В одном из писем, написанных Марией Федоровной Николаю II в осенние месяцы 1917 года, читаем:
«Дорогой мой милый Ники! Только что получила твое письмо от 27 окт., которое меня страшно обрадовало. Не нахожу слов тебе достаточно это выразить и от души благодарю тебя, милый. Ты знаешь, что мои мысли и молитвы никогда тебя не покидают — день и ночь о вас думаю, и иногда так тяжело, что кажется, нельзя больше терпеть. Но Бог милостив… Слава Богу, что вы все здоровы… и все вместе. Вот уже год прошел, что ты и милый Алексей были у меня в Киеве. Кто мог тогда думать, что [вас] ожидает и что ты должен пережить! Просто не верится! Я только живу воспоминаниями счастливого прошлого и стараюсь забыть, если возможно, теперешний кошмар.
Твое дорогое первое письмо от 19 сент. я получила и извиняюсь, что до сих пор не могла ответить, но Ксения тебе объяснила. Я ужасно сожалею, что тебя не пускают гулять. Знаю, как это тебе и детям необходимо. Просто непостижимая жестокость! Я, наконец, совсем поправилась после длинной и скучной болезни и могу снова быть на воздухе после 2 месяцев…
Живем мы очень тихо и скромно… Мой новый внук Тихон нам всем, право, приносит огромное счастье. Он растет и толстеет с каж[дым] днем и такой прелестный… Отрадно видеть, как Ольга счастлива и наслаждается своим Baby, которого она так долго ждала… Она и Ксения каждое утро бывают у меня… Мы всегда голодны. Продукты так трудно достать, особенно белого хлеба и масла нам очень недостает, но иногда добрые люди нам помогают…
Я была очень обрадована милыми письмами Аликс и моих внучек, которые так мило пишут. Я их благодарю и крепко целую. Мы всегда говорим о вас и думаем. Грустно быть в разлуке. Так тяжело не видеться, не говорить! Я изредка получаю письма от т. Аликс и Вальдемара, но эти письма так медленно идут, и я жду их так долго.
Понимаю, как тебе приятно прочесть твои стар[ые] письма и дневники, хотя эти воспоминания о счастливом прошлом возбуждают глубокую грусть в душе. Я даже этого утешения не имею, так как при обыске весною все похитили, все ваши письма, все, что я получила в Киев, датские письма, 3 дневника и пр., и пр., до сих пор не вернули, что возмутительно…»
Великие княгини Ксения Александровна и Ольга Александровна регулярно направляли в Тобольск письма, рассказывающие о их жизни в Крыму, о состоянии здоровья Марии Федоровны. Из Сибири, правда с большим опозданием, приходили ответы. Сохранившиеся письма Николая II великой княгине Ксении Александровне датированы 23 сентября, 5 ноября 1917 года, а также 7, 24 января и 20 февраля 1918 года. Они рассказывают, хотя и кратко, о том, что происходило в Тобольске, свидетельствуют о величайшем мужестве всех членов семьи, ее высоком моральном и нравственном духе, вере бывшего царя в далекое будущее России.
23 сентября 1917 года Николай писал Ксении из Тобольска:
«Я тоже надеялся, что тебе тогда удастся заехать к нам из Крыма. А как мы надеялись, что нас отправят туда же и запрут в Ливадии — все-таки ближе к вам. Сколько раз я об этом просил Керенского.
Здесь мы устроились вполне удобно в губернаторском доме с нашими людьми и П. Жильяром, а сопровождающие нас — в другом доме, напротив через улицу. Живем тихо и дружно. По вечерам один из нас читает вслух, пока другие играют в домино и безик… Занятия с детьми налаживаются постепенно, так же как в Ц[арском] Селе.
За редким исключением осень стоит отличная; навигация обыкновенно кончается в середине октября, тогда мы будем более отрезаны от мира, но почта продолжает ходить на лошадях.
Мы постоянно думаем о вас всех и живем с вами одними чувствами и одними страданиями. Да хранит вас всех Господь. Крепко обнимаю тебя, милая Ксения, Сандро и деток.
5 ноября:
«Милая дорогая моя Ксения! От всей души благодарю тебя за доброе письмо от 15-го окт., доставившее мне огромную радость. Все, что ты пишешь о здоровье Мама́, теперь успокоило меня. Дай Бог, чтобы силы Ее вполне восстановились и чтобы Она берегла здоровье свое. Мы только что вернулись от обедни, которая для нас начинается в 8 час., при полной темноте.
Для того, чтобы попасть в нашу церковь, нам нужно пройти городской сад и пересечь улицу — всего шагов 500 от дома. Стрелки стоят редкою цепью справа и слева, и когда мы возвращаемся домой, они постепенно сходят с мест и идут сзади, а другие вдали сбоку, и все это напоминает нам конец загона, так что мы каждый раз со смехом входим в нашу калитку.
Я очень рад, что у вас сократили охрану — „дюже надоело“ и вам, и им, понятно. Бедные, сбитые с толку люди. Постараюсь написать Мише, никаких известий о нем не имею, кроме как от тебя…»
Накануне октябрьских событий 1917 года комиссар В. Вершинин сообщал из Крыма Керенскому: «Здоровье Марии Федоровны значительно улучшилось, сегодня впервые покинула постель. Николай Николаевич просит засвидетельствовать корректное отношение охраны. Он просит оставить командиром охраны нынешнего прапорщика Жоржелиани. Ввиду полного доверия Севастопольского исполнительного комитета охране, отличных отзывов охраняемых, я благодарил команду за службу. Предлагаю обратиться к командующему флотом об откомандировании охраны в мое распоряжение, ибо теперешнее положение команды совершенно неопределенное. Моя резиденция Кореиз в имении Ай-Тодор».
В октябре 1917 года после захвата власти большевиками в Ай-Тодоре произошли существенные изменения. Комиссар Керенского был заменен комиссаром, присланным Советами. Командовавший охраной Жоржелиани был отозван, и Севастопольский совет назначил на это место матроса Задорожного. Великий князь Александр Михайлович так описывает эти дни смены власти в Ай-Тодоре:
«Наступил день, когда наш комиссар не явился. Мы должны были готовиться к встрече с новыми правителями России. В полдень у ворот нашего имения остановился запыленный автомобиль, из которого вылез вооруженный до зубов гигант в форме матроса… После короткого разговора при входе он вошел ко мне без доклада.
— Я получил приказ Советского правительства, — заявил он, — взять в свои руки управление всем этим районом.
Я попросил его сесть.
— Я знаю вас, — продолжал он, — вы бывший вел[икий] князь Александр Михайлович, неужели вы не помните меня? Я служил в 1916-м в вашей авиационной школе.
…Это означало установление отношений с нашим новым тюремщиком. Он объяснил, что „по стратегическим соображениям“ мы должны будем переехать в соседнее имение Дюльбер».
Феликс Юсупов вспоминал о Задорожном: «Это был огромный человек, — с неотесанным лицом, на котором, однако, можно было заметить некоторую доброту… По счастью, наша первая встреча прошла наедине… и я вскоре понял, что он расположен к нам. Он откровенно сказал, что сначала дал увлечься революционным движением. Расстались мы друзьями. Для нас было большой поддержкой сознавать, что мы доверены охране этого человека. При своих товарищах он обращался с нами грубо и ничем не обнаруживал своих истинных чувств».
По свидетельству княгини Лидии Леонидовны Васильчиковой, находившейся в Крыму вместе с членами императорской семьи: «Задорожный был умным и тактичным человеком, и ему удалось избежать трения с заключенными и установить свой авторитет в команде. Трудно сказать, каковы были его политические убеждения. Великие Князья считали его монархистом. Я в этом не уверена… Мне кажется, он просто был не террористом, а порядочным человеком и сделал все, что мог, чтобы не дать большевистским бандам расправиться с охраняемыми им пленниками…»
Однако не все в команде были настроены положительно как к вдовствующей императрице, так и к остальным членам романовской семьи. Большое опасение вызывал некий Спиро, осуществлявший надзор над обитателями Ай-Тодора. По воспоминаниям Ф. Юсупова, «время от времени являлся еврей Спиро и приказывал собирать всех обитателей Ай-Тодора для переклички. Вдовствующая Императрица отказывалась спускаться и лишь на минуты показывалась на верху лестницы».