С некоторых пор сказочника дри-канана стали посещать во сне кошмары.

Вот он выходит из церкви и хочет спуститься к морю. Но ноги сами почему-то ведут его к центру острова. Каждый шаг стоит неимоверных усилий. Шум волн не доносится больше до его ушей… Обессиленный, он надает на землю и ползет, ползет. В рот набивается песок, солнце немилосердно печет голову. Агония близка. Он вот-вот умрет от солнечного удара, так и не ощутив ласковой прохлады моря.

Вокруг какие-то гигантские белые скелеты, застывшие в странных позах, — чудовищное зрелище. Должно быть, по этому пути страданий двигались и другие существа, так и не сумевшие достичь заветного моря.

Он слышит мощный вздох. Нет, это не он испустил дух. Перед ним на песке лежит умирающая зеленая двухметровая черепаха. Ей уже лет сто, но она могла б прожить еще два века. Ее не ранил человек, она не попалась в ловушку — ее убило солнце, как и других ее сестер, очутившихся в центре острова. Старый алаб заползает на кладбище морских черепах. Нет сил шевельнуть рукой или ногой, чтобы прийти на помощь издыхающему существу.

…Раньше мы знали песни, помогавшие черепахам доползти до берега. Я знал их наизусть и часто пел на языке ларойдж. Но ни один звук не вырывается из пересохшего горла!

Когда мы жили в краю Ламорен и духи предков хранили нас, я часто видел на рассвете, как черепахи медленно ползут к морю. Ночью они выбирались на песок и зарывали яйца, а потом возвращались в родную стихию.

Черепахи потеряли чувство ориентировки. Они забыли «путь жизни». Либокра отравила водоросли, которыми они питались, и их разум поразил недуг…

В другую ночь сказочнику снилось, будто он идет по тысячам птичьих яиц, из которых никогда не вылупятся птенцы. Большие фрегаты и хохлатые рифовые цапли напрасно высиживали потомство. Старик считал' полнолуния, тревожился вместе с птицами. Но однажды поутру птицы улетели, бросив яйца.

В кошмарах алабу грезилось, что он видит рыбу с выпученными глазами, которая карабкается по стволу пальмы за насекомыми и застревает в ветвях, не в силах спуститься.

— Скажи нам, где все это происходит? — спрашивали его юные слушатели. — Назови имя этой земли. Может быть, это Бикини?

— Не знаю. Я просто рассказываю вам то, что иногда вижу во сне…

Родители как могли успокаивали детей. Старик городит чепуху, он болен. Островитяне давно уже не верят дри-кананам. Странно другое — почему американцы, приезжающие со своих секретных баз, никогда не произносят при них имя Бикини…

17

Тодд Дженкинс сидел на носу баркаса, перевесив босые ноги через сундучок с вещами. Волна, откатившись от рифа, обдала его белой пеной. В нескольких саженях от берега Кили кормчий спрыгнул в воду и стал подталкивать баркас к берегу. Выгрузка доставляла немало хлопот — надо успеть выскочить и перетащить груз до того, как с грохотом накатится очередной вал. Дженкинс старался изо всех сил, но все же его сбило с ног.

Было раннее утро. Все население столпилось на берегу, мокро блестевшем от луж прибоя. Дети бросились навстречу гостю, осторожно ступавшему по слою ракушек и коралловых обломков.

— Йокве, — приветствовали его ребятишки, поблескивая зрачками и не без труда разжимая зубы: рты у них были набиты беловатой массой плодов хлебного дерева.

— Йокве, — приветствовали его женщины, прижимая отечными руками к груди младенцев.

— Йокве, — торжественно произносили главы кланов, протягивая руки.

Церемония затянулась. Каждый мужчина внимательно вглядывался в лицо гостя. Женщины смотрели на него исподтишка. Девушки смущенно прыскали в кулачок.

Джуда, которого поддерживал за локоть Томаки, надел на шею гостю гирлянду цветов. Островитяне впервые видели такого американца — бородатого, босоногого, в вылинявшей майке; «бамбуки» с военных баз выглядели совсем иначе. Вместо надписи «Армия США» на груди у него красовалась выведенное большими буквами «Я вас люблю». Точный эквивалент «Йокве юк».

Джуда не мог взять в толк цели его приезда. Гость — не врач, не пастор, не студент профессора Мейсона, собирающий материал об этнографических особенностях местного населения и природных ресурсах. Визитеры не балуют Кили, но их появление даже на несколько часов выводит заброшенный остров из тягостного оцепенения. А этот американец совершенно не похож на матроса с каботажного судна, еще меньше — на представителя администрации. Он намерен пробыть целый год на Кили среди потерпевших крушение людей… как это он сказал… «с миссией мира»?

Это выражение неприятно резануло слух иройджа: двадцать лет назад американский коммодор попросил их убраться с Ламорена во имя мира. Нет-нет, успокоил старика Тодд Дженкинс, он не служит в армии, он вообще никак не связан с теми, кто делает или испытывает Бомбу.

Один из самых уважаемых членов совета старейшин, Лоре Кеджибуки, повел молодого гостя в общинный дом. По дороге он остановился и церемонно подал американцу кокосовый орех. Старейшины молча ждали, пока Дженкинс утолит жажду.

— Я знаю о ваших страданиях, — наконец произнес тот. — Но я приехал не затем, чтобы помочь вам составить очередную жалобу. Я не собираюсь инспектировать здесь что-либо. Я просто буду жить с вами, так же, как вы. Это будет самым верным свидетельством..!

Когда Тодд проснулся, все юные члены клана давно уже умылись и оделись. Алаб, сидя на пороге дома, брился. Женщины убирали опавшие листья, куриный пух и прочий мусор. На границе территории клана были вырыты выгребные ямы, а дорожки и аллеи, посыпанные толченым кораллом, блистали чистотой. Тодда пригласили на «хабунг» — холодный завтрак; его ели руками. На пальмовых листьях лежало немного вчерашнего пюре из плодов хлебного дерева, несколько бананов; запивали все это пальмовым соком пополам с водой. Младенцев поили этим настоем бодрости из сосок.

— Извините, но у нас нет американской воды в банках, — сказал гостю алаб Лоре.

Покончив с завтраком, Тодд отправился с группой мужчин к сушильне копры.

На светлой маленькой поляне, среди кокосовых пальм, стоял крытый листьями навес. Там тлел костер, а над ним были подвешены половинки кокосовых орехов, обращенные внутренней частью к очагу.

Предназначенные в пищу орехи, наполненные соком, обычно срывают с деревьев — юноши карабкаются на ствол и сбрасывают их стоящим внизу взрослым. Тяжелые плоды, похожие на мячи для регби, передают по цепочке. Остальные орехи оставляют дозревать, пока они не упадут сами. На этой стадии оливково-зелелая скорлупа приобретает шоколадный оттенок, внутри почти не остается жидкости, а мякоть превращается в твердую сердцевину. Из нее-то и делают копру. Орех раскалывают надвое ударом мачете и коптят над очагом.

После просушки мужчины сдирают скорлупу, рубят орехи на мелкие куски и наполняют ими мешки весом до 25 килограммов. Пустую скорлупу бросают в костер.

В полдень появилась девушка с хорошо умащенными волосами; она раздвинула ветви и поставила наземь котелок с рисом и банку тушенки. На двенадцать человек. Мужчины положили скудную снедь в половинки орехов, служившие тарелками. Пока они ели, девушка, вооружившись пальмовой веткой, отгоняла привлеченных запахом пищи крыс.

Работа в сушильне продолжалась до вечера. Мужчины торопились: надо подготовить урожай к прибытию японской шхуны с Джалуита. Она курсировала между островами, закупая копру для мыловаренной фабрики. Взамен бикинийцы могли приобрести на судне рис и несколько банок консервов.

— Будем молиться, чтобы непогода не задержала судно, — сказал Лоре американцу. — Рис уже на исходе, хотя весь год мы строго экономили его. Ведь продать урожай копры удается не чаще двух-трех раз в год.

Проходя по деревне, Тодд ужаснулся виду детей: руки и ноги искусаны насекомыми; раздувшиеся от недоедания животы на ножках-спичках делали их похожими на маленьких уродцев.