Следует заметить, что весь этот разговор велся тишайшим шепотом. Так что Андрей слышал только взволнованную интонацию собеседников, а слов не различал.

Решение было принято, и надо было приступать к исполнению.

Вооружившись ножом, Андрей Петрович стал искать веревки, на которых держалась сеть. Сеть следовало освободить от рыбы, вытащить из воды, свернуть, прикрыть на всякий случай чьей-нибудь курткой, потом вынести на берег этого проклятого парня, который погубил все предприятие, и потом направиться, набрав, конечно, на берегу камней, куда-нибудь в центр озера и там бросить сеть на дно. Никому уже не хотелось даже и думать о жареной, вареной, соленой и копченой форели. Черт с ней, с этой форелью! От нее всяких неприятностей не оберешься. Прийти бы спокойненько домой, проснуться от уютного звонка будильника, съесть чего-нибудь мясного или мучного и отправиться не торопясь на работу.

Снежные склоны на восточном берегу озера стали понемногу светлеть, но до рассвета еще оставалось достаточно времени. Важно вытащить мальчишку на берег, а сеть можно утопить и утром. Кто увидит, что делают в центре озера четыре человека, выехавшие в воскресный день покататься на моторной лодке?

Все несколько успокоились. Форели, конечно, не будет, да и кому она нужна, эта форель, но по крайней мере все выйдут сухими из воды.

И вдруг раздался отчетливый громкий шепот Андрея Петровича. Непонятно было, зачем он говорит шепотом. Андрею этот шепот был отчетливо слышен, и он разбирал каждое слово, а больше скрываться было не от кого.

— Товарищи, — сказал Андрей Петрович, — сети нет!

Кто его знает, как это получилось? Обрезали ли в суматохе веревки, когда искали, чем связать Андрея, или, может быть, веревки перетерлись, когда борт сизовской лодки терся о борт лодки Валентина Андреевича. Но, так или иначе, сеть, принадлежавшая Василию Васильевичу, которую знали и видели многие люди, сеть с незаконно выловленной форелью уплыла. Раньше или позже ее выбросит на берег, люди, которым она попадется на глаза, представят ее начальству — и все четверо будут уличены в преступлении.

— Конечно, сеть принадлежит мне, — сказал Василий Васильевич, — но имейте в виду, что один отвечать за всех я не согласен! Когда сеть опознают, я назову всех соучастников. Это я говорю откровенно. Я человек прямой и обманывать вас не буду.

Остальные трое молчали.

Глава шестая

ИМЕНА ИЗВЕСТНЫ

Молчали долго. Тишина кругом стояла такая, что, казалось, можно было расслышать, как далеко на берегу переступает с ноги на ногу Стрела.

«Эх, — думал Андрей, — вот бы догадалась Клаша сесть па Стрелу и отправиться в поселок! Ну и что же, что ночь, в милиции все равно дежурный сидит. Можно бы сразу поднять тревогу. И кто меня тянул за язык сказать ей, чтобы она дожидалась рассвета».

Но дверь домика не скрипела, не лаял Барбос. Клаша сидела в темноте, прижимая к груди жирафа и обмирая от страха. Ждала рассвета. Может, только жирафу на ухо осмеливалась она шептать, как ей страшно, как медленно тянется время и как она боится за брата.

Наконец Андрей Петрович Садиков, который считал, что он, как заведующий горкомхозом, является самым руководящим работником из присутствующих и поэтому именно он обязан найти выход из создавшегося положения, заговорил:

— Прежде всего, товарищи, не надо ссориться. Только полное единство при создавшихся обстоятельствах может нас всех спасти. В конце концов, сеть еще не улика. Во-первых, мы не знаем, сколько в ней рыбы. Может быть, так мало, что сеть уйдет на дно. Во-вторых, может быть, рыба найдет выход и выберется из сети, и сеть опять-таки уйдет на дно.

— Ну уйдет, — простонал Василий Васильевич, — парень-то знает, где мы рыбачили. А глубина тут пустяковая. Пройдут по дну кошкой — вот вам и сеть.

— Прошу вас не прерывать меня и позволить довести до конца мою мысль! — строго сказал Садиков. — Итак, если даже сеть будет найдена, можно будет сказать, что Василий Васильевич продал сеть на базаре неизвестному человеку. Или неизвестный человек украл у него сеть, а мы знать ничего не знаем и ведать не ведаем.

— А парень? — сказал Степан Тимофеевич Мазин. — Ему только развяжи рот, он такого наговорит, что ужас!

— Неужели двенадцатилетнему мальчику поверят больше, чем нам четверым, почтенным, уважаемым людям? — В голосе Садикова чувствовалась неуверенность.

Трое остальных только вздохнули, но было ясно — все трое подумали, что да, безусловно, поверят парню.

Все долго молчали, и опять было ясно, что каждый знает: положение безнадежное, попались и впереди позор и строгое наказание.

В сущности говоря, предпринимать было нечего, но нельзя же сидеть целую ночь, молчать и ждать, пока подойдет катер рыбнадзора и начнется позорная, тягостная процедура опознания, допросов и невольных признаний.

И для того только, чтобы прервать это невыносимое молчание, чтобы кончилось это невыносимое бездействие, Садиков снова заговорил, стараясь придать голосу уверенность и солидность.

— Я считаю, что важно, — сказал он, — скорее уйти с этого места. Надо вернуться на остров, где мы оставили лодки, рассесться по лодкам и каждому отправиться домой. Сеть, еще неизвестно, попадется ли, а мы все воскресенье проведем на виду у соседей. Можно просто сидеть на солнышке, отдыхать, можно что-нибудь делать по хозяйству, так чтобы соседи видели: люди проводят воскресенье культурно, набираясь сил для предстоящей трудовой недели.

— А парень? — простонал Василий Васильевич.

— Парень не видел нас, — прошептал Садиков. — Темнота-то хоть глаз выколи! Оставим его на острове. Пока там его найдут! Включайте мотор, Валентин Андреевич.

— Какой я вам Валентин Андреевич? — спросил Коломийцев фальшивым голосом. — Вы меня с кем-то путаете.

— Да-да, — торопливо согласился Садиков, на лету схватив тонкую мысль Коломийцева. — Я вчера был по делам на автобазе, вот мне и засело в памяти имя-отчество заведующего базой. Включайте мотор, Николай Николаевич!

Все поняли хитрость Коломийцева: надо называть друг друга чужими именами. Пусть проклятый мальчишка потом рассказывает в милиции, что какой-то Николай Николаевич разговаривал с каким-то Петром Петровичем.

— Включаю, Петр Петрович, — сказал Коломийцев.

— Ну и чудно, Андрей Андреевич, — сказал Степан Тимофеевич, обращаясь к Василию Васильевичу Андронову.

И Андронов, стараясь отблагодарить товарища за то, что тот пытается его выручить, называя чужим именем, сказал чужим голосом:

— В самом деле, Константин Константинович, пора по домам.

У всех четверых фантазия была небогатая. Придумав одно какое-нибудь имя, они его же превращали и в отчество. Поэтому у всех четырех имена и отчества совпадали. Но это еще полбеды. Хуже то, что каждый из них сразу же позабыл, как называл его товарищ и как он называл товарища. Поэтому разговор затих, все четверо решили, что самое лучшее помолчать.

Мотор зашумел, лодка тихо двинулась по воде, вышла из зллива, о котором всем четверым было теперь даже и думать противно, и, набирая скорость, пошла по темной воде к острову.

Все четверо молчали, и каждый пытался убедить себя, что, как только они доберутся до острова, все неприятности кончатся. Они выгрузят мальчишку на берег и, пока еще не рассвело, рассевшись по лодкам, отправятся каждый к себе домой.

Каждому хотелось скорей избавиться от своих спутников. Совершенно понятно, что они ненавидели Андрея Сизова, потому что его присутствие доставило им уже много неприятностей, а грозило еще неизмеримо большими. Но странно: не меньше чем Андрея Сизова каждый из них ненавидел своих трех товарищей. Каждому казалось, что это они втравили его в грязную историю, что это они, люди недобросовестные, нечестные, заставили его, человека безукоризненно чистого, с безупречным прошлым, с твердыми моральными устоями, принять участие в этой неприглядной и даже уголовно наказуемой авантюре.