На погрузке я здорово простыл: задувал в тот день резкий и пронизывающий холодный ветер. По ночам зверски кашляю, мешая спать всей теплушке.

Сегодня наши войска штурмом взяли Мозырь и Калинковичи. 15 января

Утром были в Наро-Фоминске (попросту — в Наре). Зияющие остовы зданий без крыш и перекрытий. На месте сгоревших деревянных домишек уныло торчат ряды почерневших печных труб. Изрытая бомбами и снарядами земля, редкие искалеченные деревья без верхушек. И такая безотрадная картина повсюду, куда бы ты ни подался из Москвы, за исключением востока.

Не раз случалось нам видеть эти страшные следы зверей двуногих. И каждый, кто столкнулся с этим, даже не может представить себе, что эти печальные, разоренные края расцветут по-прежнему, пока продолжает бродить по нашей земле и вообще пока существует на белом свете бессовестно-наглая, беспощадно-жестокая гадина — немецкий фашист. 16 января

Ночью прибыли в Малоярославец (это всего-то 130 километров от Москвы) и простояли почти двое суток. Мы ведь не отдельный воинский эшелон, а маршевая рота, которая тащится на перекладных. 17 января

Медленно, но верно движемся к фронту. Со станции Тихонова Пустынь отправил письмо маме. Ползем по восточной окраине моей области. Давно не мылись в бане. Грязное тело зудит. Снова одолевают вши и дорожная скука.

Ленинградский фронт нанес хороший удар: прорвал сильно укрепленную оборонительную полосу противника (15 на 8 км) и перерезал фашистам важную фронтовую артерию — железную дорогу Новосокольники — Дно. [225] 19 января

В первой половине дня миновали Сухиничи (260 км отъехали от столицы) и выбрались из пределов Смоленщины. Ну и скоростенка! На протяжении всего пути следы ожесточенных боев. И чем ближе к Брянску, тем заметнее.

На одной из бесконечных остановок Ефим Егорович, наш «начпрод», успешно «реализовал» полушубки и теперь озабочен организацией экипажного сабантуя без паники.

До Брянска сегодня нас так и не довезли. Кругом леса, леса и болота. Вдоль опушек, близко подступающих к линии железной дороги, в два-три ряда натянута колючка. На проволоке понавешаны в большом количестве пустые консервные жестянки и бутылки — немецкая сигнализация. Крепко, видать, допекали здесь фрицев наши партизаны. Легенды о подвигах народных мстителей ходят с первых месяцев этой войны. А сколько еще станет известно, я не сомневаюсь, об этом обширном и славном партизанском крае. Да только ли о нем?

Завтра дежурю по эшелону. 20 января

Брянск. Жуткие развалины, при виде которых тебя охватывает невыразимая тоска, а в груди твоей начинает шевелиться тяжелая ненависть к захватчикам... Вечером были уже в Навле. 21 января

На рассвете проехали хутор Михайловский. Днем сварили обильный обед и пригласили всех ребят из второй теплушки, чтобы по-танкистски отметить наше знакомство. Благодаря стараниям Ефима Егорыча не было недостатка и в «горючем». Оба вагона дружно пели и плясали, и «званый обед» очень весело и непринужденно длился до самого отбоя.

А среди ночи ветром порвало старый брезент, которым укрыта моя машина, и так как все уже крепко заснули, то пришлось зашивать его в одиночку и на ходу, чтобы совсем не унесло.

И снова — здравствуй, Украина! [226] 22 января

В 1.30 — Конотоп, в 8.00 — Бахмач, в 14.00 — уже Нежин. Быстро повезли!

Продукты на пристанционных толкучках дешевеют. Вши («бобики», как называет их наш вагонный шутник Никитин) торжествуют. Поэтому, когда они особенно начинают досаждать, прожариваем около раскаленной буржуйки нижнюю и прочую одежду. Пришлось и мне дать серьезный бой «автоматчикам» (еще одно прозвище вшей). Выворачивая нижнюю рубаху над печуркой, впервые увидел спаренных паразитов. Омерзительная картина!

К 19.00 наш эшелон выбрался на последний 120-километровый отрезок пути с переправой через Днепр в районе железнодорожной станции Дарница. Железнодорожники говорят, что из-за перегруженности этой переправы — временного деревянного моста — мы будем ехать до Киева не менее двух-трех дней. 23 января

Встанешь на башне машины — далеко видны на белом фоне, впереди и сзади, эшелоны в длиннейшей очереди.

Коротаем время за разговорами. Заряжающий Орехов, земляк, родом из деревни Вошкино Гусинского сельсовета Краснинского района, самый «старый» из нашего экипажа (в этом году ему исполнится двадцать пять), поведал нам свою историю.

В 1941 году двадцатидвухлетний Ефим проходил срочную службу в Белорусском особом военном округе, в конном гаубичном дивизионе, всего в нескольких километрах от новой государственной границы. Его часть стояла там после окончания похода Красной Армии в Западную Белоруссию с сентября 1939 года.

Тамошние мужики-белорусы заезжены страх, да и крестьяне из поляков, что победнее — тоже. Но особенно горько доставалось белорусам. Мало того что они в вечной нужде бились, как птица в силке, — паны измывались над ними, как хотели. Одна женщина рассказала бойцам Ефимова расчета, как пан староста, получив известие о предстоящем визите в их деревню какого-нибудь пана офицера или пана чиновника, приказывал жителям чисто-начисто выскрести и подмести [227] улицы, по которым, возможно, соизволит прогуляться приезжий пан надпоручник. Ослушание и недоимки никогда не оставались безнаказанными. Для вразумления холопов пускались в ход даже плети.

Сердечно и радостно встречали Красную Армию — свои своих — по ту сторону польской границы. Тут у рассказчика от волнения увлажнились глаза, и он хлопотливо нагнулся к печурке подкинуть дров. И «панами ясновельможными» своих освободителей величать пробовали замордованные люди, но красноармейцы и командиры терпеливо и доходчиво растолковывали местным крестьянам, что такое обращение в Советской России отменено еще в 1917 году. Навсегда. И жалко было очень нашим бойцам тех несчастных людей. На что уж в смоленской, скажем, деревне в неурожай лихо бывало: по двести граммов ржи на трудодень выходило (не считая картошки и прочего), а у них — хоть шаром покати. Голытьба! И запуганы так, что глаза поначалу поднять боялись: раз ты в добротной одежде да еще в сапогах — значит, пан. Однако разобрались постепенно, что к чему, освоились со словом «товарищ», оттаяли сердцем.

Новая жизнь начинала свое победное шествие по Западной Белоруссии, которая была насильственно отторгнута белополяками в трудный для юной Советской страны год и девятнадцать почти лет томилась в панской неволе.

Ефим Егорыч женился рано, еще до призыва в армию. Как старослужащий, он уже пользовался отпусками, а в 1941-м, перед войной, получил даже внеочередной краткосрочный отпуск по случаю рождения ребенка-первенца. Счастливый отец ревностно справил самые неотложные дела по хозяйству, осторожно поласкал жену, недавно вернувшуюся из сельской больницы, неумело подержал в крепких крестьянских руках свою крохотную дочку, попрощался с родными и односельчанами и возвратился в часть.

А 22 июня, на рассвете, артдивизион был поднят в ружье и получил боевой приказ. При вскрытии склада боеприпасов было установлено, что в нем хранились снаряды другого калибра. Таким образом, боезапас каждой гаубицы составили снаряды, которые находились в зарядном ящике при орудии.

Дивизия, в состав которой входил артдивизион Орехова, с непрерывными боями, отбиваясь от наседающего противника и неся большие потери, сумела пройти всю Белоруссию, но в [228] конце концов попала в окружение у западной окраины Смоленщины.

Командование решило навязать противнику ночной бой и прорвать вражеское кольцо. В случае успеха предполагалось отходить дальше на восток рассредоточившись, мелкими подразделениями, применяясь к местности, по возможности используя лесные массивы.

На каждую уцелевшую во время отступления гаубицу оставалось по одному-два снаряда, которые берегли как зеницу ока на самый крайний случай. И вот он наступил. С помощью этих последних снарядов была проведена артподготовка, не нанесшая противнику никакого урона, но зато она послужила хорошим сигналом к началу прорыва.