— Потанцуем?

«Скажи „Да!“ и все звёзды вселенной станут всего лишь твоими украшениями и океан расступиться перед тобой на твоём пути! Скажешь же нет — я умру».

Она сказала «Да». И её теплая, нежная ладошка оказалась в моих подрагивающих от волнения пальцах. И мы шагнули в круг света.

Почему сказки кончаются всегда так не вовремя, так некстати и так жестко? Почему часы непременно бьют в полночь, и золочённая карета обязательно превращается в тыкву? Почему? Почему?! Не знаю. Возможно, это работает закон вселенской подлости. Не спит, гад, не дремлет, следит неусыпно и вмешивается в самый ненужный момент. Хватает тебя за шкирку и бьёт восторженной физиономией с размаху, с садистским удовольствием об твердь реальности. Это больно.

— Дим! Дим! Они уже всё вынесли!

Жаркий и до краёв наполненный нетерпением шепот вырывает меня из садов Эдемского рая и насильно возвращает на грешную землю.

— Кто они? Что вынесли?

Туман неземного счастья с трудом выветривается из моей кружащейся головы, и разум неуклюже пытается осознать услышанное.

— Да детдомовские вынесли! К забору же уже всё украденное несут!

Последняя фраза Витька звучит тревожным набатом в моих ушах и, невежливо отворачиваясь от своего солнышка, я резко командую:

— Всех наших собери и пусть сразу же бегут к забору! Меня не ждите — я буду уже там. Юрку отправь к старшему вожатому! Сам потом давай к физруку и постарайся, чтобы он не тормозил! Всё понял?

Витёк кивает разноцветной от всполохов цветомузыки головой.

— Ну, а раз всё понял…. — я делаю короткую паузу и заканчиваю начатое предложение почти сержантским ревом:

— Что тогда столбом стоишь?! Бегом!

— Дима, что-то случилось? Ты куда-то уходишь?

Ох, звёздочка моя! Ну не хочу я тебя обманывать и не могу! Поэтому я что-то лепечу насчёт сломанного забора, крайне важного и неотложного дела и отступаю, пятясь, от моей радости, продолжая нести полнейшую чушь. Прости.

— Тяжело ведь в руках нести, надо было вам для хабара сумку прихватить. Или не додумались, мозгов не хватило, упырки недоделанные?

Мой голос подобен сокрушительному удару молнии в стриженые макушки, склонившиеся под весом несомого. Три неясные тени замирают соляными столпами, кто-то ойкает, от кого-то доносится тухловатый запах. Что ж, естественная реакция организма на сильный испуг.

— Кому сшушаренное тащите, убогие?

В конце задаваемого вопроса я чуть смещаюсь в сторону и хлестко пробиваю боковой от бедра в корпус метнувшейся от меня в сторону тени. Вроде бы это Гнус, одна из шестёрок Шалого. Тень коротко стонет и шумно рушится на траву. От другой сутулой тени слышится спокойное и чуть-чуть, ровно в меру для создавшейся ситуации, нагловатое предложение:

— Слышь, может, миром разойдёмся? Всё тут скинем, и считай, как и не было ничего. А тебе «капусты» отслю…..

Это резко обрывает начатую фразу Шалый и стремительно бьёт мне в лицо. Воздух лишь еле колышется под его ударом, в отличие от моего, способного на расстоянии погасить пламя свечи. Шалый, как-то нелепо хрюкает и падает мне под ноги. Толчком ступни я переворачивая его свернувшуюся в клубок фигуру на спину, и холодно осведомляюсь в темноту:

— Разве я кого-то отпускал? Ещё один шаг, Косой и я тебе зубы в глотку вобью. Надеюсь, ты мне веришь, Барков Толя?

Третий силуэт, уже удалившийся от места событий на пару небольших шагов обречённо замирает на месте, затем робко возвращается назад. Над пятачком травы висит душное облако страха. Я прислушиваюсь, и с удовлетворением различаю вдалеке пока ещё далёкие, еле слышные, звонкие голоса моей команды. И рокочущий, невнятный бас, вместе с глуховатым тенором. Значит, через несколько минут ребята будут здесь и вместе с ними директор лагеря и старший пионервожатый. И физрук. Выпивший, сорванный с места и потому злой как носорог. Прекрасный громоотвод. Товарищ Быков думать не любит и тлетворному влиянию гуманистических идей ещё не подвержен. Узрев среди похищенного магнитофон, он вряд ли сдержит порыв своей души- магнитофон уже обещан ему, как списанный, и даже деньги он уже директору отдал. Всё отлично и всё идет, как задумано. Под ногами ворочается Шалый и что-то злобно выплевывает из своей клоаки, по недоразумению зовущейся ртом.

— Не слышу, что ты там шипишь, чмо! Тявкай громче!

Шалый с усилием приподнимает голову и выплёвывает мне в лицо, давясь ядом своей ненависти:

— Сука, ты сука! Распоследняя! Знал же ты всё! Ждал, следил! Твой очкарик ведь возле нас тёрся! Сдать ведь нас хочешь, директору и вожатым сдать, а сам типа геро-о-о-й….

Слово «герой» Шалый презрительно растягивает. Я молча слушаю это поносное словоизвержение.

— Бл…ь! — Шалый сплёвывает, метясь мне в кроссовок.

— Пи…р ты гнойный, а не герой! Ничем ты не лучше нас! Ты же тот самый Сова с района! Ссучился, мразь…..

И тут я совершаю ошибку — начинаю откровенничать с Шалым. Знаете, правы те, кто утверждает, что ошибка хуже преступления. Я к ним присоединяюсь. Если бы только я мог отмотать этот момент назад! Всё бы отдал за такую возможность! Но это невозможно и я откровенничаю в полголоса, только что бы слышал этот плюющийся словесным ядом гадёныш. Я низко наклоняюсь к нему и, внимательно рассматривая это насекомое, удивлённо переспрашиваю:

— Такой же как вы? Я? Ты бредишь, малыш! Я не вор и не собираюсь им быть, а вы все не стоите и обрезанного ногтя с моего мизинца. Вы тупые, безмозглые сявки, не способные даже втихую хату подломить! Всё, на что вы способны, это вот так, тупо спалиться на скоке и не замечать, что вас уже неделю как пасут и все ваши ходы передо мной как на ладони! И, разумеется, я всё знал, Шалый. Ведь ты не думаешь, что все твои художества останутся без моего присмотра? Мне, здесь, в лагере, такие как ты на хрен не нужны! И поэтому ты поедешь отсюда на спецтранспорте с мигалкой и парой ливрейных лакеев. Понял меня, баклан?

Шалый молчит и только настороженно и одновременно обречённо зыркает глазами по сторонам- ищет возможность сбежать и понимает, что это ему не удастся. Я распрямляюсь и принимаю для создания необходимого мне впечатления на приближающихся людей нужную позу и выражение лица. Немного растерянности и недоумения, чуть-чуть глупой храбрости, разведённые в стороны руки и ссутуленные плечи. Вся моя фигура и лицо просто кричит — шел себе, гулял, никого не трогал, а тут раз и банда! Я за ними — они на меня и ещё драться лезут! И как же в таком случае должен поступить настоящий пионер? Правильно — броситься без раздумий грудью на защиту социалистической собственности! Ну, вот так именно я и поступил. А то, что все сюда явились разнимать якобы начавшуюся драку с местными, а обнаружили задержанных храбрым пионером закоренелых преступников, то я здесь совершено не причём. Это лишь случайное стечение обстоятельств.

Вот с таким неумным и геройским видом меня и явил из темноты дрожащий свет ручных фонариков. Вокруг меня и затравленно озирающихся детдомовцев затопали, загомонили, бас физрука разнёс остатки тишины рёвом боевого рога — Иван узрел на сырой траве мечту своей жизни. Тут же раздаются звуки нескольких затрещин, с треском рвётся чья-то рубаха, и кто-то вскрикивает от боли. Это Косой. Гнус и Шалый всё ещё на траве. Шалый и не вставал, а Гнус только что был сбит с ног богатырской дланью физрука. Физрук абсолютно предсказуем и полностью оправдывает мои расчёты. Недовольный, скрипучий от раздражения голос директора лагеря останавливает начавшуюся расправу. Он раздраженно светит фонариком в глаза съежившимся воришкам и бросает на всех присутствующих короткие злые взгляды. Его можно понять — писать объяснительные удовольствия мало, а писать ему придётся много. И не по разу. Кража в пионерском лагере — это ЧП, а скрыть её не удастся — слишком много свидетелей, да и не печеньки из тумбочки украли. По его лицу мне видно, как по его извилинам судорожно мечется одна, беспокойная и пугающая его до дрожи в коленях мысль — какой же вывод сделают вышестоящие товарищи? Снимут с должности или всё обойдётся выговором с занесением в личное дело? Директор лагеря бросает на меня наполненный бессильной ненавистью взгляд и встречает в ответ глупый и восторженный. «Герой, бл. ь, недоношенный!» — произносит он одними губами и отворачивается. Скованно тянется за сигаретами и, сломав несколько спичек, с трудом прикуривает и с тяжелым вздохом выдыхает клуб дыма. Старший пионервожатый держится на границе круга света, молчит и не вмешивается. Его тяжелый взгляд тоже неприятно жжет мне лопатки. Ну, это мной вполне ожидаемо. Вы, Олег Юрьевич, человек не глупый и, разумеется, не поверили в сказку Юрика о вдруг ни с того ни с сего прибежавших в лагерь деревенских хулиганах, но у вас нет выбора и придётся играть отведённую вам роль. Подтвердить всё увиденное в нужном мне свете. Может быть, вы и решились бы на поступок и попробовали озвучить свою версию событий, но вам просто не позволят, да и характер у вас для этого слабоват. Поэтому я не обращаю внимания на судящий взгляд старшего пионервожатого и купаюсь в лучах своей славы. Меня одобрительно хлопает по плечу физрук, директор через силу хвалит и, обращаясь ко всем, громко вещает, что вот так и только так, должны поступать настоящие пионеры. Мои ребята метеорами носятся вокруг, трогают валяющиеся на траве вещи, тычут пальцами в воришек и с завистью и восхищением смотрят на меня. Витёк вот только не больно активен в своих действиях — руку не жмёт и побороть как медведь, от избытка чувств, не норовит. Ощущает он своим чувствительным нутром некую неправильность здесь происходящего. Вроде бы его друг и герой, но какой-то он не такой и всё тут не так. И поэтому что-то мешает ему принять формирующуюся на месте версию событий. Я внимательно смотрю на этот ходячий детектор лжи, но он отводит взгляд и чуть отступает назад. Что ж, минус один друг, но мне как-то не жарко и ни холодно от этого. Нам излишне честные и правдивые не нужны, нам верные и послушные надобны. Главное, он молчит так же, как и Олег Юрьевич и не мешает разрастаться вокруг меня атмосфере восторга и почитания. А вокруг нас продолжает собираться шумное население пионерского лагеря. Освящённый фонариками пятачок вытоптанной травы обрастает людскими кольцами быстрее, чем паук укутывает в паутину свою жертву. Вожатые, самые быстроногие и самые любопытные пионеры с дискотеки, прибредший на шум лагерный плотник и даже мой шпион посверкивает очками в густеющем теле толпы. Довольная улыбка широко распяливает его губы, и он с откровенным злорадством смотрит на Шалого. Черты его лица пляшут корявыми буквами и складываются в бурлящее грязной пеной слово «допрыгался». М-да, ранил жестоко, судя по всему, плохой мальчик Шалый тонкую и нежную душу отрядного стенгазетчика. То-то он не очень сильно противился моему поручению. А я всё приписал своему безграничному обаянию и силе своего внушения. Переоценил себя, однако. Но эта микроскопичная ложка дёгтя не могла испортить мою сверкающую бочку с мёдом. А потом в толпе я увидел её.