Весь бой продолжался не больше 45 минут. Около девятисот гессенцев были захвачены в плен, 21 убит, 90 ранено; еще около пятисот убежали по мосту через Ассунпинк. Потери американцев составили всего четыре человека ранеными, в их числе были капитан Вашингтон и лейтенант Монро. Гоня перед собой пленных, армия вернулась к переправе и вновь пересекла реку, оказавшись на «своей» стороне.

«Генерал искренне и горячо благодарит офицеров и солдат за энергичность и смелость, проявленные вчера при Трентоне, — говорилось в приказе по армии от 27 декабря. — С невыразимым удовольствием он заявляет, что ни на минуту не заметил недостойного поведения офицеров или рядовых». (Вашингтон предпочел умолчать о кучке солдат, которые пробрались после боя в погреб, где хранился ром, и напились в дым.) Всем, форсировавшим реку, была обещана награда в виде выплаты наличными доли от общей стоимости пушек, оружия, лошадей и другого имущества, захваченного в Трентоне.

В последующие дни все газеты публиковали увлекательные рассказы о ночном рейде Вашингтона, упомянув даже о захваченных в бою трубах и барабанах военного оркестра — любимого развлечения полковника Ралля. Пленные американцы, томившиеся в Нью-Йорке, воспрянули духом. Хэнкок писал из Балтимора от имени Конгресса, что победа при Трентоне — настоящее чудо: «Но войска, вдохновляемые и движимые верой в своего вождя, часто превосходят ожидания и границы возможного. Именно Вашей мудрости и руководству Соединенные Штаты обязаны недавним успехом Вашего оружия».

Уильям Хоу отозвал Корнуоллиса из отпуска и приказал немедленно возвращаться в Нью-Джерси с восемью тысячами солдат.

Двадцать девятого декабря американская армия во главе с Вашингтоном, Грином, Салливаном и Ноксом шла к той же переправе через Делавэр, но теперь уже вспахивая снег глубиной шесть дюймов. Реку сковало льдом, но он оказался слишком тонок для лошадей и пушек. Четыре десятка орудий вновь переправили на лодках.

Через два дня истек срок контракта. Войска выстроили в Трентоне, и Вашингтон, сидя верхом, обратился к ветеранам Континентальной армии с призывом остаться с ним. Он еще не знал, что Конгресс в Балтиморе дал ему право использовать любые стимулы, включая материальные, чтобы сохранить армию, но сам предложил по десять долларов каждому, кто решит служить еще полгода (солдатское жалованье тогда составляло шесть долларов в месяц). «Я думаю, сейчас не время мелочиться», — объяснил он потом свой поступок Роберту Моррису. Сам Моррис выделил из личных средств десять тысяч долларов для выплаты жалованья солдатам Вашингтона. Кроме того, он уговорил раскошелиться богатого квакера-пацифиста из Филадельфии и накануне Нового года прислал главнокомандующему два мешка, набитых испанскими, французскими и английскими серебряными монетами. Эти деньги пригодились, в частности, для платы лазутчикам, посланным разведать планы Корнуоллиса.

Большинство солдат были уроженцами Новой Англии, дошли сюда из Бостона и уже не питали иллюзий по поводу того, что им предстоит пережить. Желающих остаться попросили сделать шаг вперед. Барабанная дробь… Ряды не дрогнули. Тягостно шли минуты. Вашингтон тронул коня, проскакал перед строем и снова заговорил: «Мои храбрые товарищи! Вы сделали всё, о чем я вас просил, и даже больше того, что было бы разумно ожидать, но под угрозой ваша страна, ваши жены, ваши дома — всё, что вам дорого. Вы изнуряли себя трудом и лишениями, но мы не знаем, как оградить вас от них. Если вы согласитесь остаться еще на месяц, вы послужите делу свободы и своей стране — при иных обстоятельствах вам, возможно, не довелось бы этого сделать».

Снова барабанная дробь. На сей раз люди начали выходить вперед.

Незадолго до наступления Нового года Вашингтон получил письмо с резолюцией Конгресса: главнокомандующий наделялся неограниченными полномочиями, не неся никакой личной или имущественной ответственности. «Вместо того чтобы считать себя свободным от всех гражданских обязанностей благодаря этому знаку доверия, я постоянно буду иметь в виду, что, поскольку меч является крайним средством охранения наших свобод, его первым следует отложить в сторону, когда сии свободы будут утверждены», — написал он в ответном послании.

Первого января 1777 года Корнуоллис со своей армией достиг Принстона и, оставив там часть сил, двинулся к Трентону, отстоявшему на десять миль.

Неожиданно потеплело, и дорогу развезло. Несмотря на это, англичане наступали с упорством, делавшим им честь; под пушечную пальбу с обеих сторон красномундирники трижды атаковали мост через Ассунпинк, каждый раз откатываясь назад. Когда стало смеркаться, Корнуоллис собрал офицеров, чтобы решить, атаковать еще или подождать до рассвета. «Если Вашингтон тот генерал, каким я его считаю, — высказался сэр Уильям Эрскин, — утром мы его уже не найдем». Корнуоллис всё же решил отложить атаку до утра.

Снова подморозило. Британцы спали этой ночью на мерзлой земле, не разводя костров, чтобы лучше видеть огни мятежников по ту сторону бухты. Но когда настало утро, американцы испарились. Однако Вашингтон не пошел, как предполагалось, на юг, а со всех ног помчался по малоизвестным проселкам, чтобы напасть на арьергард Корнуоллиса в Принстоне.

Бой завязался на рассвете 3 января, когда авангард Грина случайно наткнулся на британцев. Полковник Чарлз Могуд с двумя полками выступил из Принстона на соединение с Корнуоллисом; именно в этот момент Грин послал генерала Хью Мерсера с несколькими сотнями людей разрушить мост, чтобы отрезать врагу путь к отступлению.

Появление американцев в такой ранний час и в таком количестве стало для англичан полнейшей неожиданностью, однако они не растерялись. Началась перестрелка, перешедшая в жестокую рукопашную. Под Мерсером убили коня; он рубил врагов саблей, пока его не сбили с ног и не проткнули штыками — семь раз (он умер не сразу, а мучился целых девять дней). Пенсильванские ополченцы ринулись вперед; впереди скакали Вашингтон, Грин и Кадваладер. «Никогда не забуду своих чувств, когда я увидел его на поле боя, презревшего опасность, хотя его драгоценная жизнь висела на волоске: тысяча смертей вились вокруг него, — вспоминал потом один из офицеров Вашингтона. — Поверьте, о себе я не думал».

Еще немного — и англичане побежали в сторону Трентона. Не в силах сдержаться, Вашингтон пришпорил коня и погнался за ними, крича: «Хорошая охота на лис, ребята!»

Весь бой продолжался не больше четверти часа. К тому времени, когда главнокомандующий остановил коня и велел прекратить погоню, вторая колонна американцев вошла в городок, где британский гарнизон — около двухсот человек — забаррикадировался в каменном здании местного колледжа — Нассау-холле. Капитан Гамильтон дал по нему пару залпов, и англичане сдались.

Вашингтон хотел было мчаться дальше, к Нью-Брансуику, чтобы уничтожить неприятельский обоз и захватить ящики с солдатским жалованьем (70 тысяч фунтов) — тогда бы война точно закончилась. Но его измученная армия, не спавшая две ночи подряд, была не в состоянии пройти форсированным маршем еще 19 миль, а потом снова сражаться. Грин, Нокс и остальные отговорили генерала от этой затеи, чтобы не потерять малое, замахнувшись на слишком большое.

Когда Корнуоллис вошел в Принстон — «весь в поту, сломя голову, отдуваясь, пыхтя и ругаясь, как ненормальный», насмешничал Генри Нокс, — Континентальная армия уже час как ушла оттуда. Проделав еще 15 миль на север, солдаты добрались к вечеру до Сомерсет-Корт-Хауса и, повалившись на соломенные тюфяки, немедленно заснули как убитые.

После двух побед подряд дела приняли совсем другой оборот. «Я думаю, что последние невзгоды выявили все скрытые дарования нашего главнокомандующего», — писала Абигейл Адамс своей подруге Мёрси Отис Уоррен и цитировала английского поэта Эдварда Янга: «В годину бедствий ждет героя слава». «Если в его образе и есть темные места, они подобны пятнам на солнце: их можно различить лишь в увеличительное стекло телескопа, — захлебываясь от восторга, уверял „Пенсильвания джорнал“. — Если бы Вашингтон родился во времена идолопоклонников, ему бы поклонялись, как божеству».