— Разве это простынь? Говно это, а не простынь! — и, не давая ему успеть переоценить ситуацию, продолжаю развивать достигнутый успех — Слушай, а у тебя открывалка или нож перочинный есть?

— Э… Тебе зачем?!

— Компот абрикосовый открыть. Очень вкусный.

Я отворачиваюсь на долю секунды и тут же возвращаю голову назад, ловя глаза крепыша в ловушку своего взгляда:

— Сам, кстати, будешь?

И как финальный штрих несостоявшегося батального полотна — протянутая ладонь и голос, на полтона ниже:

— Меня зовут Дима Олин. А тебя?

Вот и всё. Чистая победа. Никакого нейропрограмирования, разных хитрых вербальных жестов вроде открытых ладоней, поз дружелюбия и вечно счастливого взгляда дауна в переносицу собеседника. Удивил, сбил акцент внимания с себя на несчастного владельца разорванной простыни, поставил противника перед выбором и тотчас же предложил вкусную халявку. И мгновенно у нас образовались мир, дружба, абрикосовый компот. Ну и маленький плюс для моего морального облика — никто не валяется под кроватью без сознания. А то последнее время как-то всё однообразно у меня все конфликты разруливать получается, без дипломатических штучек, без выдумки. Путь же насилия — путь отнюдь не в тупик, а к власти. Но здесь власть мне нужна, как собаке заряженный пистолет — я ведь сюда отдыхать приехал, а не подчинять всех и вся. Я лучше дружить буду. Ну, по крайне мере попытаюсь.

Заплаканную Васнецову Марина нашла в библиотечной беседке. Заведующая лагерной библиотекой ещё не приехала из города, задержалась, дожидаясь, когда ей соберут методички и подшивки журналов и ключ висел на стене в комнате вожатых в свободном доступе.

— Ну, так и знала, что ты здесь!

Марина уселась напротив Васнецовой, критически осмотрев заплаканную мордашку подруги, чуть поколебавшись, протянула ей носовой платок:

— На, подруга, вытрись, а то выглядишь как наш Семёныч после получки — глаза красные, физиономия опухшая. Только от него духами не пахнет.

Васнецова всхлипнула и, взяв протянутый ей кусочек ткани, приложила его к лицу, громко высморкалась, после чего начала нервно теребить платок в пальцах, брезгливо отдёргивая кончики пальцев от ткани, когда прикасалась к влажным местам.

— Рассказывай, подруга, что за горе в нашем ауле? Или подожди, дай угадаю, это Олег Юрьевич, наш грозный главный пионер, причина?

— Да-а! Я газету рисовала, а он, он….. Я потом в отряд пришла, а там какой-то хулиган у мальчиков простынь порвал, а он говорит, что я не слежу за дисциплиной…. А я к девочкам ходила….. Я вышла, а Олег Юрьевич пришел. Я только в комнату, а он меня спрашивает: «Васнецова, как же вы так?». И так посмотре-е-ел!

И подруга снова разревелась в голос, всхлипывая, нервно поддёргивая плечами и прижимая к лицу мгновенно начавшую намокать измятую тряпицу. Назвать носовым платком эту пятнистую, в грязных разводах туши тряпочку, язык не поворачивался.

Марина смотрела на Ольгу и хмурилась. Олег, это понятно, отругал её за дело, но вот реакция подруги не совсем соответствовала ситуации. Ну, набезобразничал кто-то из пионеров, ну получила втык, но убегать в беседку и рыдать в уголке это как-то слишком.

«Втюрилась, что ли, в старшего вожатого? Вполне возможно. Олег, мужик симпатичный и представительный, серьёзный, а Оленька у нас девушка „тургеневская“, мечтательная и с настоящей жизнью мало знакомая. Да и не было у неё мужика никогда, так обжимашки после танцев с сокурсниками, а тут сразу такой орёл-мужчина, настоящая „мечта ткачихи!“».

— Ну ладно, подружка, да будет тебе! Подумаешь, немного поругал! Забудет! — Марина беззаботно махнула рукой и, передвинув стул, подсела рядом, обняла Ольгу, притянув к себе — Он тебе понравился?

— Кто-о?

— Ой, вот только не надо мне тут дурочку из себя разыгрывать! Олег наш, кто ещё! Ну, давай, признавайся — понравился?

— Понравился-я…

— Ну и дура!

Марина отодвинулась от подруги, внимательно посмотрела на ревущую и задумалась: «Сказать, ей какой Олежка кобель? Так ведь не поверит! Подумает, что я сама на него запала, это точно. Но и оставлять её так не получится — навыдумывает себе невесть чего, нафантазирует, и будет „оленьими“ глазами на Олега смотреть, а девочки из её отряда это мгновенно заметят и укусят в самый неудачный момент. Это маленькие оторвы могут, это у них хорошо получается. А пионервожатая без авторитета — это самый страшный кошмар воспитателя. Всю смену придётся напрягаться и получится, что она, Марина, в итоге будет одна тащить работу по отряду. Ладно, что-нибудь придумаем потом, а пока надо как-то отвлечь её».

— Ну, хватит милая, не плачь, заканчивай сырость разводить.

Марина потрепала подругу по плечу.

— Кто простынь-то порвал, узнала?

— Дима Олин, из второго звена.

Оля всхлипнула и беспомощно посмотрела на старшую подругу.

— Я его спросила, зачем ты это сделал? А он встал вот так и знаешь, что мне ответил?

Ольга как можно шире распахнула глаза, округлила рот и, развернув плечо, изобразила отвечающего:

— Это всего лишь нелепое происшествие, Ольга Викторовна. Детское баловство. Вам не нужно обращать на это внимание, да и конфликт уже урегуле… уригу…

— Урегулирован.

Марина автоматически поправила подругу.

— Вот-вот, это самое слово. Где вот только наглости набрался так разговаривать?

Марина постаралась припомнить, о ком идёт речь, вроде бы уже она слышала эту фамилию. Спросила, уточняя:

— Это стройненький такой, с зелёными глазищами? Ещё смотрит на всех как на грязь под ногтями? Родители у него кто? Начальники какие-нибудь? Или в торговле небось работают?

— Нет. У него в деле написано, что мать аппаратчицей работает, а отца нет. Их трое у неё, сестрёнки ещё две младшие.

«Олин, Олин. Вроде бы я уже слышала эту фамилию….». Марина ненадолго задумалась: «Точно! Олег что-то говорил об этом мальчике. Вроде бы как: „Обратите, девочки, пожалуйста, внимание на пионера Диму Олина и обо всех конфликтах с его участием сразу же докладывайте мне!“. Странно, не похож мальчик на хулигана…. Выглядит сынком обеспеченных родителей, симпатичный, одет аккуратно, всё на нём не из свободной продажи, уж она-то в этом разбирается, на учёте не состоит, иначе бы ей об этом сказали. Что же тут придумать? Кстати, а если его в совет дружины ввести? Мальчик, вроде бы умный, слова научные знает, будет и при деле и на глазах. Хорошая мысль! А сейчас Оленьку успокоим и пойдём отсюда». Марина мысленно похвалила себя и, решительно хлопнув ладонью по столу, громко сказала:

— Так, подруга! Поревели и хватит. Пойдем в отряд. Павлик там один, а эти архаровцы уже точно по коридору с зубной пастой к девчонкам крадутся или кому-нибудь уже «велосипед» организовали! А насчёт Олега Юрьевича, мой тебе совет — наплевать и забыть! Наш старший вожатый женатый человек. А ну-ка, стоп, в глаза мне погляди!

«Мд-а, точно дура, да ещё и набитая!». Марина крепко ухватила пальцами Ольгу за подбородок, поднимая её голову вверх и поглядев в мокрые блюдца, что были глазами подруги и тяжело вздохнула:

— Так ты не знала? Ну, Оленька, девочка моя…. Ох, горе ты моё, луковое….

Марина почувствовала, что что-то в глазах мешает ей нормально видеть. Она коснулась кончиками пальцев уголков глаз: «Слёзы? Слёзы. Эх, ты, плакса! Ну, ладно, поплачем немножко, а потом сразу в отряд!».

В библиотечной беседке свет не горел, и увидеть через окна двух плачущих в темноте девушек было невозможно. Только если подойти поближе, то может быть удалось услышать негромкие всхлипывания и отдельно произнесённые слова. Шалый немного постоял у приоткрытой двери, прислушиваясь, но ничего не понял — ревут, друг друга успокаивают, снова ревут. Бабы, одним словом. Шалый сплюнул и, пригнувшись, скользнул через кусты на аллею — реветь-то ревут, но глаза не вытекли, могут и заметить, а ему ещё в палату пробираться!

«Кипеш подымут, спалят на порожняке, бигсы недоё….е, не-е, на кой хер мне это надо?!».