— ?? — Незнакомец тревожно переступил с ноги на ногу. [104]

— ...тамошние хозяйки.

Все, слышавшие этот разговор, покатились со смеху, захихикал и парнишка. Кто-то дружески обнял его за плечи, а техник-лейтенант Скоморохов, водитель с первой машины, харьковчанин, сказал смеясь:

— Так что, брат, придется тебе занимать здесь вместе с нами круговую оборону и загорать, пока твои победу празднуют. А казачки там добрые — ты не опасайся.

— Садись-ка к нам в тенек, перекури, — протянул кисет Петров.

— Некурящий я, — мотнул головой парнишка, и сквозь загар и пыль на его щеках пробился румянец. — Весело у вас, — переключился он на другую тему, — здорово подначиваете... А наши поотстали. С зорькой выступили и все идем да идем почти без передышки. Я-то легкий: у меня один автомат.

Он уселся под бортом самоходки, положил ППШ на колени и попытался выбить из гнезда круглый толстый диск, но тот не поддавался. Смутившись еще больше, маленький солдат проворчал:

— Туго снимается, ч-черт!

— Дай-ка попробую, — предложил я.

Диск в самом деле сидел очень туго, и детской руке совладать с ним было не под силу.

— Спасибо, дядя, — поблагодарил мальчишка, не зная, как надо обращаться ко мне, потому что я был в комбинезоне, и, ловко вставив на место другой, снаряженный, диск, начал привычными движениями набивать короткими желтыми патронами снятый.

— И не боязно тебе, хлопчику, воевать? — сочувственно спросил, подойдя к нашей группе, добродушный сержант Кот, заряжающий из экипажа Сулимова.

— Как бы вам сказать? — рассудительно отвечал тот (ему приятно было общее внимание взрослых, хотя оно одновременно и стесняло его). — Большому, наверно, страшней: в него попасть легче. А я и между картошечных грядок залягу — меня не заметишь. У нас в полку еще пацаны есть, только постарше. Фриц упрется — ротный нас к себе: «А ну-ка, ребятки!» А мы свое дело знаем: незаметно, где по-пластунски, где на карачках, где бегом проберемся немцу в тыл или на фланг и поднимем шум. Отвлечем внимание противника — рота сразу вперед. Фриц-то теперь, сами знаете, пошел осторожный: [105] окружения шибко боится, чуть что — драпает... Так и воюем.

Помолчали.

— А тебе-то самому сколько?

— Тринадцать — четырнадцатый идет.

Мы невольно переглянулись. Кот надвинул брови на глаза и крепко взялся рукою за правый ус. Да, крепко насолил фашист нашим людям, такие горы горя обрушил на землю нашу, что даже дети взялись за оружие...

Потолковали еще немного. Мальчишка оказался моим земляком из-под Смоленска. Отец и мать погибли у него на глазах от немецкой бомбы в начале июля 1941-го, а несколькими днями позже одиннадцатилетнего пацана подобрали солдаты стрелкового полка, отступавшего в наших краях. Землячок прижился у красноармейцев, которые его всячески оберегали, стойко перенес кошмар длительного отступления и теперь идет с родным полком на запад.

В этом году ему доверили автомат.

Разговаривая с нами, он не забывал внимательно посматривать назад, на дорогу, по которой пришел, и вдруг быстро поднялся, оборвав беседу на полуслове:

— Наше боевое показалось. Ну, мне пора. Счастливо вам!

Привычным движением переведя на грудь автомат и сразу сделавшись как-то старше и собраннее, мальчик-солдат зашагал по дороге вперед. И я не успел даже спросить у него имя.

Через двадцать минут на нашем бугре появилась усталая пехота — рота численностью чуть побольше взвода, — и мы двинулись дальше, предварительно разгрузив или посадив на броню тяжело навьюченных солдат. Каждый из них, кроме личного оружия и снаряжения, что-нибудь да тащил на себе: либо длинное и тяжелое противотанковое ружье, либо ручной пулемет, либо ротный минометик, либо ящик с минами или патронами.

В Казачьей Лопани (или это было в Красном Хуторе?) противник, успев крепко окопаться, встретил нас интенсивным огнем. Особенно досаждали минометы — главный недруг пехотинцев, а используют немцы в бою свои минометы мастерски, ничего не скажешь. Пехота наша кое-как подобралась к крайним хатам и там застряла. Тогда нескольким тридцатьчетверкам и батарее наших СУ приказано было помочь пехоте огнем и гусеницами. Разбросанное по склонам балок и балочек большое [106] село все опоясано и пересечено окопами и траншеями, через которые то и дело приходилось переползать нашим машинам с риском засесть. Немцы беспрепятственно пропускали боевые машины и снова с ожесточением принимались бить по пехоте. Видимо, у них было маловато артиллерии. Приближаясь к одной из линий окопов, в смотровую щель прямо перед собой вижу, как солдаты в мундирах неприятного, мышастого цвета шарахнулись, словно тараканы от света, влево и вправо по окопу, показывая горбатые спины. В нескольких метрах от самоходки выпрямился вдруг офицер, отводя руку со связкой гранат назад — для броска. Быстро выжимаю акселератор до упора — машина, взревев, ринулась на свежий бруствер, мелькнула в воздухе офицерская фуражка...

— Эх, сапоги какие пропали! Хром... — раздается в наушниках голос наводчика, должно быть увидевшего через перископ, что осталось от гитлеровца. — Опытный, однако, был стервец: и мертвую зону нашу знал, и что у нас ни одного пулемета нет. И не робкого десятка.

Проскочив открытое место, самоходка закружилась по старому, заросшему саду. У его края Кузнецов приказал мне остановить машину, чтобы осмотреться: в наступившей неразберихе можно было влепить по своим. И тут почти рядом с машиной, чуть правее, в тени старых слив, замечаю странное устройство, установленное в неглубоком круглом окопе. Шесть черных широких стволов неизвестного калибра, собранные в «пучок», были слегка приподняты и смотрели прямо в мой люк, точно разинутые голодные пасти. Под трубами виден был массивный лафет на колесах с резиновыми шинами.

— Тьфу, черт!.. Никак «ишак»! — выругался при виде страшилища бывалый Петров. — И такое сокровище фрицы бросили... Это ж надо!

Так состоялось мое «личное» знакомство с «живым» шестиствольным минометом, пользующимся на фронте дурной славой. Свое прозвище «ишак», или «скрипач», этот миномет получил от наших солдат за надсадные, терзающие душу звуки, которые он издает в те мгновения, когда изрыгает поочередно из своих жерл шесть тяжелых мин. Если же миномет ведет огонь издали, то звуки его, приглушенные расстоянием, напоминают однообразный скрип, наподобие коростелиного. Кроме осколочных, в его ассортименте имеются и фугасные [107] мины, опасные даже для тяжелых танков и СУ в случае попадания в верхнюю броню.

В пяти метрах позади «ишака» негромко пофыркивал заведенный тягач. Очевидно, при появлении наших танков в центре немецкой обороны расчет в панике бежал, не успев даже прицепить свой миномет.

Давно уже стоит изнуряющая жара, земля растрескалась от сухости, над полями и дорогами наступления плавает мелкая, въедливая пыль. Быстро засоряются воздухофильтры. Двигатели «коптят» и перегреваются. Промывать фильтры некогда: мы почти все время в движении. А перепадет редкий час для техосмотра, то снимать фильтр — сущая мука: добираться до него очень неудобно и в придачу в трансмиссионном отделении все так раскалено, что дело не обходится без ожогов. Рабочих рукавиц у нас нет. Чтобы снять фильтр, надо залезть головой вниз в трансмиссионный люк (снаружи остаются только ноги и то место, из которого они растут) и, стараясь не обжечься о коробку перемены передач и бортовой фрикцион, дотянуться до моторной перегородки, в вырезах которой, слева и справа от двигателя, тоже пышущего жаром, установлены мучители танкистов. Устанавливать фильтр еще трудней. Он тяжел, и двух рук явно недостаточно, чтобы, удерживая его в нужном положении, прихватить затем двумя стяжными лентами. Во время этих адских мучений кто-то снаружи должен крепко держать тебя за ноги, дабы ты совсем не провалился в эту «геенну трансмиссионную».

Как-то прямо в поле производили мы текущий техосмотр. Лапкин с Бакаевым солидолили подшипники опорных катков, мы с Петровым возились с воздухофильтрами. Подкатила, переваливаясь с боку на бок, зеленая машина-фургон и остановилась поодаль. К нам пожаловал собственной персоной начфин полка. Он предложил командиру и мне привести в порядок свои денежные дела, то есть оформить свои вкладные книжки или же денежные аттестаты для своих семей. Мы с Петром, не раздумывая, согласились отправлять деньги полностью матерям. Зачем нам здесь «капиталы»?