Тогда же, в июне, законодатели Виргинии решили заказать статую Вашингтона «из лучшего мрамора и лучшей работы», чтобы украсить ею ротонду в здании дома правительства в Ричмонде, новой столице штата. Губернатор Гаррисон написал Джефферсону и Франклину в Париж, прося найти подходящего скульптора, и прислал для образца портрет Вашингтона в полный рост работы Пила. Джефферсон и Франклин обратились к самому Жану Антуану Гудону (кстати, тоже масону), первому придворному скульптору Европы, который запросил невероятный гонорар, но Джефферсону удалось скостить его до тысячи гиней. Чтобы Вашингтон понял, какая честь ему оказана, Джефферсон сообщил, что скульптор приедет в Америку, как только закончит статую Людовика XVI и бюст Вольтера.
Пока же в Маунт-Вернон явился Лафайет и привез дорогому другу масонский запон (фартук), вышитый руками его жены Адриенны. Увлекающийся маркиз теперь заделался убежденным месмеристом и собирался принести в Америку идеи животного магнетизма и Общества вселенской гармонии. Нелли и Вашик скакали вокруг красавца-француза, словно сошедшего с портрета, висевшего у них в гостиной на почетном месте. За обедом он вспоминал истории времен войны, но Вашингтон больше расспрашивал гостя о европейских цветах, которые могли бы прижиться в Америке. Осмотрев дом и сад, Лафайет, наконец, заговорил о деле, которое занимало его больше всего: отмене рабства. Проезжая через Ричмонд, он повстречал там Джеймса Армистеда — лазутчика, добывшего ценные сведения о Йорктауне, — и выдал ему письменное поручительство, благодаря которому тот не только обрел свободу, но еще и получил пенсию от законодателей, выкупивших его у хозяина. Благодарный негр взял себе имя Джеймс Армистед Лафайет.
Вашингтон тоже хорошо относился к верным слугам. Не далее как в июле он списался со своим другом Климентом Биддлом из Филадельфии, чтобы тот разыскал и прислал к нему в Маунт-Вернон кухарку Маргарет Томас: его чернокожий камердинер Билли Ли считал ее своей женой, пока они жили в Филадельфии, и теперь тосковал в разлуке. Вашингтону вовсе не требовалась служанка, которой к тому же пришлось бы платить жалованье (Маргарет получила вольную), однако он не мог отказать Билли, делившему с ним все невзгоды. Впрочем, Маргарет, не пожелавшая стать женой раба, не приехала. Остается загадкой, почему Вашингтон не отпустил на свободу Билли Ли. Возможно, тот и сам этого не хотел. После того как он сломал сначала одну, а потом вторую ногу, Вашингтон перевел его из камердинеров в сапожники, а иногда использовал в качестве надсмотрщика над другими рабами. Но отпустить сейчас на волю всех рабов равнялось бы самоубийству, поскольку невольники были и средством производства, и формой оборотного капитала, а Вашингтон сильно нуждался в деньгах.
От брата Джека он узнал, что многие принадлежащие ему земли захвачены, а арендаторы уже несколько лет не платят ренту, и рассердился на Лунда Вашингтона, державшего его в неведении. Теперь придется самому куда-то ехать и вытрясать из кого-то деньги, хотя ему так не хочется вновь покидать свой дом! (Впоследствии выяснилось, что сам Лунд также не получал жалованье управляющего аж с памятной зимы в Вэлли-Фордж; Вашингтону стало стыдно, но возместить ущерб было нечем.)
В эту поездку он отправился в сентябре, взяв с собой доктора Крейка с сыном, своего племянника Бушрода Вашингтона (сына Джека) и трех рабов. Рента с западных владений была для него главным источником доходов, и он решил лично вразумить арендаторов, не желавших платить. На лошадей погрузили большую палатку, лодку, аптечку, необходимую утварь, удочки и тронулись в путь через Аппалачи. Бывало, приходилось спать под проливным дождем, укрывшись только шинелью. Годы давали себя знать: Вашингтон уже не был тем молодым майором, которому всё нипочем.
В Беркли-Спринге он познакомился с даровитым изобретателем Джеймсом Рамси, построившим механический корабль, способный идти против течения. Вашингтон выдал ему рекомендательное письмо, поскольку это изобретение было созвучно его давней мечте — сделать Потомак судоходным.
Путешествие на запад было небезопасным: на северо-западном берегу Огайо происходили ожесточенные стычки между поселенцами и индейцами, отстаивающими свои права на родовые земли. Вашингтон был на стороне индейцев, поскольку Конгресс запретил колонистам здесь селиться, а те бессовестно захватывали огромные участки в сотни тысяч акров. Наслушавшись историй о жестоких убийствах, он отменил сплав по Огайо — и не зря: генерал Джеймс Уилкинсон был захвачен в плен индейцами, которые приняли его за Вашингтона, и смог откупиться только большими подарками. Тут, как говорится, не до жиру, хотя было невероятно обидно, когда наглецы, самовольно обосновавшиеся на землях, полагавшихся ему как ветерану Франко-индейской войны, торговали участками, продавая их даже европейцам.
Оказалось, что на западе имя Вашингтона никому не внушает благоговения. Разговоры с захватчиками-поселенцами проходили на повышенных тонах. Каждый утверждал, что первым «застолбил» участок, и грозил другому судом. (Судебная тяжба действительно началась и длилась целых два года; Вашингтон выиграл дело, но не прогнал захватчиков, а великодушно разрешил им стать арендаторами.)
Нелегкая поездка оставила тяжелое впечатление. Западная граница США практически неуправляема, и случись новая война, например с Испанией, препятствовавшей американской торговле в низовьях Миссисипи, или снова с Англией, отказавшейся освободить ряд фортов от Великих озер до долины Огайо, — и на местное население вряд ли можно будет положиться. Нет, нужна твердая рука, которая привязала бы западные земли к восточным сетью торговых путей; такие узы сложнее расторгнуть.
Вернувшись из поездки, Вашингтон обратился к губернатору Виргинии Бенджамину Гаррисону с проектом создания компании, которая сделала бы Потомак с его порогами, водопадами и россыпями валунов судоходным до самого впадения в Огайо. Путем каналов можно было бы удлинить и реку Джеймс. Он подключил к этому делу Мэдисона и других виргинских депутатов, а потом и законодателей Мэриленда, поскольку Потомак протекал по территории обоих штатов. В декабре, отправившись провожать возвращавшегося во Францию Лафайета, Вашингтон доехал только до Аннаполиса и отказался от продолжения пути в Филадельфию и Нью-Йорк, потому что неминуемые приемы и торжества ему уже порядком надоели. Зато он воспользовался своим пребыванием в столице Мэриленда для лоббирования своего проекта. «Серьезность, с какой он относится к оному предприятию, трудно описать, — сообщал Мэдисон Джефферсону. — Такой ум, способный мыслить широко… не терпит праздности».
В январе 1785 года Виргиния и Мэриленд поручили паре частных компаний заняться расширением Потомака и Джеймса. Вашингтона избрали председателем «Компании реки Потомак». Он получил в подарок 50 акций этой компании и 100 акций «Компании реки Джеймс» в знак признания его заслуг, что повергло его в замешательство. Отказаться от подарка — обидеть дарителей, принять — дать повод обвинить себя в корысти. Он разослал кучу писем людям, которым доверял, с просьбой посоветовать, как ему быть. Только в конце июля решение созрело: он примет акции в доверительную собственность для основания «двух благотворительных школ, по одной на каждой реке, для воспитания и поддержки детей бедняков и неимущих», особенно потерявших отцов на войне.
При этом его собственные финансовые проблемы никуда не делись, и он вновь принял управление своими пятью фермами на себя, объезжая их каждый день. Опять он вставал на рассвете и ложился спать в девять вечера. Вместо Лунда он взял себе в помощники Джорджа Огастина. Осматривая работы, он нередко спешивался, становился рядом с рабами или наемными рабочими и показывал им, как надо делать то или это, а уезжал, лишь убедившись, что всё идет как надо. Как-то в 1785 году один раб отказался работать, потому что повредил себе руку (она была на перевязи). Тогда Вашингтон взял грабли одной рукой, а другую сунул в карман. «Если ты можешь есть одной рукой, почему же не можешь работать?» — осадил он «лентяя». Еженедельно по пятницам управляющие должны были присылать подробные недельные отчеты о каждой плантации: какая работа выполнена, кем и где; сколько коров отелилось, сколько овец окотилось.