— Это, между прочим, заметно, — засвидетельствовал полковник. — Однако не огорчайтесь, — пошутил он, — хорошие агрономы нужны не меньше, а, может быть, даже больше, чем старшие лейтенанты, не имеющие должной выправки. Сейчас я дам вам провожатого, он покажет комнату, где вы будете жить, а заодно и город, поможет устроиться на новом месте. О том, в чем будут заключаться ваши служебные обязанности, поговорим завтра. Прошу быть у меня к десяти часам…
Провожатым оказался словоохотливый, разбитной сержант. Маленького роста, с тонкой осиной талией, вздернутым носом и лукавыми глазами, он подошел к Андрею, ловко вскинул руку к блестящему козырьку фуражки и отчеканил:
— Сержант Василий Кобылкин прибыл в ваше распоряжение. Если не возражаете, прежде всего провожу вас в общежитие, потом зайдем к старшине-каптенармусу, получим для вас обмундирование, белье и тому подобное. Дальнейшее — по вашим указаниям…
Пока шли в общежитие, Кобылкин успел рассказать о себе.
— Фамилия моя прямо-таки профессиональная, — весело болтал он. — Я сам жокей. Родился и вырос на конюшне. Молоком кобылицы вскормлен. Старые мастера конного спорта внушали мне с младенчества: у тебя, мол, Васька, и росточек для жокея подходящий, и фамилия для лошадей приятная, давай постигай жокейские тайны, и ты при твоем малом весе запросто будешь призы брать.
— Ну и как? — поинтересовался Андрей. — Много призов было получено?
— Я и считать их перестал! — хвастливо ответил Кобылкин. — А скакать довелось на многих ипподромах: и в Москве, и в Одессе, и в Киеве, и в Краснодаре, и в Нальчике, и в Ростове. Любимцем публики был! Цветами меня засыпали, ценными подарками задаривали. Летишь, бывало, по скаковому кругу и видишь только, как зеленая дернина стелется под конскими копытами да столбы дистанционных пикетов мелькают. А дорвешься до финиша — тут тебе все двадцать четыре удовольствия: гром аплодисментов и крики восторга, дамочки воздушные поцелуи посылают, розочки бросают. Ну и, понятное дело, приз!..
Неутомимый говорун и всезнайка, Кобылкин прекрасно справился с обязанностями гида. Он провел Андрея к шахскому дворцу, показал ему роскошные особняки столичной знати, аккуратно ухоженные бульвары и скверы, лучшие магазины, за витринами которых красовались товары со всего света.
— Обратите внимание, товарищ старший лейтенант, — без умолку сыпал Кобылкин, — в магазинах есть все, что душе угодно, а покупателей — кот наплакал. Хозяева всех этих магазинов делают свой бизнес главным образом на иностранцах. Есть, правда, и доморощенные тузы, которым по карману и золото, бриллианты, и самые дорогие меха, да ведь таких, как говорится, раз, два, и обчелся. А трудящиеся массы стирают в арыках свои вшивые шмотки и из этих же арыков воду пьют, потому что даже водопровод здесь только для избранных…
По центральным улицам города носились в открытых джипах американские офицеры, фланировали высокие индусы в тюрбанах защитного цвета, разгуливали чопорные англичане, степенно шествовали муллы в длинных коричневых одеждах, сновали кокетливые белокурые женщины неизвестной национальности и смуглолицые персиянки с тонкой, как паутинка, прозрачной паранджой на лицах. К стенам домов пугливо жались пробиравшиеся куда-то заросшие жесткой щетиной оборванцы в лохматых барашковых шапках, в широких штанах и стоптанных сыромятных чунях, надетых на босу ногу.
Несколько раз мимо Андрея продефилировали два роскошных выезда, удивительно схожих, почти неотличимых один от другого. Мягко шурша ярко-красными резиновыми шинами, по асфальту катились легкие, сверкающие лаком экипажи с начищенными медными фонарями. Белые арабские жеребцы с выкрашенными золотистой хной гривами и хвостами, красиво выгнув шеи, играючи повиновались дородным кучерам, одетым в зеленые, шитые позументами камзолы. И в каждом из этих двух экипажей, важно развалясь, восседали грузные господа в котелках и черных смокингах. Видимо, для того, чтобы любой встречный мог вдоволь насладиться этим зрелищем, кучера натягивали желтые бархатные вожжи, сдерживая белоснежных жеребцов, заставляя их гарцевать почти на одном месте. Во всяком случае, Андрей успел увидеть, с какой вызывающей безвкусицей украсили себя эти двое господ: золотые с бриллиантами булавки в галстуках, массивные золотые перстни на пухлых пальцах волосатых рук, тяжелые золотые цепи поперек брюха, трости с золотыми набалдашниками. Все это нагло лезло в глаза, будто кричало: вот, мол, я каков! Кланяйтесь мне в ноги! Трепещите передо мной, потому что я все могу купить!
— Кто это? — удивился Андрей. — Лет двадцать назад у нас таких карикатуристы рисовали. Потом перестали, потому что появилось мнение, будто этаких буржуев и на свете нет.
— А вот же есть, товарищ старший лейтенант! — ухмылялся Кобылкин. — Как видите, живут себе в свое удовольствие.
— Да кто ж они такие? — допытывался Андрей, глядя вслед удалявшимся экипажам. — Откуда взялись?
— А черт их знает! — пожимал плечами Кобылкин. — По слухам, миллионеры. Один вроде нефтью торгует, у второго земли столько, что он ей счет потерял. Вот и сходят с ума, выпендриваются друг перед другом. У обоих по десятку автомобилей — «роллс-ройсы», и «испано-сюизы», и «кадиллаки», а они на арабских жеребцах катаются, пыль в глаза пускают.
Кобылкин яростно сплюнул, надвинул на брови фуражку и предложил:
— А сейчас, товарищ старший лейтенант, если, конечно, пожелаете, я провожу вас в Старый город. Там вы увидите совсем другой мир… Такой, перед которым герои известной пьесы Максима Горького «На дне» покажутся вам обитателями божьего рая, — с апломбом закончил он.
Старым городом именовались окраины Тегерана, не имевшие ни малейшего сходства с центром столицы — ее асфальтированными площадями, современными домами, банками, магазинами, обилием зеленых насаждений, нарядной публикой. Здесь, в этом обиталище отверженных, господствовали мрачные, бурого оттенка, глинобитные ограды. На серых от пыли, тесных улочках — ни одного деревца. И людей почти нет. Андрею почудилось, что он вдруг попал на запущенное, забытое живыми кладбище. Но вот откуда-то выскочила и злобно заворчала длинноногая серая собака с горбатой хребтиной и тощим животом. Грязная, свалявшаяся шерсть висела на ней клочьями, хвост был унизан репьями. Следом за собакой, толкая перед собой расшатанную тачку с кривыми колесами, из-за угла скорее выполз, чем вышел, хромоногий старик. Он нараспев произносил хриплым голосом какие-то невнятные слова, и, откликаясь на его зов, из скрипучих калиток стали выбегать закутанные в темную рвань женщины с дырявыми ведрами, кастрюлями, пустыми консервными банками, бутылками и прочим хламом. Все это они бросали в тачку.
По одной из глинобитных оград, мяукая, прохаживалась облезлая кошка, и за ней ползали два котенка. Слабо семеня худыми ножонками, проковылял почти голый мальчишка с тяжелым, измятым и позеленевшим медным кувшином на плече.
— Страшно живут, — заключил вслух Андрей.
— Куда уж страшней! — подтвердил приумолкший сержант. — Пачками мрут от голода, а мертвых на такой же вот тачке выволакивают за город и бросают на съедение грифам…
Перёд вечером, когда багряный круг солнца уже коснулся горизонта и по бурым улочкам Старого города заскользили лиловые тени, в конце пологого спуска сверкнула полоска воды.
— Это арык, — сказал Кобылкин. — Хотите поглядеть?
— Давай, — согласился Андрей.
На поросшем бурьяном берегу арыка, больше похожего на грязную сточную канаву, стирали разноцветное тряпье женщины. Было их десятка полтора. Возле женщин вертелись дети, они забредали в арык, выискивая там что-то, и выскакивали оттуда, измазанные темным, дурно пахнущим илом.
Заметив иностранцев, одна из женщин подозвала к себе девочку-подростка, и обе они, пугливо озираясь, стали медленно приближаться к Андрею и его спутнику. Обняв девочку и подталкивая ее, женщина несколько раз прошла мимо них, потом остановилась, заискивающе улыбаясь. Была она немолода и некрасива, с желтыми большими зубами и острым подбородком. Порыжевшее на солнце старое платье висело на ней мешком, захлюстанный тиной подол прилип к ногам. Кудрявая черноглазая девчонка норовила вырваться из крепких объятий матери, острые ее коленки дрожали.