Нетрудно догадаться, что комнату, в которой я нахожусь, покойный хозяин использовал в качестве кабинета: письменный двухтумбовый стол, покрытый листом стекла, успевшая покрыться слоем пыли портативная машинка «Эрика» с заложенным листом бумаги. Шрифт переставлен, отмечаю я про себя, взглянув на текст. Родной шрифт «Эрики» поменьше. Очки с перевязанной медной проволокой дужкой... Два пинцета, лупа с огромной костяной ручкой. Такую мне еще не доводилось видеть: на ручке фривольная буколическая картинка — козлорогий Фавн пригрел на колене резвящуюся пастушку. Рядом с лупой три кляссера. Дверца секретера была откинута и две его полки также уставлены кляссерами с выпуклой золотистой подковой на обложке. Все стены до потолка занимали стеллажи. Сначала я подумал, что Ильин был завзятым библиофилом, но, присмотревшись, с удивлением обнаружил, что и на полках в основном стояли все те же кляссеры с подковами на обложках. Всезнающий майор Свиридов, узнав, куда лежит наш путь, выдал информацию:
— Имей в виду, Комаров, едешь к крупнейшему филателисту. Ильин много раз участвовал в международных выставках, причем без медалей не возвращался.
И все же я не ожидал увидеть такое количество кляссеров. Они стояли в строгом, видимо, давным-давно установленном порядке. Если воры действительно посетили квартиру, то скорей всего это были дилетанты: до полок с марками у них руки не дошли.
— Гражданин Ильин, — наклонился ко мне лейтенант Пискарев.
Лейтенант Пискарев служил в милиции второй год и очень стыдился такого мизерного стажа, а также своего двухметрового роста. Разговаривая с начальством, он наклонялся, будто извиняясь в глубоком поклоне за свой рост, не соответствующий занимаемому положению. Увидев, что я непонимающе оторвался от созерцания стеллажа, лейтенант окончательно смутился и пояснил:
— Сын покойного, Федор Николаевич Ильин пришел.
Федор Николаевич галантно склонил голову, обнаружив аккуратную розовую лысину, островком сверкающую среди густой, без седины, шевелюры. Нечасто встретишь лысого жгучего брюнета.
— Меня ваши товарищи... сослуживцы вызвали прямо с работы. Надеюсь, в таких случаях полагается какая-нибудь официальная бумага? — Федор Николаевич улыбнулся, обнажив два ряда крепких желтоватых зубов, еще не знакомых с инструментарием стоматолога.
Почему это младший Ильин ничуть не удивлен происшедшим, а больше озабочен возможностью служебных неприятностей? Впрочем, разные люди, разные характеры, разная реакция на одну и ту же жизненную ситуацию. Поэтому я поспешил успокоить Ильина:
— Конечно... Конечно... Будет вам и справка, будет вам, Федор Николаевич, и полное отпущение грехов на службе, со стопроцентной оплатой затраченного на милицию времени. В этом случае бумага из нашего ведомства приравнивается к больничному листу. Как говорится, один к одному... Первый вопрос — давно ли вы были в квартире отца?
— Мне следует, вероятно, пояснить ситуацию. Младшая дочь Николая Федоровича, моя сестра, два года назад вышла замуж за актера Омского драматического театра и уехала к нему. Вторая дочь — Настя — переехала к сыну в Тынду. Считает, что только она может устроить ему счастливую жизнь...
— Сколько же лет вашей сестренке?
— Настя у нас старшая. Ей в прошлом году исполнилось пятьдесят три. Теперь обо мне. Четыре месяца назад я, наконец, получил ордер на однокомнатную кооперативную квартиру. Район очень меня устраивает, для полного удобства существования не хватает лишь метрополитена...
Я внимал Ильину-младшему и думал о том, какая все-таки проклятая у меня служба. Нужно выслушивать десятки людей, даже таких занудливых, как мой сегодняшний собеседник, выслушивать, не прерывая, ибо стоит человека прервать, и он может так и не сказать того единственного слова, из-за которого и велся весь разговор. Первое время, когда я только начал службу — сто лет назад, меня раздражала необходимость перелопачивать груды ненужной информации, судорожно стараясь догадаться, что именно со временем потребуется, что может вывести на нужный след, осветить в полной тьме крошечную тропинку к истине. Теперь мне порой кажется, что в моей многострадальной голове сооружен волшебный фильтр, улавливатель полезной информации: могу без жалоб слушать часами, не слыша говорящего, но в определенный момент срабатывает неведомое реле, и в упомянутом фильтре застревает нужная фраза или слово.
— ...Николай Федорович скончался в ночь с седьмого на восьмое сентября. Вечером шестого я заезжал забрать книжки по альпинизму. Николай Федорович играл с соседом, товарищем Майоровым Семеном Николаевичем, в шахматы. Выглядел он не совсем здоровым... А через день утром товарищ Майоров сообщил ужасное известие...
У Федора Николаевича странная манера называть отца по имени и отчеству, а соседа — товарищем Майоровым, да и вообще давненько не доводилось слышать такой витиеватой речи — причудливой смеси канцелярского словаря и языка старинных романистов. Что касается внешности, то Ильин мог оказаться и научным сотрудником НИИ, и чиновником крупной конторы — облачен в униформу современных респектабельных служащих: шоколадного цвета брюки, темно-синий пиджак. В тон ему строгий галстук, свежая рубашка. И все это выутюжено, очищено от малейших пятен, будто только что из химчистки. Прямо не верится, что согласно имеющейся у меня информации этот человек неженат.
— Федор Николаевич, хотелось бы, чтобы вы посмотрели — все ли вещи целы. Много лет вы прожили бок о бок с отцом. Кому лучше знать, что где лежит, что наиболее ценное. Не торопитесь, подумайте...
— Меня давно смущала довольно странная история. Николай Федорович обладал одной из крупнейших, если не крупнейшей, коллекцией в стране. Вы, разумеется, информированы, что увлечение филателией подвержено колебаниям. Можно зарегистрировать нечто вроде приливов и отливов. Поясню сказанное: сегодня все собирают марки, посвященные освоению космоса, завтра — изображения флоры и фауны, послезавтра — в центре событий хронологическое коллекционирование.
— Я помню, у моего соседа были альбомы с изображением всех марок мира. Наверное, и сейчас есть такие альбомы?
— Ну что вы, в наши дни выпускается так много филателистического материала, что безумца, решившего коллекционировать все подряд, ждет скорое разорение. Сейчас больше увлекаются тематикой. Но собрать все марки с изображением растений или животных стоит тоже огромных денег. Николай Федорович обладал наиболее полной коллекцией разновидностей...
— Разновидностей? Это что — зубцовые марки, беззубцовые?
— Это простейшие разновидности. А еще бывают по характеру зубцов, по цвету, по бумаге, по способу печати — металлография или офсет. А сколько в каталогах упоминается опечаток, надпечаток, неправильно указанных дат. Николай Федорович дал бы вам полную консультацию. У него опубликовано в журналах много работ, посвященных этой теме. Я, простите, как и вы, всего-навсего дилетант...
Я наблюдал, как Ильин извлекал с полок кляссеры и, не спеша, переворачивая одну страницу за другой, словно читал оригинал «Повести временных лет». Каждая страница была переложена листом папиросной бумаги, и марки под ним казались подернутыми туманной дымкой. Интересно, какой системой пользовался хозяин, раскладывая свои сокровища? По хронологии? Но в одном кляссере были марки сороковых и пятидесятых годов. По темам? Но марки с изображением животных соседствовали с такими, на которых повисли в воздухе дирижабли. Может быть, по номинальной стоимости?
А Федор Николаевич уже устал, на лбу засеребрились бисеринки пота.
— Трудно представить, чтобы вор взял отдельные марки. Скорей можно предположить, что он захватил один-два из первых попавшихся кляссеров...
— Я так понимаю, что есть предложение...
— Николай Федорович был аккуратным, даже педантичным человеком. Все кляссеры у него пронумерованы, а в секретере имеется генеральный каталог! Если вы согласитесь на такой приблизительный контроль, то это сократит весьма много времени.