Платон Иванович провел рукой по седеющим усам, допил вино.
— Когда ты станешь отцом, ты сам поймешь это, — продолжал он. — Росла она у нас одна-единственная, мы ей ни в чем не отказывали, старались исполнить каждое ее желание. Никаких трудностей в жизни она не видела… Ну а подросла, стали за ней хлопцы бегать, чуть ли не молились на нее. — Платон Иванович усмехнулся: — Вроде вот как ты… Так и появилась в ней норовистость, этакое желание всеми повелевать, быть, как говорится, в центре внимания.
— Я думаю, это пройдет, — несмело сказал Андрей. — В конце концов, Еля человек умный, она все поймет.
— Я тоже так думаю, — с грустью в голосе сказал Платон Иванович. — У вас все впереди, Елке доведется встретить немало такого, чего она и во сне не видела… Жизнь обкатает ее, продерет с песочком, собьет с нее гонор… Что ж, пускай, лишь бы только она не сломалась…
Заметив в глазах слегка захмелевшего Платона Ивановича выражение печали, Андрей поднялся, обнял его и сказал:
— Вы не тревожьтесь, Платон Иванович. Я Елю люблю, характер ее знаю и постараюсь сделать все, чтобы наша с ней жизнь была благополучной и счастливой…
— Дай бог, дай бог, — растроганно сказал Платон Иванович.
И Марфа Васильевна с Елей, и Дмитрий Данилович приехали к сроку, как обещали. За ужином Дмитрий Данилович рассказал об Огнищанке, и в рассказе его Андрей не почувствовал ничего веселого.
— Умер дед Силыч… Его избрали членом правления колхоза, и он, говорят, хорошо работал, а прошлой зимой старик простудился, слег, провалялся недели две и отдал концы… Судили лесника из Казенного леса, Пантелея Смаглюка, приговорили к расстрелу и расстреляли за бандитизм и контрреволюцию. А Острецова до сих пор не нашли, будто в воду канул. Говорят, он возглавлял в Ржанском уезде какую-то банду… Председателя исполкома Долотова в Ржанске уже нет, его перевели куда-то на Дон, и он работает секретарем обкома партии.
— А как работает колхоз? — спросил Андрей.
Дмитрий Данилович махнул рукой:
— Плохо работает, никак ему ладу не могут дать. Название колхозу придумали громкое — «Красный луч», а получается, что луч этот пока не светит и не греет. Был я на колхозных полях, они позарастали сорняками; скот худой. Коней, которые когда-то были нашими, я не узнал, остались от них только кожа да кости…
Подумав, Дмитрий Данилович закончил коротко:
— Есть, конечно, среди колхозников работящие люди: Илья Длугач — он теперь стал секретарем колхозной партийной организации, Демид Плахотин, Николай Комлев, братья Кущины, Павел Терпужный. Таких даже и немало, но они плутают в трех соснах, не знают, как между собой доходы делить, то ли по душам, то ли по труду. В общем, там еще много дела…
На следующий день Дмитрий Данилович, сидя за завтраком, сказал, что пора собираться домой. Солодовы, которым тяжело было расставаться с Елей, попробовали уговорить его погостить еще хотя бы несколько дней, но он остался непреклонным.
— Отпуск у меня кончается, — сказал Дмитрий Данилович, — надо ехать. Да и Андрея, должно быть, заждались в его райземотделе. Нам всем у вас очень нравится, милые сваты, и мы готовы были бы пробыть тут до самой осени, но ничего не поделаешь…
Уезжали перед вечером. Провожать отъезжающих пошли все, кто был на Елиной свадьбе. В обычной вокзальной толчее занесли в вагон чемоданы, узлы и свертки. Стали прощаться. Марфа Васильевна плакала, Еля тоже не отнимала от глаз платок. Вначале Платон Иванович крепился, потом заплакал и он. Раздался паровозный гудок. Вскочив в вагон, Еля остановилась у окна. Она уже не скрывала своих слез, они лились по ее щекам ручьем.
Двое стоявших на перроне парней переглянулись, посмотрели на Елю, и один из них дурашливо закричал:
— Ты глянь на нее! Плачет так, будто замуж вышла!
Все засмеялись. Сквозь слезы засмеялась и Еля. Застучали колеса вагонов, поезд тронулся, стал набирать скорость, и через минуту запруженный людьми вокзал, плачущая Марфа Васильевна и стоявший рядом с ней Платой Иванович, который не переставал махать шляпой, скрылись из глаз…
По приезде в Москву Дмитрий Данилович решил остановиться в знакомом уже общежитии совпартшколы, побыть в Москве два дня и сделать необходимые покупки. Хотя все студенты были на каникулах, комендант общежития разрешил занять только одну просторную комнату, в которой стояли стол, стулья и шесть застланных серыми солдатскими одеялами коек.
Дмитрий Данилович вернул Андрею часть взятых у него денег и сказал Гоше:
— Знаешь что, давай-ка мы пойдем по магазинам вместе с тобой, а наши молодожены пусть гуляют по Москве вдвоем, не будем им мешать.
Андрей и Еля, взявшись за руки, боясь потерять друг друга в столичной сутолоке, медленно пошли по улице. Лицо Ели было печальным, почти все время она молчала, и Андрей, как мог, старался развлечь ее.
— Скучаешь, Елка? — ласково сказал он.
— Скучаю, — тихо ответила Еля, — папу и маму жалко. Они остались совсем одинокими.
— Но когда-нибудь это должно было случиться? Все девушки выходят замуж, оставляют родителей.
— Да. Но ведь можно выйти замуж и жить в своем городе, навещать близких.
— Ты что, жалеешь, что так получилось?
— Нет, Андрей, не жалею.
— Не надо жалеть, Елочка, все будет хорошо…
Они зашли на какую-то выставку картин, без всякого интереса побродили по залам, ни одна картина не привлекла их внимания. Посидели в маленьком ресторане, пообедали, выпили кофе.
Увидев вывеску ювелирного магазина, Андрей сказал:
— Давай зайдем.
— Зачем? — безучастно спросила Еля.
— Посмотрим, что тут есть.
Андрей медленно прошелся вдоль покрытых стеклом прилавков.
— Покажите, пожалуйста, это кольцо, — сказал он продавцу.
Продавец вынул золотое колечко с красным рубином.
— Еля, примерь, — сказал Андрей.
Еля слегка смутилась, отодвинулась от прилавка:
— Что ты выдумал?
— Вы напрасно, дамочка, — сказал продавец, — кольцо хорошее, старинной работы. У нас редко такие бывают.
Андрей стал настаивать, Еля примерила кольцо. Оно оказалось ей в самый раз.
— Получите деньги, — сказал Андрей.
Выходя из магазина, Еля слабо сжала его локоть:
— Спасибо, дорогой муж…
Уже после полудня, оказавшись далеко от центра города, они увидели зелень деревьев за высокой каменной оградой, а над деревьями церковный купол.
Еля остановилась, тронула руку Андрея.
— Андрюша, ты помнишь, о чем нас просила мама? — сказала Еля. — Давай выполним ее просьбу, мы ведь обещали ей. Слышишь? Давай зайдем.
— Но за это надо платить, а у пас не хватит денег, — сказал Андрей, — часть денег осталась у отца.
— Ничего, хватит. Пойдем! — В голосе Ели послышались умоляющие нотки. — Мама перед нашим отъездом дала мне на счастье одиннадцать серебряных рублей. Они здесь, со мной, в сумочке. На, возьми их, и пойдем, пожалуйста. Я никогда в жизни не обманывала маму. Пойдем, я никому об этом не скажу…
Она вынула из сумочки тяжелые рубли, переложила их в карман Андрея. Андрей подумал, вздохнул:
— Хорошо, пойдем..
У ворот ограды они увидели старика в черном подряснике. Глаза у него слезились, он был горбат, хром и пьян.
— Скажите, здесь могут нас обвенчать? — спросил Андрей, досадуя и злясь на себя.
Старик посмотрел на Андрея, на Елю, ухмыльнулся, почесал редкую бороденку:
— Здесь, молодой человек, все могут сделать. Мы и венчаем, и крестим, и хороним. Пойдемте, я вас провожу.
Хромой старик, припадая на левую ногу и оглядываясь, повел Андрея и Елю за собой. И только когда они вошли во двор, Андрей понял, что оказались они на каком-то кладбище. Вокруг, сколько видел глаз, белели осененные густыми кронами деревьев кресты и памятники. У церковной паперти, прямо на земле, стоял открытый гроб с покойником, а над гробом голосила кучка одетых в черное женщин.
Старик обошел гроб, через боковую дверь завел Андрея и Елю в церковь и усадил в тесной комнатушке. Через несколько минут, шурша лиловой шелковой рясой, в комнатушку вошел моложавый священник с длинными волнистыми волосами и темной кудрявой бородой. Он поклонился, откинул полы рясы и присел на стул.