— На мостике! На подводной лодке первая боевая смена заступила на вахту!

Теперь все пока остаются на своих постах. Никто не уходит на отдых. Все так же, как и прежде, ждут следующей команды, которая после доклада старпома исходит от командира:

— От мест по боевой тревоге отойти! Разрешается выход наверх по десять человек.

Идет нормальное надводное плавание. Две трети свободны, часть из них могут выйти наверх, покурить, посмотреть на небо, вдохнуть последний разочек свежий воздух. Лодку ведет по первой смене Гневушев, а Лезгинцев, сдав вахту вахтенному инженеру-механику, поднимается на мостик в альпаковке и мерлушковой шапке.

Нос лодки наклонился, принял высокую волну и развалил ее надвое. Волна поднялась шумно, свирепо омыла упругий корпус и швырнула горсти колких иголок, больно ударивших по лицу.

Бурун расходился пышным хвостом. Мощные винты увеличили обороты.

Идя как можно дольше в надводном положении, Волошин как бы встряхивал людей морем и проверял укладку и принайтовленность многочисленных грузов.

— Скоро будем погружаться, — сказал Куприянов.

Они сошли вниз по трапу вертикальной шахты и очутились в тепле центрального поста.

Здесь была сосредоточена вся система управления движением, дифферентовкой, рулями, прокладкой курса, погружением и всплытием. Здесь установлены телеэкраны, эхоледомеры, машинный телеграф, микрофоны радиотрансляции и многое другое.

Куприянов повел Ушакова в носовой торпедный отсек.

В отсеке они остановились на металлической площадке, у торпедных аппаратов.

Внизу, у приборов, с группой матросов беседовал главный старшина.

— Как у вас? — спросил Куприянов после доклада ему вахтенного первого отсека.

— Скис только один, Трофименко, товарищ капитан второго ранга! — главстаршина указал на запасную койку, где лежал явно страдающий от качки матрос.

Куприянов соскользнул вниз.

Трофименко, лежавший лицом к переборке, повернулся и хотел встать.

Куприянов присел на корточки, притронулся рукой ко лбу матроса.

— Сильно потеете, товарищ Трофименко. Всегда так?

— Всегда, товарищ капитан второго ранга. Мутит, подкатывает… Как перейдем в подводное… — Трофименко вяло поднялся, оперся о торпеду спиной, глубоко вздохнул.

— Вы не были в дальних, Трофименко?

— Впервые…

— Готовились?

— Вместе со всеми, товарищ капитан второго ранга.

— Вы откуда?

— Из Переяславля-Хмельницкого.

— А вы, Амиров?

— Я из Оренбургской, товарищ капитан второго ранга.

— А точнее?

— Из Илекского района. Село Чесноковка. Не бывали у нас, случаем?

— Я-то не бывал, а вот Пугачев, вероятно, проехал там на сером коне. И Пушкин, возможно…

В отсеке оказались люди из Воронежской, Ярославской областей, был один чуваш — Емельянов, осетин из Ардона, не закончивший пединститут аварец из аула Ведено.

— На корабле люди шестнадцати национальностей, — похвалился Куприянов.

— Почти Вавилонская башня! — У аварца были острые белые зубы и узкий лоб.

— Там смешались языки, — поправил товарища чуваш, — перестали понимать друг друга. При чем тут Вавилонская башня?

Непринужденный разговор продолжался в том же духе.

Вряд ли замполит встречался с этими людьми впервые. Тогда с какой целью он расспрашивает их? Или специально для Ушакова? Возможно, гостю не было известно, что главстаршина Амиров из села Чесноковки, а другой — из Переяславля-Хмельницкого, и он попутно выясняет и эти сведения.

Трофименко, судя по всему, замполит знал. Дмитрий Ильич не раз наблюдал действие качки на подлодках. Иной отличнейший специалист, парнище что надо, ложился замертво, не в силах выдержать продольную и килевую тряску. А стоило наполнить цистерны и уйти на глубину, «воскресали и мертвые».

Сигнал: «По местам стоять, к погружению», переданный по трансляции вахтенным офицером, как бы разбросал людей по своим местам. Каждый выполнил положенное ему дело. Чуваш Емельянов стремительно взлетел по трапу и сильными смуглыми руками задраил клинкет судовой вентиляции; Амиров доложил о готовности отсека к погружению — его высокий голос теперь звучал низко и отчетливо; Куприянов по телефону сообщил в центральный пост — остался на месте.

Верхний мостик теперь пуст, рубочный люк задраен наглухо. Забортная вода устремилась в цистерны, даже слышался шум и всхлип в носу. Этот момент особенно пронзительно воспринимается психическими центрами человека, кем бы он ни был, сколько бы он ни привыкал. Наступает минута перехода в новое, фактически неестественное состояние — житье под водой, в другой, отличной от обычной обстановке.

Принимаются твердые меры по безопасности, по железному исполнению правил. Лодка снижает ход, переходит на турбогенераторный режим. Дело в том, что огромное значение имеет дифферент лодки, то есть ее ровный киль, точнее и проще — движение по прямой, чтобы особенно в первый момент погружения не нарушить установленные нормы крена. Если пойти на погружение при большем дифференте без снижения хода, можно натворить непоправимых бед, самая опасная из них — уйти камнем на дно.

Но вот окончилась дифферентовка, и первая боевая смена заступила на вахту. Динамик донес до отсека слова Волошина: «Говорит командир корабля…» Тишину, наступившую после этих первых предупреждающих слов, можно было назвать мертвой. Все ждали этого момента не один день и не месяц. Ровный и чистый голос Волошина, еще более укрепленный при механической передаче, объявил, что главнокомандующий Военно-Морским Флотом приказал пройти в подводном положении Северный Ледовитый, Тихий, Индийский океаны и Атлантикой вернуться на Родину. Впереди было более сорока тысяч миль.

Никто не кричал «ура», не бросался обниматься от переполнения чувств; переглянулись, дождались отбоя и собрались в кружок, чтобы степенно обсудить важное задание.

3

Представьте себе следующие фантастические превращения окружающей вас обстановки. Ваша городская комната — пусть пять шагов вперед и пять обратно — сократилась, как кусок бальзаковской шагреневой кожи, до самых крохотных размеров. Возле одной стенки-переборки вмещается койка-диван примерно вагонного типа, а сверху — вторая, откидная. Если ее поднять, закрепить и лечь на нее, ваши глаза упрутся в светло-зеленый подволок.

Лампочка поможет прочитать захваченную из дому книгу, хотя в случае необходимости корабельная библиотека к вашим услугам. А если вам вздумается попутно к полюсу или от него к Тихому океану поработать над конспектами лекций или над диссертацией, вы можете делать и это, ибо размеренный быт в глубине не отвлечет ваше внимание. Некоторые учатся на заочных факультетах, выгадывают время даже после напряженных вахт.

С вами в каюте еще один — ее хозяин. Если он деликатно пользуется своими правами, вам повезло. Учтите самое главное — праздношатающихся здесь не любят, их просто нет.

Огромный подводный корабль, любовно наименованный без всяких официальных крестин ласковым словом «Касатка», обслуживается несколькими десятками человек. Чем меньше команда — тем лучше; большая честь — для конструкторов и ученых. Экипаж в пару сотен, как бы это ни казалось внушительно, — анахронизм.

Свою каюту командир электромеханической боевой части Юрий Лезгинцев постарался оборудовать как можно лучше при отделке на судостроительном заводе. Недаром многие отдают должное его деловитости и практической сметке. Лезгинцев и расхлябанность — антиподы. Трудно представить командира растерявшимся, хотя ему приходится держать в узде могучие и — для гражданского человека — зловещие агрегаты атомных реакторов, этих «перпетуум-мобиле» субмарины. Лезгинцева называют «королем параметров», и он не обижается на кличку.

Сигнал именуют мрачно — ревун. Его голос при известном сочетании означает боевую тревогу или радиационную опасность, и тогда он будто сотворен из гаммы противных звуков — мстительных, злобных, торжествующих. Ревун может нагнать страх на непосвященных, а для тех, кто обязан противостоять любым опасностям и победить их, ревун — звук боевой трубы, голос фанфар на испытание отваги и аналитического разума.