Ассоциация раковины как с декабрьским солнцестоянием, так и со входом на землю усопших, заложенная в инкских обрядах Капак Райми, имеет очевидную связь со многими месоамериканскими примерами. Линда Шеле написала о двух памятниках майя в Паленке: храме Надписей, содержащем крышку саркофага властителя Защитника-Пакаля, и памятнике воцарению властителя Чана Балума — включая изображения его покойного отца — в храме Креста (рисунки 3.7 и 3.8). Каждый из этих памятников изображает трехъярусный космос, представляющий небесный, земной и мир преисподней, схема, уже знакомая по андскому примеру. В каждом храме солнце изображается опускающимся в «ворота преисподней». Символом, представляющим точку соприкосновения между миром живых и преисподней, в каждом храме является панцирь раковины. В каждом храме, в свою очередь, солнечная иерофания — архитектурный «особый эффект», в данном случае использование света и тени, испускаемых заходящим солнцем, — освещает сначала центр храма, изображающего властителя Пакаля, отправляющегося в «ворота преисподней», а затем место воцарения властителя Балума и кончины его отца. В этом месте последний дневной луч освещает Бога Л, Владыку Преисподней. Обе иерофании имеют место в один и тот же день и в течение одного и того же события — заката в декабрьское солнцестояние. Здесь мы находим доказательство, чудесно дополняющее представление о том, что души предков возвращаются во время восхода солнца в декабрьское солнцестояние: то есть недавно умершие «отбывают» на закате в декабрьское солнцестояние.

Ворота преисподней мы опять же находим в сапотекском генеалогическом изображении (рисунок 3.9). Согласно анализу Маркуса, «над соединением находятся «Ворота Неба», по сторонам которых расположены стилизованные панцири раковин. Спускающийся из «Ворот Неба» — это персона, возможно, родовая и, быть может, мифическая, держащая в одной руке нить бусин»[36].

Это изображение демонстрирует, насколько ясно может показывать иконография, что вход в преисподнюю, обозначенный панцирями раковины, находится на небе. Раз ни Шеле, ни Маркус не уделили в своих статьях особого интереса вопросам топографии загробной жизни, в них нет упоминания о Млечном Пути. Но он совершенно определенно был «там», в декабрьском солнцестоянии в период величия Паленке. В статье Маркуса кроме того воспроизведена карта периода конкисты сапотекского селения и связанных с ним топонимов на горизонте, с полными космологического смысла именами, таким как «Горящая Гора» и «Женский Холм». В юго-западном секторе размещен топоним «Суйгокс-анайа/Rio debajo de la Иегга», то есть «Река Под Землей».

Если же панцирь раковины символизировал положение солнца в солнцестояние «у подножия» южного тропика, у входа в преисподнюю, то можно ли не предположить, на основе «геометрического смещения» андской мысли, что вход на землю богов находился на другом тропике, наверху космической горы?

Последний раз инки отмечали декабрьский обряд Капак Райми в декабре 1533 года, на этот раз вместе с празднованием победы и «освобождения» от ненавистной оккупантской армии Кито и их теперь уже покойного изменника императора Атауальпы. Испанцы, в то время их «союзники», стали свидетелями сатурнального зрелища и особенно поражались бесконечным рекам мочи, которая лилась по желобам города от десятков тысяч нетрезвых участников праздника. Среди удивительных вещей, о которых они рассказывали, был парад мумифицированных останков инкских царей, включая останки Уайна Капака, который умер в Кито, вероятно, от оспы. Они изумлялись степени его сохранности — только кончик его носа отсутствовал.

Эти оценки свидетелей представляют особый интерес в свете сохраняющейся апокрифической традиции, согласно которой Уайна Капак был захоронен в Анкасмайу, реке, отмечавшей северную границу империи. По этой традиции, река временно отклонилась от своего русла, чтобы дать построить усыпальницу для умершего императора. После того, как выяснились намерения испанцев, инки из Куско спрятали мумии, но вице-король Толедо нашел их в 1571 году и, прежде чем сжечь их все, еще раз идентифицировал мумию Уайна Капака. Зачем же тогда понадобилось поддерживать вымысел, будто Уайна Капак был захоронен в русле Реки Анкасмайу?

Анкасмайу восходит с западной стороны андского водораздела, между Кито и Пасто, и течет на северо-запад в Тихий океан. Как уже отмечалось, кечуанское слово анкас означает «небесная синева» и может быть связано с идеальным положением солнца в июньское солнцестояние. Это толкование подтверждается также значением и символикой кечуанского аналога анка, означающего «орел». Мы уже видели, как разные птицы-шаманы оспаривали честь отнести послание Инки в преисподнюю, но только самая маленькая сумела выполнить поручение. Большие, высоко взлетающие птицы, с другой стороны, приспособлены для полетов в «мир наверху».

У сибирских шаманов орел — это «отец Первого Шамана солнца, посланника небесного бога, посредника между богом и родом человеческим». В современном фольклоре аймара орел всегда классифицируется как принадлежность к «миру наверху», который, в свою очередь, как мы видели, связан с июньским солнцестоянием. Гарсиласо, повествуя о ряде ужасных знамений, предвещавших конец империи, описывает, как анка пал мертвым на землю в Куско во время церемонии Инти Райми (проводившейся в июньское солнцестояние) в период царствования Уайна Капака. Этимологическая связь между анкас и анка отражает символическую ассоциацию между солнечной птицей высоко в синем небе засушливого сезона и положением солнца в июньское солнцестояние. Следовательно, вовсе не случайно легенда о захоронении Уайна Капака связана с «Лазурной Рекой», которая течет на северо-запад — в направлении заката июньского солнцестояния — в море. Анкасмайу представляла собой больше, чем земную границу, потому что она также вознесла душу Уайна Капака на землю богов.

Та же юго-восточно-северо-западная ось доминировала и в инкских обрядах июньского солнцестояния. Уртон полагал, что, так как мифы о Виракоче повествуют о боге, путешествующем на северо-запад и покидающем землю у Манты в Эквадоре, то ритуал инкских жрецов, которые прослеживали путь Вилькамайу — земного аналога Млечного Пути — к своим истокам у Горы Вильканота, чтобы повернуть отсюда на северо-запад к Куско, представлял собой воссоздание заключительного путешествия Виракочи. В подтверждение этого толкования Уртон привлек внимание к еще одному аспекту этого ритуала: согласно инкским священникам, истоки Вилькамайу у Вильканоты представляли «место рождения солнца». Отметив, что современные говорящие на кечуа жители обращаются к Млечному Пути как к двум рекам, рождающимся на севере, Уртон, далее, полагает, что это объясняет представление о том, что солнце «родилось в июньское солнцестояние, в «истоках» Млечного Пути. Строго говоря, истоки Млечного Пути находились у его северного края (рисунок 3.4а). Инкские священники явно увязывали это положение Млечного Пути с одновременным восходом Млечного Пути в июньское солнцестояние (рисунок 3.4Ь) — в последний раз встречающимся приблизительно в 650 году н. э. — и называли это «рождением» солнца в истоках Млечного Пути.

В свою очередь, эти наблюдения освещают еще одну информацию, которую прежде было невозможно поместить в связный контекст. Во-первых, имя Виракочи встречается в ряде гимнов, записанных Пачакути Ямки: вилькаулькаапу. Это означает буквально «владыка первоисточника солнца»[37], переделка общего представления о том, что Виракоча был творцом небесного массива внутри особой образности — «рождения солнца», — используемого инкскими жрецами в Вильканоте.

Обращая внимание на топографию вокруг высокой горы Вильканота, Хуан Ларреа описывал земной аналог этой формы, запечатленной на данной местности. Маленькое озеро у подножия этой горы находится у истоков не только Вилькамайу, текущей на северо-запад, но также реки Пукары, которая течет на юг в озеро Титикака. Тем самым топография Вильканоты в точности отражает космологическое представление о том, что на «горе июньского солнцестояния» солнце «рождается» у истоков двух небесных потоков Млечного Пути, один из которых течет на северо-запад к земле богов, а другой — на юго-восток к Титикаке, ассоциируемой с преисподней. Ларреа воспроизвел рисунок кубка для питья эпохи конкисты (рисунок 3.10), изображавший весь этот символический набор идей, как они представлялись в местном мировоззрении.