— Я достаточно много времени провел в супружеской постели и соскучился по приятному мужскому обществу. Интересно, не разучился ли я натягивать тетиву? Пращой я никогда особенно хорошо не владел, тут никто не может превзойти нашего Амани. Как ясно я вижу его перед собой! В то злосчастное утро молодые принцы, веселые и довольные, упражнялись с оружием. Амани пришел в бешенство, потому что не владел луком так уверенно, как остальные. Ему надоели промахи, он взял свою пращу и разбивал камнями один глиняный кувшин за другим… А час спустя он умирающий лежал на моих руках.

Глаза царя увлажнились, когда он вспоминал о том роковом дне.

— С тех пор я избегал места, где это случилось, и все задавал себе вопрос: «Кто стоял за тем безымянным преступником без ушей и носа?» Он, должно быть, долго выслеживал нас и знал, что погибнет, сознательно бросился прямо в пасть крокодилам. Он, похоже, очень хорошо знал берег озера, а значит, годами жил в этой местности. Тем не менее никто его не вспомнил, никто не видел, никто не давал ему приюта. По крайней мере, не признался в этом.

— Не каждое преступление можно раскрыть так быстро, как покушение на Мерире и Монту, — покачал головой Хамвезе. — Наши ищейки хорошо поработали. Тем не менее несколько вопросов остались открытыми. В своем письме визирю Незамун утверждает, что поссорился с Монту и хотел отомстить ему. Хорошо, может быть, это подходит жрецу, который слишком труслив и не способен отомстить за себя кулаком. Но когда они успели поссориться? Наши ищейки доносили совсем другое: почти каждый вечер оба мирно сидели в саду за кувшином пива, даже за день до трагедии их видели за дружеской беседой. И внезапно кровавая и коварная месть? Да еще за счет бедного Мерире, который чудом выжил и с тех пор хромает. Хорошо, ныряльщики обнаружили обе пилы точно в том месте, которое описал Незамун. Он совершил покушение, это ясно. Из страха перед наказанием он добровольно ушел в Закатную страну. Но некоторые вопросы все еще остаются открытыми…

Фараон встал и потянулся:

— Я уже радуюсь предстоящей охоте. Когда едем?

— Когда ты захочешь. Все готово.

Рамзес весело рассмеялся:

— Мне действительно нужна передышка. Поехали завтра или послезавтра, путешествие недалекое.

Но прошло еще пять дней, пока они покинули столицу. И в тот же день главный советник послал гонца в имение царицы-матери.

Изис-Неферт была очень удивлена, получив настойчивое приглашение от царицы-матери. Старуха жаловалась, что чувствует себя одинокой, писала, что хочет снова вступить в близкие отношения со двором, и, так как Нефертари в настоящее время «по известным причинам невыносима», компанию ей должна составить Изис-Неферт и рассказать немного о придворной жизни.

«Все от нее отвернулись, — довольно подумала вторая супруга. — Подул новый ветер, и за это мы должны быть благодарны Мерит-Анта».

Это приглашение пришло как раз вовремя и Изис-Неферт сможет рассказать свекрови Туе обо всех взаимосвязях. Туя должна наконец узнать о плохом влиянии Нефертари на царя, должна понять, насколько счастливым он себя чувствует с тех пор, как Мерит-Анта стала его третьей женой.

Доверенный слуга Туи, передавший приглашение, точно придерживался указаний своей госпожи, которая строго велела передать подарок Мерит-Анта только тогда, когда Изис-Неферт уедет.

Гутана скучала. Она все еще ощущала свое египетское имя как чужеродный придаток, и никто из придворных, прибывших с ней из земли хеттов, не называл ее этим именем. Она было попыталась обучиться игре в мен, но вечно забывала сложные правила.

С тех пор как царь уехал в Мемфис, ее преследовало какое-то чувство угрозы, хотя ничто, казалось, ей не угрожало. Все были к ней дружелюбны и внимательны, и, в какой-то степени овладев египетским, она много времени проводила в обществе второй супруги. Теперь, когда Изис-Неферт уехала, Гутане не хватало разговоров с этой немолодой уже интриганкой, которая явно искала союзницу против Нефертари. Правда, вначале Гутана заняла выжидательную позицию, потому что не хотела допустить ошибку. Она выражала сочувствие, когда Изис-Неферт рассказывала о своих страданиях. Ведь неизвестно было, не понадобится ли вторая супруга ей потом.

Гутана подумала, чего бы она сейчас хотела, и ей вспомнились прекрасные, сваренные в меду фрукты с ее родины: яблоки, груши, персики, дыни. Но здесь имелись только инжир и финики, финики и инжир, вечно одно и то же.

Она позвала служанку и потребовала фруктов в меду. Девушка-хеттиянка по лицу госпожи поняла, что та капризничает и скучает. Подобное настроение могло оказаться для слуг очень болезненным, и служанка тотчас побежала в дворцовую кухню и передала желание своей госпожи. Возникла заминка. Впрочем, один ловкий повар второпях подогрел на очаге горшок с медом и бросил в него кусочки дыни, виноград и орехи. После этого он отлил часть содержимого в серебряное блюдо и передал его служанке. Дрожа, девушка вернулась к госпоже.

Бирюзовые глаза зло сверкнули на нее.

— Это, по-твоему, сваренные в меду фрукты? Да это корм для свиней!

Она бросила служанке серебряное блюдо под ноги и прошипела:

— Я задаю себе вопрос, велеть ли выпороть тебя плетьми или же вколоть в тебя шпильки.

Девушка упала ей в ноги, заголосив в ужасе:

— Это не моя вина!.. Они в кухне!..

— Я вгоню несколько шпилек в твое ленивое, непослушное тело, — с садистским удовольствием предвкушая забаву, решила Гутана. — Подойди ближе!

Девушка медленно подползла, в то время как ее госпожа вытащила из шкатулки всегда лежавшие наготове шпильки с украшениями. На ее родине девушки втыкали их в волосы, однако для египетских париков они были излишни.

Внезапно сцена наказания была прервана появлением гонца царицы-матери.

— Извини, царица, — поклонился он с достоинством. — Я должен передать тебе подарок от высокочтимой Туи, а к нему письмо.

— Исчезни! — прошипела Гутана быстро вскочившей на ноги обрадованной служанке.

Гонцу она тепло улыбнулась. Однако преданный доверенный слуга Туи не купился на ее уловки. Он передал пакетик, не слишком низко поклонился и вышел.

«Я, кажется, постепенно выигрываю в Кеми партию за партией, — подумала Гутана и развернула подарок, искусно завернутый в льняной платок. — Вероятно, она слышала о том, что царь хочет передать мне ее имение, и теперь набивается ко мне в подруги».

Хорошее настроение вернулось к ней, и она велела позвать переводчика, чтобы тот прочитал и перевел ей письмо.

Последнее предложение возбудило гнев Гутаны.

— Имеешь честь сейчас принадлежать! — передразнила она визгливо. — В конце концов я прибыла не из шатра кочевника, как многие эти так называемые «принцессы». Я дочь великого царя хеттов!

— Успокойся, почтенная, — сказал переводчик, — это египетский оборот речи, с этим ничего не поделаешь. Если ты позволишь мне замечание, царя от подобных оборотов речи ты уже отучила. В твоих руках он стал совсем ручным.

Гутана самодовольно ухмыльнулась:

— Это ты правильно сказал, и если я только… Ну тебя это не касается. Исчезни!

Хеттиянка осторожно взяла маленький небесно-голубой флакончик из стекла. Она немного жадная, добрая старая Туя, флакончик мог бы быть и побольше. Ноготком указательного пальца Гутана отклеила воск, которым была залита крышечка. Она попыталась вытащить пробочку, но та была вставлена очень плотно и не двигалась. Гутана уже открыла рот, чтобы позвать служанку, но внезапно пробочка вылетела.

Как дочери царя ей с детства были знакомы самые изысканные ароматы, но то, что сейчас опьяняюще коснулось ее носа, затмило все. Зачарованная, хеттиянка вдохнула аромат, взяла платок, капнула на него каплю масла и помазала им себе щеки, нос и веки… Ужасная Сехмет невидимо коснулась глупой, алчной потаскушки. Богиня разрушений и болезней с львиной головой взглянула своими желтыми безжалостными глазами на похотливую, самонадеянную чужеземку, которая не имела ни малейшего представления о том, что вместе с прекрасным ароматом в ее тело проникло чумное дыхание Сехмет.