— Для нас — это фантастика! Я не могу прийти в себя от твоего предложения, — выдыхая воздух, сказал Расул.

— Все что вы назвали осуществимо, — спокойно ответил Марк Гейхман, отпивая глоток крепкого кофе, — главное — ваше согласие.

Марк, встал, мы тоже.

— Надеюсь на положительный ответ, — пожимая нам руки, попрощался Марк.

Еще зеленый Тверской бульвар шелестел листвой. Скамейки были заняты бомжами, они сидели, греясь на солнышке, соображали на троих, некоторые, заняв всю лавку, спали.

Присесть было негде, мы пошли в сторону Никитских ворот, чтобы, не спеша, обсудить неожиданный подарок судьбы.

Уже за ужином в квартире у Нагаевых мы подробно рассказали о предложении Марка Алле Федоровне, как человеку большого жизненного опыта. Выслушав Расула, она помолчала:

— Предложение Марка, конечно, для вас заманчиво. Ты, — повернулась она к Расулу, — видимо забыл, какое большое сокращение произошло у вас в Останкино? Сколько твоих друзей операторов осталось не у дел? Тебя это не коснулось! Тебя как старейшего кадра не тронули! До пенсии осталось три года, и если сейчас ты согласишься оставить Центральное телевидение и перейдешь в частную студию, ты рискуешь потерять все.

— Это почему же потерять? Мы с Володей будем снимать фильмы, рекламные ролики, — возразил Расул.

— Стоп, стоп, стоп, — остановила его Алла, — сегодня вы снимаете, студия ваша работает, а завтра его фирма обанкротится, или он решит закрыть студию, у него тоже могут быть свои творческие планы. Володя — свободный художник, он встанет к мольберту, и будет продолжать жить по-старому, а ты — на государственной службе. И если ты сейчас уйдешь с телевидения, то обратно дорога будет заказана. Что ты будешь делать? Бросить работу в наше время, когда до пенсии осталось три года — это безумие. Вот выйди на пенсию, открывай тогда себе хоть студию, хоть сауну, если деньги накопишь.

Так мудрая Алла Федоровна развеяла наши мечты. Не знаю, была ли она права, но мы дали Марку отрицательный ответ.

Глава 45

Летом 1997 году мы с Расулом решили навестить художника Бенуарда Степанова.

С высоты одиннадцатого этажа его новой мастерской открывалась широкая панорама Москвы с видом на высотное здание университета на Воробьевых горах.

— Беник, — какое счастье видеть Москву с высоты птичьего полета. После твоих многолетних скитаний по подвалам, из окон которых были видны только ноги прохожих, наконец, сбылась мечта о светлой просторной студии. Я вижу, на стене уже появились новые пейзажи — университет, освещенный вечерним солнцем. Этюды Хивы, Самарканда, пополнились московскими работами.

— Да, уж, Беник, отхватил ты классное помещение. Здесь можно не только работать, но и жить! Прекрасный бытовой блок с ванной и кухонькой, — сказал Расул, не останавливая своего внимания на картинах.

— Да, — согласился Беник, — теперь я езжу домой только на выходные. Моя жена Ира говорит, что я — на пятидневке. Располагайтесь, сейчас закусим и выпьем.

Беник вытащил из холодильника тарелочку с тремя сосисками, початую банку зеленого горошка и несколько тоненько порезанных ломтиков хлеба.

— Я в магазин сегодня еще не ходил, закусим тем, что есть, — сказал он, ставя на стол водку.

Расул открыл свою сумку:

— Беник, ты свой пузырек поставь обратно в холодильник, мы пришли не с пустыми руками, — и вытащил бутылку и свертки с закусками.

— Выпьем за твой светлый храм искусства, — подняв рюмку, торжественно произнес Расул.

Мы выпили, закусили аккуратно нарезанными кругляшками сосисок.

— Беник, — сказал я, — помнишь художественный салон в Ашхабаде, где ты работал директором?

Художественный салон Беника находился буквально в пятидесяти метрах от проходной Центрального комитета партии Туркменистана на престижной улице Карла Маркса, на первом этаже двухэтажного здания.

— Еще бы! — улыбнулся Беник, — счастливое время! Ты же помнишь, какие люди у меня собирались! В конце рабочего дня я закрывал дверь салона, опускал жалюзи на окнах и у меня начиналась молодежная тусовка. Собиралась богема: художники, архитекторы, журналисты, актеры, балерины. Там я и познакомился со своей женой Ирой, геологом из Москвы. Она работала в Туркмении после окончания института.

— Теперь, Беник, здания, где был твой салон уже не существует, да и улицу переименовали. Этот дом снесли, как и несколько других капитальных зданий, — рассказал я, — на их месте построили огромный президентский дворец с золотым куполом, посадили пальмы, соорудили фонтаны, бассейны. Центра города не узнать. Знаменитую горку сравняли с землей.

— Как и горку? — удивился Беник, — это же древняя крепость, историческая достопримечательность города!

— Она не вписывалась в новый генплан, как говорили, да и исторический музей — бывший дом генерал-губернатора Куропаткина — тоже не вписался, — продолжил я.

— Жаль, — грустно произнес Беник, — я родился в Ашхабаде, там прошло мое детство, там я пострадал в землетрясение 1948 года, после чего долго лечился в Баку. Даже после стольких лет эти травмы дают теперь о себе знать сильными болями. Но не будем о грустном. Давайте выпьем за то, что мы живы и еще можем работать.

Прошло несколько дней после нашего визита к Бенику. Вечером он позвонил Расулу и предложил нам сходить на выставку группы «Пленер» в Московский дом художника на Кузнецком Мосту.

— Сегодня последний день, завтра выставка закрывается, — сказал Беник.

Расул был занят на работе, и я поехал на Кузнецкий Мост без него. Нас с Беником пропустили по членским билетам Союза художников. На стенах и стендах висели картины и этюды с натуры. Я бегло, без особого интереса разглядывал их, они казались мне скучными. Неожиданно в центре зала я увидел круговую экспозицию, которая привлекла мое внимание. Этикетки, как всегда, были повешены низко, но я не поленился нагнуться, чтобы прочитать фамилию автора: Римма Исакова. Это имя мне показалось знакомым.

Я припомнил свой давний разговор в кафе Центрального дома художников с Валентиной Сергеевной Фадеевой, тогда старшим инспектором отдела охраны памятников, художественных музеев и выставок Министерства культуры СССР. Мы сидели за столиком вместе с популярной тележурналисткой Нинель Шаховой. Она освещала в программе «Время» значительные художественные выставки.

Фадеева познакомила меня с журналисткой:

— Живописец Владимир Артыков, тот самый, о картине которого ты, Нинель, позавчера рассказывала в программе «Время», говоря о Всесоюзной художественной выставке.

— Очень приятно, — ответила она — теперь я знакома не только с вашими картинами, но и лично с автором. Удалось ли посмотреть мой репортаж в эфире?

— К сожалению, я не видел, но мне рассказали друзья, — ответил я. — Спасибо большое! Художники не избалованы вниманием прессы.

— Не скромничаете, Владимир. Когда я готовила о вас репортаж, вспомнила, что совсем недавно по центральному телевидению прошел большой фильм, где вы сами рассказываете о своих картинах.

В кафе было как всегда многолюдно, за соседним столиком непрерывно смеялись четыре молодых женщины. Лицо одной из них мне показалось знакомым. У нее была характерная большая копна золотистых волос с челкой. Я припомнил, что раньше видел эту женщину на вернисажах в Манеже.

Фадеева перехватила мой взгляд и тихонько сказала:

— Эта высокая рыженькая — художник Исакова Римма, очень тонкий колорист, в ее пейзажах чувствуется хорошая профессиональная школа.