорошо хоть живут маги долго. Судьбе приходится усердно пинать и бить черного, чтобы он начал не бояться, нет (это — никогда!), но хотя бы задумываться о будущем. А поскольку пнуть боевого мага и остаться в живых сложно, то и умников среди инициированных мало.
— И с чего же ты намерен начать?
— Белый Халак, ритуал Литургии Света. Я видел схему того, что Искусники пытались провернуть, она мне непонятна. Ритуалу не хватает какой-то очень важной части, затраты энергии и ожидаемые результаты воздействия несопоставимы. В чем дело?
— А ты действительно соображаешь, — он поморщился, достал из-под подушек плоскую фляжку и сделал из нее пару глотков. — Ладно. Только учти, подробности я не помню и кое-что из тех книг осталось не переведено. Знатоков древних наречий и в то время было не найти, а теперь уж подавно.
Расмус Иберли заговорил.
Я подал знак мисс Фиберти, она достала из сумочки планшет и карандаш, и стала быстро записывать (до того, как податься в «болтушки», моя помощница работала стенографисткой, так что за адекватность текста можно было не опасаться). Я слушал, меня интересовала суть.
— Это немного походит на то, о чем говорят священники, но только все, вроде бы, было на самом деле.
Да, прямо как в священных книгах: жили люди, люди ничего не знали о магии и жили они хорошо. В переведенных Расмусом книгах об этом повествовали скупые строчки древних легенд (древних даже для тех, кто писал запретные гримуары), а у меня перед глазами стояли воспоминания Мессины Фаулер — покойницы, жившей сто тысяч лет назад. Да, устроились они и вправду неплохо — никакой магии, только алхимия, но какой размах! А потом их сожрали фомы. В легендах нашествие Потустороннего именовалось «неведомое зло» и происходило единожды (вероятно, трехкратный конец света в головах у переписчиков не умещался). В конце концов, выжившим такая традиция надоела, и они изобрели какое-то оружие против неизвестного врага. Интересно, в какую эпоху это случилось? Не при Набле, точно. Про цивилизацию Бекмарка я ничего не знал, а с Кейптауэром у меня не заладилось — воспоминания дважды скончавшегося мистера Флапа в голове так и не всплыли.
— Занималось этим какое-то небесное воинство, в рукописи еще эмблема была — крылышки на звездном фоне, — Расмус теребил мундштук кальяна, сосредотачиваться на чем-то еще ему было все сложней. — Дальше мы разобраться не успели. То ли не всем понравился результат, то ли побочные эффекты какие-то были, но люди почему-то захотели от этого оружия избавиться. Во всех книгах предостерегали не связываться с этим самым воинством, что бы те не сулили. У Тода была теория, что наши Искусники как раз те небесные воины и есть.