Но, согласно концепции дона Хосе, майя научились от своей «Царственной змеи» не только организации пространства, но и представлениям о временных циклах. У змей есть удивительное свойство обновлять кожу. С «Царственной змеей» это происходит раз в год, в середине июля (на Юкатане в это время солнце во второй раз достигает высшей точки на небосклоне)[93]. Поэтому можно говорить о естественной связи между Солнцем и поведением змеи, меняющей кожу. Что касается майя, то они также верили, что у «Ахау кан» каждый раз появляется при этом новая «погремушка». Согласно местному фольклору, будто бы можно определить возраст такой змеи по числу «погремушек» на хвосте. «Погремушки», по форме напоминающие сердце, и теперь считаются у майя чем-то вроде амулетов.

Больше того, дон Хосе связывает даже и календарь майя с культом гремучей змеи. Он утверждает, что «Царственная змея» меняет ядовитые зубы каждые 20 дней, а это соответствует 20-дневному месяцу майя. Он также указал на то, что иероглиф, обозначающий такой месяц (уинал), похож на открытую пасть змеи с двумя зубами. Не могло ли быть так, спрашивал дон Хосе, что у майя эти 20-дневные месяцы возникли оттого, что они расценивали этот (срок) как первичный цикл обновления, связанный с их священной змеей? Но если это и не так, надо признать, что здесь, по меньшей мере, налицо удивительное совпадение.

Дон Хосе также утверждает, что майя называют друг друга «чанес», иначе — «змеи». Они совершали также особые обряды инициации во имя своей религии. Подобно тому, как иудеи практикуют обрезание, а христиане крещение, у древних майя, по крайней мере у знати, был обряд «уплощения головы». Так как это был очень болезненный процесс, который мог даже закончиться гибелью ребенка, то этот обряд не мог (как сегодня полагают некоторые специалисты) совершаться «просто ради моды» — родители не стали бы подвергать ребенка такому риску без большой необходимости. Здесь можно предположить только религиозные мотивы. Дон Хосе утверждает, что такой обряд уплощения головы совершался для того, чтобы придать голове ребенка сходство со змеиной головой. По его концепции, для майя «Царственная змея» и все, что с нею связано, были такими же сакральными символами, как для христиан — крест. Верность этому символу они демонстрировали при каждой возможности — в архитектуре, скульптуре, декоративном искусстве.

Что же представлял собой культ, тотемом которого была гремучая змея? Дон Хосе выдвигает два объяснения (хотя на деле, может быть, одно). Во-первых, возможно, в далекой древности какой-нибудь умный и наблюдательный туземец заметил узор на спине «Царственной змеи» и стал его копировать в своем искусстве. Потом, постепенно, возникла «геометрическая школа», основанная на принципах «канамайте», подобные же образцы стали использовать в архитектуре и при украшении одежды. Кроме того, змея, способная менять кожу, для индейцев символизировала возрождение, а следовательно, и бессмертие. А так как жизнь этой гремучей змеи была явно связана с Солнцем, ее поклонники, по мнению дона Хосе, без особого труда могли представить, что она наделена и мудростью, исходящей от Солнца. Мудрейшее из животных, змея дала индейцам майя знание календаря, математические знания, научила основам искусства. Благодаря особенностям своей кожи и всей своей жизни, она помогла майя заложить основы их культуры. Таково рационалистическое объяснение, которое, до известной степени, может быть поддержано антропологами. Но есть и другое.

Интересно, что это объяснение основано на аналогии с деятельностью знаменитого святого Патрика, который, согласно преданию, изгнал из Ирландии всех змей вскоре после принятия христианства. Святой Патрик, желая объяснить ирландцам учение о Троице, показал им трилистник, чтобы продемонстрировать троичность, единство трех частей в одном. С тех пор это скромное растение превратилось для ирландцев в символ не только Троицы, но и самой Ирландии. Но ведь основам христианства ирландцев научил не сам трилистник, а святой Патрик, превративший это растение в символ. Разглядывая узор на змеиной коже, я подумал: не могло ли нечто подобное произойти на Юкатане еще в глубокой древности? Может быть, и там объявился свой просветитель, который использовал местную змею, чтобы научить людей основам развитой религии? Такое объяснение было бы более основательным, чем простая концепция культурной эволюции. Уж не был ли сам Кецалькоатль таким мексиканским «Святым Патриком»? Я даже узнал имя подходящего для этой роли лица — Замна.

В книге «Школа гремучей змеи» дон Хосе сообщает об одной из древних религий майя — о самнаизме. Замна (Ицамна) некогда был главой пантеона богов у майя и, как считает автор, послужил прототипом Кецалькоатля. Дон Хосе пишет:

К счастью, зарисовка этого изображения Замны была сделана Катервудом в 1844 году, так что мы можем составить об этом представление (рис. 41). Она не похожа на позднейшие портреты из «Кодексов майя», где Замна представлен, как престарелый бог. Скульптурный портрет в нашей книге представляет его с раскрытым ртом, словно он произносит речь перед учениками. Хотя, как говорит дон Хосе, это изображение и стало жертвой вандалов, нечто подобное я видел в Паленке, во Дворце. Это — голова великана, с волосами, украшенными перьями, со взглядом, как бы обращенным внутрь, как при медитации (рис. 42).

Это явно не простое совпадение, потому что религия Паленке определенно связана с культом Кецалькоатля-Кукулкана. Слово «Паленке» — испанское и означает «огороженное место», «град», то есть там, возможно, некогда было поселение испанцев. Очевидно, это место прежде именовалось «Начан» — именно так назвал его первый испанский пришелец брат Агилар, побывавший тут в 1773 году. В его «Истории создания небес и Земли», основанной, как он говорит, на документах, впоследствии уничтоженных епископом Нуньесом, Паленке именуется «великим городом змей».

А в книге Ордоньеса рассказано о легендарном вожде Вотане, который привел свой народ в Паленке и чьим символом была змея. Не был ли этот самый Вотан, который, как сообщается, явился из-за (Атлантического) океана, тем самым пророком Замной, просветителем народа майя? Похоже, у майя за культом змеи скрывается некая историческая реальность.

Прежде чем вернуться в Англию, я снова навестил дона Хосе, на этот раз взяв с собой жену. Ночью он почувствовал себя нехорошо, и потому, когда мы пришли, сидел на постели, одетый в пижаму. Мы обсудили его главные работы — «Змея в оперении», «О культе гремучей змеи», — прежде всего, проблему их возможной публикации в Англии. Я обещал, что буду всячески этому содействовать, и надеялся выполнить свое обещание как можно скорее. Потом, к нашему большому удивлению, хозяин вдруг запел какой-то фрагмент из итальянской оперы. У дона Хосе — сильный тенор, и поет он хорошо, лишь немного напрягаясь, когда надо взять высокую ноту. «Странное дело, — сказал он потом, — тело мое состарилось, и я не могу делать многое из того, что хотелось бы, но голос остался прежним. Все дело в том, что я учился на оперного певца».