— Правда, всё хорошо.
— Когда поломала-то? — пальцы осторожно пробежались по наливающимся краской пятнам синяков.
— Не помню.
Он недоверчиво хмыкнул. Девушка мотнула головой и слабо отталкивая руки наёмника попыталась его обойти.
— Нет, Фелль, — он ещё сильней перехватил её руки. — Не надо.
— Там… там фляга была, — пальцы непроизвольно потянулись к шее и подсохшим кровоподтёкам.
Он понятливо кивнул, но не оставил её — обнял за плечи и потащил за собой к костру. Поджаривающегося в нём уже не было — все, кто мог переставлять ногами, ретировались моментально, как только смогли. Фелиша молча отвинтила крышку, набрала пригоршню воды и оттёрла шею, даже не поморщившись, когда свежие раны защипало. Потом внимательно осмотрела разгромленную поляну — ту её часть, что не закрывала спина Гельхена — обнаружила кинжал с мясом и потянулась за едой. Наблюдающий за ней наёмник всё больше мрачнел.
— Вкусно?
— Да. Хочешь? Тут где-то ещё один должен быть.
— Да что с тобой такое?!
Она непонимающе посмотрела на вспылившего мужчину, подскочившего со своего места и принявшегося мерить поляну широкими шагами. Валявшийся невдалеке труп, ещё при жизни схвативший себя за пробитое горло, его больше не волновал. Фелиша скользнула по нему равнодушным взглядом и опять склонилась над кинжалом.
— На тебя напали четыре мужика, один чуть не прирезал к чертям, а ты не плачешь, не смеёшься, не бьёшься в истерике и вообще ведёшь себя так, будто ничего не произошло!
— Ты забыл про тело у дуба, — напомнила Фелиша.
— Тем более! — грымнул Гельхен. — Я на твоих глазах убил человека, а ты даже не вздрогнешь, когда смотришь на меня… и на него.
— Ну, ты же меня спас.
— Это я тебе говорить должен!
— Я не поняла, тебя не устраивает моя благодарность за спасённую жизнь? Или я обязательно должна броситься на шею и восхищённо визжать от воодушевления? Эти гады убили единорога, хотели меня продать, а в итоге и убить. А теперь у меня ещё и в животе бурчит, я что не имею права даже поесть, потому что у тебя истерика?
— У меня? У меня?! Ты первая женщина, которой наплевать, что рядом воняет труп, а пятнадцать минут назад её пытались изнасиловать.
— Никто меня не пытался… — впервые за это время её лицо залилось румянцем. — Они всего лишь хотели посмотреть…
Гельхен зло хохотнул, бухнувшись на колени перед Фелишей, впился сильными пальцами в худенькие плечи и как следует встряхнул её.
— Ты совсем сумасшедшая? Когда нормальные мужики останавливались на "посмотреть"? И чего тебя вообще понесло в этот гадюшник? Ради какой-то кости? Единорогу он уже не поможет, а тебе тем более без надобности. Тогда в чём дело?
Фелиша неопределённо пожала плечами. В тот момент свои действия она не обдумывала, просто хотела отомстить ненавистным убийцам за жизнь единорога. Рог заманчиво сверкнул из мешка — серебряный свет пробивался даже сквозь застывшую корку крови. Говорят, в нём сосредоточенна магия стихий, неактивная, но мощная, способная подарить жизнь. Или излечить от смертельной болезни. Или от не смертельной. Перед глазами всплыло прекрасное лицо сестры. Её незрячие глаза всегда болью отзывались в сердце Фелиши; сама Таша не считала себя увечной и всегда корила младшую сестрёнку за разбитые носы дворовой шпаны, распускавшей по этому поводу языки. Она всегда знала, кого и сколько раз поучала Фелиша, и как именно поучала, она тоже знала. Своих обидчиков Таша… жалела и называла слепцами, чего зрячая Фелиша не могла понять ни в шесть лет, ни в шестнадцать. И хотя Талина спокойно уживалась с собственной неполноценностью, её младшая сестра всегда мечтала подарить ей солнечный свет. Просто чтоб та увидела цвет неба и сияние звёзд. И даже постную физиономию вампира, который уделял принцессе куда больше внимания, чем собственный отец. Впрочем, король вообще редко уделял внимание отпрыскам, предпочитая гордиться ими на расстоянии и отгораживаться делами государственной важности.
— Может ты перестанешь меня взбалтывать? — тихонько попросила Фелиша. Гельхен тут же отстранился и, мрачный как туча, принялся стаскивать сухой лапник к костру. Девушка какое-то время молчала, наблюдая за скупыми всё ещё настороженными движениями спутника.
— Со мной правда всё хорошо, — наконец сказала она.
— Угу, — невнятно буркнул Гельхен, одними руками ломая здоровенный сук и бросая его во вспыхнувшее лиловым пламя.
— Нет, ну я не понимаю, — фыркнула Фелиша, подходя к наёмнику, отбирая сухие ветки и кидая их в огонь по одной, — я избавила тебя от истерики и душевных терзаний по поводу отсутствия носового платка, а ты же ещё и недоволен!
Гельхен усмехнулся — неожиданно весело и задорно, даже глаза перестали колоться и опять стали тёпло-серыми.
— Ваше Высочество, я польщён, что вы такого высокого обо мне мнения, но мне всего лишь не хочется терзаться страхом, что истерика будет, просто с опозданием. Будет неприятно обнаружить залитым себя слезами с ног до головы где-нибудь среди ночи — я не настолько сильный, чтоб вынести подобное испытание.
— Слёз не будет, — сухо пообещала девчонка. Гельхен насторожился.
— А что будет?
— Ничего, — пожала плечами Фелиша. — Я не знаю, что такое истерика. И что такое слёзы — тоже.
— Не умеешь плакать?
Она повернулась к нему спиной и пошла за очередной порцией лапника.
— Нет. Я росла в палаце, где исполнялось любое моё желание — королевской доченьке нет причин проливать слёзы.
…Маленькая рыжая дикарка внушала страх окружающим, даже профессиональным нянюшкам и опекуншам. Женщины с визгом удирали от чудовища, прикинувшегося девочкой, но не оставившего своих кровожадных замашек. Кто-то удирал от маленькой белой мышки с очаровательным, как казалось Фелише, розовым хвостом, кто-то "ломался" после ночного визита "маленького ручного привидения", в роли которого опять-таки выступала неугомонная принцесса (всего-то и надо, что накинуть простынь, выпачкать её фосфором и стонать поубедительнее); соль в каше, "нечаянные" подножки, растяжки на стульях, связанные шнурки сапог, иголки в постели, любимые цветы в ночных вазах и прочие бытовые неприятности выживали надсмотрщиц не хуже холеры. Мужчины тоже подозрительно косились на девочку, обожающую кидаться камнями, драться с хулиганами и буквально визжащую от холодного оружия. Маленький зверёныш. Потом девочка превратилась в девушку, но окружающие этого так и не заметили — она была "своим парнем" в компании воинов Диметрия — пожалуй, единственных, кто с восторгом воспринимал характер и поведение принцессы, и даже дворовая шайка, не единожды бившая и битая, считала, что воюет с принцем. Ненавидели, громко скрипели зубами и… уважали. Но так и не догадались, что воюют с девчонкой.
С девчонкой… Её упорно наряжали в платья, в комнату кто-то постоянно таскал ленты для волос и золотые гребни, наставники учили делать реверансы и танцевальные па, а в те редкие дни, когда у отца находилась свободная минутка и он изъявлял желание откушать в кругу семьи любимой оленины, Фелиша сидела, словно проглотив прут и не знала, за какую вилку хвататься, потому что предпочитала есть либо с ножа, либо руками. Просто так — в пику вечно занятому батюшке. Конечно, у неё был двойник, пусть и мальчишка, но похожий с ней один в один, но неужели отец даже не заподозрил, что тогда на балюстраде он называл Феликсом собственную дочь? Почему её привычки известны какому-то вампиру, но никак не родному отцу, не подходившему к дочери с момента смерти её матери? Ведь он так и не узнал, что шороху на крыше молельни надела именно его дочурка, а не нелюдь с огненными лупалками, даже не попытался выслушать сбивчивые извинения за подпаленную библиотеку, просто отмахнулся — да, мол, знаю, недоволен, но на злость времени нет. Как всегда. А Фелиша вместо того, чтоб угомониться, ещё больше распалялась и переносила свою злость с предметов и нянюшек на окружающих, тех, кого её жизнь не оставляла равнодушной. Веллерену доставалось больше всех, но принцесса не забывала и об армии остальных жалельщиков — подкармливала их подброшенными лягушками, пауками, выбитыми окнами в спальне или просто заброшенной за шиворот десертной ложкой.