Люди ушли, кентавры остались. Черноволосый с жалостью посмотрел на истекающую кровью девушку, но покачал головой. Этот не собирался соглашаться с беловолосым, чего бы тот не хотел. Тогда тварь, несущая на себе принцессу, сшибла нелюдей и отправила их вниз по лестнице. Ещё двое людей — старик и жмущийся к нему подросток — отступили в чёрный провал, ближе к голубоглазому дракону, испуганно косясь на драконьего всадника, невозмутимо поигрывающего тёмным кинжалом. Его близнец плотоядно вгрызался в тело принцессы. Золотой дракон гребнул лапой, сметая осколки вывернутого мрамора и обнажая выложенную белым камнем пентаграмму.
Беловолосый спустил девушку на один из лучей звезды. На второй дракон смахнул огромный неотёсанный валун, который тут же развернулся к теряющей связь с реальным миром девчонке и скорчил на выбитом лице рожу. Она слабо улыбнулась в ответ — хитрая харя ей почему-то нравилась, хотя стойкое ощущение, что доверять морде нельзя, настойчиво стучало в гудящую голову. Следующие два луча заняли зеленоглазый дикарь и его рыжий друг. Последний попытался подойти к задыхающейся от боли девушке, но её беловолосый спутник угрожающе сверкнул кинжалом. Сам он, прежде чем занять последнее свободное место, подошёл к тихо зарычавшему дракону и грубо наклонил его морду вниз. Мазнул ладонью по широко открытому глазу, выбивая слезу.
В голове что-то щёлкнуло. Слёзы дракона… Драконы странные животные, уже почти полностью ушедшие в сказки и историю, они не могут плакать. Потому что они большие и сильные. Потому что платать они могут только рядом со своими половинками, своими фениксами. Или из-за них. Золотой тёплый глаз моргнул и в большой чистой слезе отразилось выползшее из-за скал солнце. Ладонь тут же стёрла слезу с чешуйчатой щеки и понесла драгоценную влагу к звезде, которую тут же ею и окропили. Потом звуки отключились, будто голову накрыли подушкой. А, может, природа отозвалась на странные скрипучие слова, которые произносили покалеченные губы беловолосого, которые она из-за бешеного пульса так и не разобрала?
Фелиша бредила. Ей казалось, что прошли часы и дни, прежде чем хоть что-то изменилось во внешнем мире: луч солнца переполз ближе к чёрному жерлу входа в храм или сзади пошевелился застывший не хуже гримасничающего камня дракон, или зеленоглазый наконец перестал сверлить её своими страшными дикими глазами. Что-то изменилось в мире, из которого по-прежнему не пробивалось ни единого звука. Цвет? Запах? Или он сам словно изломал грани, открывая совсем другую картину: Сердце Гор, древний и величественный храм исчез, вместо него прямо из скалы выбился уже каменеющий от времени белый ствол гигантского дерева, чья серебристо-изумрудная крона терялась в лазурном весеннем небе. Не было вокруг ни изрезанных ветром и временем гор, ни жутких смердящих куч искрошенных в капусту мертвецов. Не было воинов, как не было и войн, сама жизнь текла плавно и естественно: на плато пасся табун единорогов, разрывал облака огромный крылатый лев с головой орла, хищно высматривающий парящего над самой землёй пегаса. И падали резные листья, засыпая всё вокруг необычным серебристо-зелёным дождём — и холмы, и табун, и нежащегося в тени каменеющего ствола пронзительно-золотого дракона.
Когда-нибудь этот ствол сгниёт или раскрошится каменной крошкой, только часть его сохранится, чтобы стать центральным жертвенником в зале с залитым водой полом. Или это не вода, а древесный сок, который не даёт умереть последнему воспоминанию о чудесном растении, когда-то охранявшем этот девственный мир получше всяких там богов?
Грани сместились, видение рассеялось. Вместо дерева, заросшего складками гор и скал, стоял белый храм, отражая свет сурового осеннего солнца. И ревущий вокруг огонь не мог растопить хмурых свинцовых туч, хотя, казалось, его щупальца тянулись до самого неба. А вокруг, словно обезумевшие, носились драконы. И дико кричала рыжеволосая всадница, безбоязненно соскальзывающая с бока своего золотого напарника, чтобы возникнуть с другой стороны, успеть спрыгнуть на площадку и угостить по почкам мародёра, сыпавшего под каменную чащу взрывчатый порошок. И вновь уйти в небо, дико хохоча от собственной ловкости.
Сколько ещё она видела того, что видело колоссальное дерево или высеченный из его окаменелого ствола храм? Вечность. И всего лишь один миг.
Мир взорвался красками и разветвился на тысячи и миллиарды дорог. Каждый путь ветвился, сходился и разъединялся с предыдущими тропами и трактами. Заброшенные, забытые, натоптанные, наезженные и никогда не хоженые, они свивались паутиной, расходились перепутанными лабиринтами и вновь переплетались спиралью. Солнце всходило и закатывалось раньше, чем появлялось на горизонте, небо затянуло осенней моросью и тут же распылило летним маревом. И так бесконечное число раз и дорог.
Она только начала постигать странную всеобъемлющую истину — дерево пронизало корнями всю землю, чувствуя боль и радость во всех уголках мира, когда её собственный маленький мир взорвался дикой болью. Все эти бесконечные перепутанные дороги вкладывать в её голову и человеческое тело не хотело, не могло принять в себя весь этот объём. Вламываясь в её сознание, где-то закричал зеленоглазый дикарь, падая на пол и начиная кататься, неистово колотясь головой обо всё, что только попадалось на пути. Рядом в конвульсиях дёргался его друг, до боли закусив губу и закатив под лоб глаза. Ещё один человек, беловолосый, с кучей увечий на некогда красивом лице, чтобы оставаться в сознании, с угрюмой решительностью безжалостно кромсал себе кинжалом левую руку. Пентаграмма засветилась режущим глаза белым светом. Рядом рвануло каменной крошкой и один из лучей пентаграммы завалило рассыпавшимся камнем.
Фелиша больше не хотела, не могла терпеть, разум проснулся, будто после долгого сна, но был переполнен знаниями и силой — не какой-то там мифической нечеловеческой, а вполне реальной, брызжущей, требующей немедленно себя реализовать, чтобы не разорвать тело на мелкие куски. Ничего больше не болело и не ныло — ни выбитые на крыше молельни позвонки, когда она всё же сорвалась и разбилась бы в лепёшку, кабы не удачно проползающая внизу спина Пиявки вместе с, собственно, самим кровососом, ни сломанная на Пьяную Луну рука, залеченная втайне от батюшки, Веллерена и даже Феликса, а потому залеченная ужасно и не до конца, ни жуткая дырка в груди, заткнутая чёрной рукояткой безжалостно впившегося кинжала. Куда делась вся боль? А была ли она вообще?
Сияние жгло глаза. Она зажмурилась, но свет пробивался даже сквозь веки. И тогда она услышала, как кто-то, кто не относился к пылающей звезде, пересёк границу и с силой схватил её за плечи. Неужели кто-то осмелился… кто-то СМОГ проникнуть в пентаграмму?! Пробежал горячими пальцами по лицу, опустился туда, где ещё пять минут назад… или целую вечность тому?.. пульсировала и рвала плоть колотая рана. И вытолкнул её прочь за пределы выжигающего глаза света…
Кровь у Фелиши успела запечься, рана зарубцевалась, оставив только грубый красный шрам, но ждать больше было нельзя — звезда пульсировала, наливаясь белым светом, слепящим уже даже драконов. Более восприимчивая глазастая Матильда отворачивала точёную морду, залитую такими редкими у её племени слезами.
Никто не видел, когда во вспышке огня на площадке появился Гельхен и как долго он стоял, неотрывно глядя на корчащуюся в холодном пламени активированного артефакта девчонку. Краска постепенно возвращалась на щёки и губы, вот ярко вспыхнули открывшиеся глаза. Она всё ещё не понимала, кто она и где находится — зрачки метались в пространстве, натыкаясь на видные только ей образы-миражи. Схватилась за голову, будто боялась, что та вот-вот лопнет от переполнявших её видений, мыслей и знаний.
И тут Ферекрус пошёл трещинами, хрупнул каменным телом и развалился крошевом. А уже через мгновение из-под обломков показались серые крылья, хлопнувшие по воздуху, превращая последние каменные сегменты в перья. Мужчина распрямился, совершенно не стесняясь наготы, сощуренные глаза его выцепили в толпе наблюдателей Гельхена. Кивнул, о чём-то молча договариваясь, и тут же развёрнутой пружиной бросился на калечащего собственную руку некроманта. И в тот же миг в лихорадочно поалевшую пентаграмму бросились наёмник и нимфа, как раз выскочившая вместе с Вертэном из чёрного зева входа.