Эта история будет результатом моего перевоплощения в других и моей материализации в объекте. Да, и, возможно, постижением сладкозвучной флейты, вокруг которой я обовьюсь гибкой лианой. Но вернемся в сегодняшний день. Потому что, как известно, сегодня — это сегодня. Меня не понимают, и я слышу, как темнота смеется надо мной отрывистым смехом. И мерные шаги за окном. Мне страшно. Хорошо еще, что все, что я хочу написать, несомненно, каким-то образом написано во мне. Мне нужно только перенести все это на бумагу с деликатностью белой бабочки. Мысль о белой бабочке пришла мне в голову, когда я подумал, что девушка может выйти замуж, и представил ее, худенькую и легкую, в подвенечном платье: ведь она как девственница будет венчаться в белом. Или она вообще не выйдет замуж? Я держу в руках ее судьбу, но понимаю, что не могу распоряжаться ею по собственному желанию: я следую фатальному предначертанию, я обязан найти правду, которая опережает меня. Почему я пишу о девушке, которая живет в такой неприкрашенной бедности? Наверное потому, что в ней — мое убежище и еще потому, что в нищете тела и духа я открываю святость, я хочу почувствовать дыхание моей дали. Чтобы стать больше, чем я есть, ведь я так ничтожен.

Я пишу, потому что мне нечего делать в этом мире: я лишний и мне нет места на земле людей. Я пишу потому, что потерял надежду и устал и не могу больше выносить рутину своего существования. И если бы не новизна, которая и есть творчество, я символически умирал бы каждый день. Но я готов скромно выйти через черный ход. Я испробовал почти все, включая страсть и отчаяние. И теперь я хотел бы иметь только то, чем я мог бы стать, но не стал.

Кажется, я до мельчайших деталей знаю эту девушку с северо-востока, как будто я живу рядом с ней. Как я и предвидел, она пристала ко мне, как репей. Помню, в детстве я читал сказку, в которой старик боялся перейти реку. И тут появился молодой человек, который тоже хотел перейти на другой берег. Старик воспользовался случаем и сказал:

— Перенеси заодно и меня. Я сяду к тебе на плечи. Молодой человек согласился и, переправившись, сказал:

— Все, можешь слезать.

Но тут хитрый и лицемерный старик не согласился:

— Ну нет, я хорошо устроился у тебя на плечах и ни за что не слезу.

Так и эта машинистка не хочет оставить меня в покое. Я утверждаю, что нищета неприглядна и непонятна. Поэтому я не знаю, будет ли мой рассказ… Каким он будет? Я ничего не знаю, у меня не хватает вдохновения. Будут ли в нем какие-то происшествия? — Конечно, будут. Но какие? — Этого я тоже не знаю. Я вовсе не хочу разжигать ваше нездоровое любопытство, я и в самом деле не знаю, что меня ждет: слишком неспокойный характер у моей героини. Каждую секунду она пытается выскользнуть из моих рук, и мне приходится прикладывать огромные усилия, чтобы удержать ее.

Забыл сказать, что все, о чем я пишу, происходит под аккомпанемент барабанной дроби, выбиваемой каким-то солдатом. В тот момент, когда я начну саму историю — барабанный бой сразу же прекратится.

Вот девушка смотрится в зеркало и — барабанная дробь — в зеркале отражается мое усталое бородатое лицо. Потому что она — это я. Но в то же время я не сомневаюсь, что она существо материальное. Опережая события скажу, что она никогда не смотрелась в зеркало обнаженной, потому что ей стыдно. Стыдно из-за целомудрия или из-за того, что она некрасива? И еще я спрашиваю себя, не опозорюсь ли я перед всем белым светом? Внезапно реализм захватил меня: я творю человеческое существо и трепещу. Реализм нужен мне, как художнику-абстракционисту, чтобы доказать, что он пишет такие картины потому, что ему так хочется, а не потому, что он не умеет рисовать. Чтобы нарисовать эту девушку, мне надо во всем ограничить себя; чтобы постичь ее душу я должен поститься и пить белое охлажденное вино: такая жара стоит в этой келье, где я запер себя и откуда из прихоти хочу изучать мир. И еще мне надо отказаться от футбола и женщин, не говоря уже о том, что я не должен ни с кем общаться. Вернусь ли я когда-нибудь к прежней своей жизни? Очень сомневаюсь. Да, забыл сказать, что пока я ничего не читаю, чтобы не портить изысками простоту моего языка. Потому что, как я говорил, слово должно быть самим собой, инструментом писателя. Или я не писатель? По правде говоря, я больше актер, потому что, только жонглируя знаками препинания, я могу заставить текст дышать и следовать за собой.

Еще забыл сказать, что история, которая вот-вот должна начаться — потому что я уже не выдерживаю напора фактов — истории, которая вот-вот начнется, написана под патронажем прохладительного напитка, популярного во всем мире, и поэтому я ничего не получаю за его рекламу. Увы, это тот самый напиток, который спровоцировал последнее землетрясение в Гватемале. (Имеется в виду реакционный военный переворот 1954 г.) Хотя на вкус он — смесь лака для ногтей, туалетного мыла и жеваной пластмассы, все обожают его и раболепствуют перед ним. И все потому (я скажу одну вещь, которую, может быть, не все поймут), потому, что это питье, содержащее коку — сегодняшний день. Оно — средство стать частью настоящего, ведь человек с характерной бутылочкой в руке чувствует себя довольно современным.

Что касается девушки, то она жила в безлюдном чистилище, не приближаясь ни к аду, ни к раю. Она просто жила, вдыхая и выдыхая, вдыхая и выдыхая. А что еще нужно, по правде говоря? Да, ее существование безрадостно. Но почему я чувствую себя виноватым? И пытаюсь освободиться от груза несуществующей вины перед этой девушкой. Девушка эта я вижу, она почти вошла в мой рассказ — девушка эта спала в холщевой рубашке, испачканной подозрительными бурыми пятнами. Холодными зимними ночами она сворачивалась клубочком, чтобы заснуть, согревая себя своим собственным теплом. Она спала с открытым ртом из-за хронического насморка, изможденная, проваливаясь в сон.

Должен добавить нечто очень важное для восприятия моего рассказа: мое повествование от начала и до конца сопровождается легкой, но постоянной зубной болью. Эта история сопровождается так же плачущими звуками скрипки, на которой играет очень худой человек на углу. У него такое вытянутое и желтое лицо, как будто он уже умер. Вполне возможно. Я говорю так длинно, потому что боюсь, наобещав слишком многое, дать малое и самое простое. Ведь эта история почти ничто. Единственный способ начать — это собрать все свое мужество и — одним махом, как купальщик в ледяную воду. И вот я начинаю, сообщив, что — она была неподготовленной. Неподготовленной к жизни. Ей не хватало умения приспосабливаться. Совсем недавно она поняла, что ей не хватает самой себя. Если бы она была способна выражать свои мысли, она бы сказала: мир не принадлежит мне, я не принадлежу себе. (Мне будет трудно написать эту историю. Хотя у меня нет ничего общего с этой девушкой, я дальше буду писать все через нее, превозмогая свои страхи. Факты вопиют, но рядом с фактами есть шепот, он-то меня и интересует).

Ей не хватало умения приспосабливаться. Поэтому она ничего не могла сказать в свою защиту, когда (вдруг) шеф фирмы, где она работала, грубо заявил ей (грубость эту, казалось, провоцировала сама ее глупая физиономия, которая, как говорят, кирпича просит), заявил, что оставляет на работе Глорию, ее подругу, а ее увольняет, потому что она делает слишком много ошибок и без толку переводит бумагу. Вот что он сказал. Девушка думала, что она должна что-нибудь ответить, и вежливо сказала своему тайно любимому шефу:

— Простите меня, пожалуйста.

Сеньор Раймундо Силвейра — он уже собрался уходить — обернулся, удивленный этой неожиданной покорностью и каким-то странным выражением на лице машинистки, и сказал уже не так грубо:

— Ну, никто вас сейчас не увольняет, можно еще подождать.

Она пошла в умывалку, чтобы побыть одной и прийти в себя от этого уведомления. Она машинально посмотрелась в зеркало, венчавшее грязную и потрескавшуюся, полную волос раковину, которая так была похожа на ее жизнь. Ей показалось, что тусклое темное зеркало не отразило ничего. Не потеряла ли она случайно свой материальный облик? Вскоре иллюзия развеялась, и она увидела свое деформированное зеркалом лицо с огромным, как у клоуна, носом. Она смотрела на себя и спокойно думала: такая молодая и уже с червоточиной.