Если бы Моррель добыл не тысячу котиковых шкурок, а много больше, то все равно ценность их никогда не превысила бы того богатства, которое заключал в себе «птичий навоз». Через несколько лет капитан смог бы лично оценить важность своего открытия, если бы вновь побывал на Эйкбоу. Дело в том, что ко времени его визита на остров ученые США и Европы еще не были достаточно осведомлены о подлинной ценности гуано. Несколькими годами позже записки Морреля попали в руки одного дальновидного ливерпульского дельца, по имени Эндрью Ливингстон. В 1843 году он послал свой бриг «Эн» на Эйкбоу и вернулся в Англию с целым состоянием, упрятанным под палубой.

Британский торговый флот переживал тогда тяжелый период своего существования. Ливерпуль был наводнен безработными моряками. Безмолвные суда рядами стояли на якорях у опустевших причалов. Такого застоя не помнили со времен торгового спада в «голодных сороковых» прошлого столетия. В другое время затею с Эйкбоу посчитали бы чистейшим безумием.

Как это часто бывает, предприятие Ливингстона вскоре перестало быть тайной, и целые флотилии судов кинулись на «уборку» и дележ баснословных «урожаев». Всю территорию острова застолбили, точно в его недрах таились золотоносные россыпи или целые залежи алмазов. Каждая пароходная компания имела там свой участок.

Прошло немного времени, и вся видимость порядка на острове исчезла — царствовал закон силы. В общей неразберихе борьбы за гуано в дело шли даже кирки и заступы. Мертвых хоронили тут же, в толще гуано, после чего бесцеремонные «старатели», обрабатывая места захоронения, раскапывали мертвецов и снова хоронили в гуано...

Наконец, из Кейптауна на остров для наведения порядка отправили пятидесятипушечный фрегат «Изиду» под личным командованием адмирала сэра Джона Маршалла. Адмирал, прославившийся своей расправой с последними пиратами в африканских водах, быстро навел порядок среди мятежных сборщиков гуано.

А торговые суда все приходили. О впечатлениях тех дней сохранились записки адмирала Маршалла в старом вахтенном журнале, который мне удалось разыскать в военно-морских архивах Саймонстауна: «Вообразите флот, в составе примерно двухсот двадцати пяти парусников, многие из которых давно следовало сжечь; капитанов — с сомнительной репутацией и с не признающими дисциплины командами; вечно пьяных матросов и рабочих, которых собралось здесь более трех с половиной тысяч. Образовалась самая шумная якорная стоянка в мире. Тем не менее наблюдать этот «великий флот» в обстановке, я бы сказал, незаурядных опасностей — одно удовольствие. С превеликим хладнокровием управляются они с такими трудностями, при которых другие определенно спасовали бы, проявляя при этом бесстрашие и чудеса искусства судовождения. Волны так огромны и сильны, что «Изида» непрерывно клюет носом, заливая пушки на верхней палубе. К этому нужно прибавить полнейшую незащищенность острова от западных штормовых ветров, да и от любых ветров вообще».

Каждый вновь прибывший корабль посылал на берег своих старателей, и население Эйкбоу (к октябрю 1844 года) возросло до шести тысяч. Основная масса «залежей» гуано к этому времени была уже разработана, и северная оконечность острова превратилась в сплошной палаточный городок. Люди, отлынивая от работы, укрывались здесь днем и буянили по ночам. Палатки так близко подходили друг к другу, что не было никакой возможности вылавливать там лодырей и продавцов спиртного.

Ноябрь 1844 года принес с собой неожиданный шторм с юга. На якорной стоянке вплотную, корма к носу, стояли в это время двести пятьдесят судов. Все одновременно начали поспешно поднимать якоря, ставить паруса и, расталкивая соседей, уносить подобру-поздорову свои рангоуты и бушприты. Каждый капитан и каждый матрос молил бога о том, чтобы благополучно выбраться из этой заварухи. Гуано было забыто. Все, кто мог бы наблюдать со стороны эту сцену, оставили бы для себя незабываемое зрелище на всю жизнь. В тот день море было побеждено. Столкновения и кораблекрушения казались неизбежными, но старые морские волки, большинство из которых выбрались в открытое море, проявив недюжинное искусство, отделались лишь поцарапанными шпангоутами и порванными снастями. Бывалые моряки, перенесшие этот шторм, вспоминают и другое светопредставление, случившееся примерно сорока годами раньше. Они участвовали в битве при Трафальгаре[23], но после кошмара у Эйкбоу один из моряков заметил:

— Даже Трафальгар не был таким адом.

Около ста тысяч тонн гуано вывезли с острова до шторма. Отчеты показывают, что в декабре 1844 года Эйкбоу посетили триста английских и пять американских судов, но кульминация всей этой лихорадки была отмечена в январе 1845 года. Тогда у крохотного островка стояло на якоре четыреста пятьдесят судов.

За всю кампанию с Эйкбоу в Британию доставили около трехсот тысяч тонн гуано, которое продавали в среднем по семь фунтов стерлингов за тонну. Последнюю скалу на острове очистили от птичьего помета в конце мая 1845 года. Остров и окружающие его воды, которые повидали за этот короткий промежуток времени так много человеческих страданий и лишений, так много удачной и безнадежной игры со смертью, были оставлены птицам.

Эйкбоу спас Британию в трудный момент ее истории, сравнимый разве с тем ударом, который постиг ее снова столетием позже. Крупные фирмы вырастали в Ливерпуле как на дрожжах благодаря дурно пахнущему (в буквальном смысле слова) богатству Эйкбоу. Все это время остров оставался официально необитаемым, и Британия не закрепляла его за собой, несмотря на то, что там уже давно развевался Юнион Джек[24]. И все эти выдающиеся события развернулись с легкой руки капитана Бенджамена Морреля, бездумно написавшего роковую фразу в своем дневнике: «Поверхность острова покрывает слой птичьего навоза толщиной до двадцати пяти футов».

Наконец, судьба острова была решена, о чем свидетельствует сохранившаяся доска с надписью:

Долгие годы оспаривала Германия у Британии присоединение острова к своим владениям. Кризис в тяжбе наступил только тогда, когда за дело взялся «железный канцлер», Бисмарк, который заявил, что Германии принадлежит не только территория материковой Юго-Западной Африки, но и все острова, входящие в прибрежную трехмильную зону. И хотя острова, где добывалось гуано, расположены близко к берегу, Британии после длительной дипломатической переписки удалось их отстоять.

Как-то вечером я пошел со старым начальником острова, Эмилио Барбьера, на кладбище. На Эйкбоу его звали просто Мило. Одна за другой с моря возвращались большие стаи птиц, а их товарки, сидящие в гнездах, приветствовали их громкими криками. Над нами тысячами летали олуши, а внизу, на холодных волнах прибоя, резвились пингвины. Под аккомпанемент огромного хора птичьих голосов стояли мы у могильных крестов на восточном берегу. Мило вспоминал людей, которых знал раньше...

Здесь были захоронены кости моряков столетней давности. Жертвы кровавых драк из-за гуано, работавшие когда-то под началом Мило. Они растаскивали добро с потерпевших крушение кораблей, выходили на вельботах за китами в океан, устраивали по субботам импровизированные кошачьи концерты, проводя на Эйкбоу большую часть жизни.

Мило была знакома история каждого деревянного креста. Вот он надолго остановился перед небольшим мраморным надгробием. Я запомнил надпись: