Большой радостью для Марии Федоровны было посещение ее 24 августа графом Ф. Келлером. «Он, — пишет Мария Федоровна, — пришел в форме, которую украшали его ордена, и с крестом св[ятого] Георгия на шее. Этот замечательный человек sans peur et reproche (без страха и упрека. — Ю. К.) рассказывал, что в его корпусе соблюдается полный порядок и царит спокойствие в течение всего месяца после революции, пока ему не пришлось покинуть свой пост… Слушать его было необычайно интересно. Он беседовал с одним офицером, который виделся с князем Долгоруковым]. Последний сообщил ему, что какой-то Д. вместе со своими людьми освободил Н[ики] и перевез всех их в безопасное место на борту корабля. Неужели это правда? Дай-то Бог!»

Императрицу навещали офицеры не только датской, но и финской армии. Она всегда любила Финляндию и часто с супругом и детьми посещала эту страну. Финский офицер Споре, служивший ранее в Егерском полку и работавший позже в Военном министерстве Финляндии, помогал Марии Федоровне с отправкой писем ее ближайшим родственникам в Данию и Англию.

По воскресным дням императрица старалась регулярно посещать церковь, ездила в Ай-Тодор. 25 августа, день рождения матери — королевы Луизы, который Мария Федоровна всегда отмечала как большой радостный семейный праздник, прошло невесело. Императрица съездила в Мисхор, чтобы в эту страшную жару посидеть немного на берегу моря, навестила чету Вяземских в Алупке и с грустью записала в дневнике: «Какие же светлые воспоминания были прежде связаны у меня с этим когда-то таким счастливым днем!» Она вспоминала свою благословенную, горячо любимую Мама́, но на этот раз, дав волю своим чувствам, написала: «Слава Богу, что ей не довелось жить в это жуткое время, когда все вокруг горит и полыхает ярким пламенем, когда брат идет на брата. Случилось то, о чем она так часто предупреждала. Мы, правда, надеялись, что нас минует чаша сия, но, к сожалению, все это выпало на нашу долю!»

Неспадающая жара, постоянные грозы и штормы — это буйство стихии, характерное для крымского лета 1918 года, находилось в полном соответствии с душевным состоянием императрицы. Ее нервы были напряжены до предела, она пребывала в сильном волнении и все время ждала, как она говорила, «достоверных сообщений» о судьбе своих сыновей. Дневниковые записи каждый день она начинала с одной и той же фразы: «По-прежнему никаких известий, что меня убивает…»

Каждая семья в России теряла родных: одних большевики убивали, других замучили, третьих сбросили в море, расстреляли на глазах их родителей. 31 августа пришло сообщение, что в Петрограде убили много англичан и четырех офицеров. «Как это гнусно и возмутительно!» — прокомментировала Мария Федоровна.

Особенно тяжелым было положение в Русской армии. Благодаря приказу № 1, изданному Временным правительством с подачи Совета солдатских и рабочих депутатов, «офицеров убивали, жгли, топили, разрывали, медленно, с невыразимой жестокостью и молотками пробивали им головы», — писал А. Деникин в книге «Путь русского офицера».

До Марии Федоровны дошли сообщения, как в ответ на попытку разгрома Александро-Невской лавры верующие ответили грандиозной демонстрацией, в которой участвовало около трехсот тысяч человек. Огромный крестный ход шел по Невскому к Казанскому собору, а по дороге к нему примкнули крестные ходы из других церквей.

Такие же выступления проходили в Москве и других российских городах.

В те дни русским людям удалось отстоять святыни, однако очень скоро многие из них были разрушены и разорены. Известный русский историк В. О. Ключевский еще до революции пророчески предсказал: «Конец русскому государству будет тогда, когда разрушатся наши нравственные основы, когда погаснут лампады над гробницей Сергия Преподобного (Радонежского. — Ю. К.) и закроются врата Его Лавры».

1 сентября через приехавшего в Крым врача Астраханской армии Всеволодского, внука княгини Кочубей, пришло новое сообщение: «Ники находится в безопасности». Взволнованная этой новостью, Мария Федоровна радостно записала: «Слава и вечное благодарение Господу!» От Всеволодского Мария Федоровна узнала, что он приехал в Крым с особым заданием: заручиться согласием Олашки — так Мария Федоровна называла великого князя Николая Николаевича — «возглавить их великое предприятие». «Это, — записала Мария Федоровна, — последняя надежда, и действовать надо немедля, не теряя времени. — Но тут же с сомнением добавила: — Я боюсь, что он (великий князь Николай Николаевич. — Ю. К.) не возьмет это на себя, не захочет ни во что вмешиваться, хотя это нужно делать, чтобы спасти страну и бедного Ники. Господи, наставь и вдохнови его на это!»

В ноябрьские дни 1918 года большевики праздновали свою победу. В эти дни патриарх Тихон, в лице которого Церковь обрела голос огромной обличительной силы, выступил со своим знаменитым посланием: «Вы разделили весь народ на враждующие между собой станы и ввергли его в небывалое по жестокости братоубийство. Любовь Христову вы открыто заменили ненавистью и вместо мира искусственно разожгли классовую вражду. И не предвидится конца порожденной вами войне, так как вы стремитесь руками русских рабочих и крестьян служить призраку мировой революции.

Соблазнив темный и невежественный народ возможностью легкой и безнаказанной наживы, вы отуманили его совесть… Но какими бы деяниями ни прикрывались бы злодеяния, убийство, насилие, грабеж всегда останутся тяжкими и вопиющими к небу об отмщении грехами и преступлениями…»

Бывшую российскую императрицу волновало то, что происходило на Русской земле. Она, в частности, не могла поверить сообщениям о том, что офицеры русской армии, для того чтобы выжить, предавали других — своих же офицеров, за которыми шла настоящая слежка. В ее дневниковой записи от 9 сентября 1918 года есть строки: «Это настолько гнусно, и с трудом верится, что такое возможно».

С посещавшими ее офицерами императрица старалась направить письма своим родным в Данию и Англию. 7 сентября она писала сестре: «…Я встречалась с некоторыми лицами, бывавшими в последнее время в разных концах страны, и они говорят, что у людей раскрылись глаза, они понимают теперь, как их обманули, и желают только его (Николая И. — Ю. К.) возвращения.

Все недовольны нынешним режимом, который принес лишь несчастья, спровоцировал беспорядки и вверг страну в хаос. Люди только и думают о том, чтобы все это наконец прекратилось, чтобы они снова могли бы жить в мире и спокойствии, ибо им надоели все эти ужасы, которые больше невыносимы. Но я-то уж наверняка до этого не доживу, ведь возвращение порядка и спокойствия займет бесчисленное количество лет. Легко взорвать здание, но сколько времени потребуется на его восстановление».

Люди разных социальных слоев и разных политических взглядов в эти дни заявляли о своей приверженности царю и царской России. Все шире распространялись настроения за возвращение дореволюционных порядков монархической России. В августе 1918 года, когда лозунг Учредительного собрания был изжит, главнокомандующий армией генерал М. В. Алексеев, сыгравший большую роль в отстранении от власти Николая II, публично заявил, что народ тоскует по монархии. В сентябре Алексеев скончался от сердечного приступа.

Генерал А. Деникин в своих воспоминаниях писал: «Никакого озлобления лично против него (Николая II. — Ю. К.) и против царской семьи не было. Все было прощено и забыто. Наоборот, все интересовались их судьбой и опасались за нее».

К мысли о необходимости возрождения царской власти приходили не только крестьяне и рабочие, но и часть либеральной интеллигенции, однако многие либералы хотели монархии «послушной». Один из таких монархистов, Б. Э. Ноль-де, в 1918 году заявил: «Конечно на восстановление у нас в России Бурбонов мы, левые, несогласны, но на Орлеанов — пожалуй». Выставляли даже кандидатуру на царский престол — великого князя Дмитрия Павловича — того, кто принимал участие в убийстве Распутина.

Критикуя ту часть интеллигенции, которая способствовала падению старого режима, философ В. В. Розанов в книге «Революция и интеллигенция» писал: «Насладившись в полной мере великолепным зрелищем революции, наша интеллигенция приготовилась надеть свои подбитые мехом шубы и возвратиться в свои уютные хоромы, но шубы оказались украденными, а хоромы были сожжены».