- С кем имею честь?
Спешившиеся офицеры по очереди представились:
- Полковник Ларионов.
- Капитан Гребнев.
После чего капитан достал 'билет на встречу', издали показал и добавил:
- К Его Высокопревосходительству адмиралу Нахимову с пакетом от Его Высокопревосходительства генерал-адъютанта Горчакова.
- Только пакеты и шлют, лучше бы бомб или стрелков в помощь прислали, - недовольно проговорил хозяин и, отдав честь, в свою очередь представился, - Капитан первого ранга Бартеньев Федор Дмитриевич, комендант этой 'фортеции'.
- Будут господин капитан первого ранга и бомбы, будут и стрелки. Я - командир Отдельной Сибирской стрелковой бригады, которая подойдет часа через три-четыре. С нами и артиллерия, - помедлив, добавил: - новейшая, опытные образцы.
Лицо каперанга из равнодушно-казенного моментально приобрело самое радушное выражение, он торопливо сказал.
- Очень, очень рад такому известию, Вы, конечно очень торопитесь к Павлу Степановичу? Не смею задерживать, но все, же позвольте полюбопытствовать, что за форма на Вас?
- Тоже, опытная, дабы в полевых сражениях противник лишен был возможности точного прицеливания, - вступил в разговор Гребнев: - простите господин капитан первого ранга, мы действительно спешим. Когда увидите бригаду, постарайтесь не высказывать удивления.
- Будет чему удивляться?
- Еще как!
Каперанг снял фуражку и, крестясь, начал благодарить Бога всемогущего и небесную заступницу земли русской Божью матерь.
* * *
Из дневника капитана Гребнева.
На Северной стороне довольно много жителей. Они ютятся во временных жилищах, так как жить на южной стороне практически невозможно. Много раненых, покорно дожидающихся своей очереди на операцию. Стоны и кровь. Постоянно подносят новых искалеченных людей.
Мельком видел Пирогова. Он в окровавленном переднике, шел между рядами раненых и распределял, кого нести в операционную в первую очередь. С ним были еще один врач и молодая девушка, почти ребенок. Обстановка, по своему духу, да и по запаху, напомнила мне дивизионный лазарет под Варшавой.
На Южную сторону перешли по наплавному мосту около Михайловской батареи, в которой расположен один из многочисленных госпиталей. Казаки, кроме двух пошедших с нами, остались помогать раненым.
Город сильно разрушен, но не горит. Видимо то, что могло сгореть, сгорело. Поминутно слышен свист ядер с чмокающим звуком впивающихся в землю или с грохотом делающих пролом в очередной стене. Вообще можно было закрыть глаза и полное впечатление, что никуда ты с фронта не уезжал.
Наш 'билет на встречу', больше показывать не пришлось. Все буквально, узнав, что мы из бригады, идущей на подкрепление, советовали или просто показывали дорогу.
Нахимова нашли в морском собрании. Выглядел он совсем таким как на портретах, под глазами набрякли складки и залегли тени. После доклада о прибытии, что вызвало большое оживление у всех присутствующих, Ларионов попросил личной аудиенции. Нас пригласили в отдельный зал.
Сказать, что Павел Степанович был поражен, это ничего не сказать. Выложенные на стол в качестве доказательств казачья винтовка, наши 'Наган' и 'Браунинг ?2', россыпь патронов, документы, 'Наставление для действия пехоты в бою' шестнадцатого года издания, полевые офицерские книжки, Уставы, наконец, наши офицерские удостоверения с фотографиями и деньги, убедили его, что он не спит, а мы не сумасшедшие. На вопрос, как такое могло произойти, удовлетворительного ответа мы дать не смогли и предложили Павлу Степановичу, считать это вмешательством Божьим.
Обговорив первоочередные меры по отражению неприятеля в завтрашнем штурме, я с казаками отправился назад на Северную сторону к бригаде. С легкой руки Андрея, оставшегося с Нахимовым, наш статус был повышен до бригадных размеров.
* * *
После того, как ушел Гребнев, отправленный к бригаде, Нахимов подверг Ларионова самому форменному допросу. Его интересовало все: чем кончилась Крымская кампания, как будет протекать кампания на Кавказе, скоро ли будут замирены горцы, судьба черноморского флота, какие будут корабли, и еще множество вопросов. Далее Павел Степанович, сказав 'Без чинов', стал интересоваться о дальнейшем ходе мировой истории, истории войн, в каком порядке шло престолонаследование, почему произошло именно так, а не иначе. Особенно его интересовал любимый флот, тенденции в кораблестроении, новые типы судов. Ларионов в конце разговора, чувствовал себя, как выжатый лимон. На конкретные вопросы адмирала, следовало давать такие же конкретные ответы, а по многим вопросам полковник мог дать только свои оценки.
Узнав, что Гребнев был из семьи инженера-кораблестроителя, то есть знал по этой специальности гораздо больше, чем собеседник, Павел Степанович искренне расстроился.
- Ах, зачем Вы-с его отпустили Андрей Васильевич! Ведь столько интересного, ... Ну, ладно, хорошо-с. Обязательно, обязательно поговорим еще, ведь и половины чувствую, не узнал-с. Давайте с Вами еще раз уточним-с, наши действия на завтра. Я соберу начальников отделений, и начальников войск Корабельной и Городской сторон-с.
Старомодная привычка Нахимова добавлять 'с', стала забавлять Ларионова при всем его уважении к адмиралу.
- Павел Степанович, я попросил бы Вас, вызвать не всех начальников дистанций, а только пятой и четвертой, также начальствующих в первом, втором, третьем и 'Корниловском' бастионах. Ну и командиров полков левого фланга означенных в диспозиции.
Нахимов задумался на мгновение и принял решение.
- Вызову еще Эдуарда Ивановича, а командующих на бастионах, пожалуй, звать не будем-с. Нам лучше будет пройти самим по бастионам. На месте и поговорим-с.
Водилась за Павлом Степановичем привычка, тащить нового знакомца на банкет бастиона и там под пулями посмотреть, что собой представляет собеседник. Ларионов отнюдь не был трусом, лично водил в атаку и роту и батальон на немецкие пулеметы, но как человек другой эпохи не видел смысла в глупом бравировании личной храбростью под пулями. 'Другой век, другие люди, другие представления о храбрости, с этим тоже надо будет, что-то делать'.
- Дело в том, что командирам надо будет представить себе общую картину предстоящего дела, а общаясь с ними поодиночке, они так и будут представлять себе только свой участок, без взаимосвязи с другими обстоятельствами. На бастионы, мы Павел Степанович, сегодня обязательно попадем, моим артиллеристам, надо будет определиться, с наблюдательными пунктами. Генерала Жабокрицкого, прошу Вас не вызывайте.
- Чем же Вам-с не угодил Иосиф Петрович?
- Если бы мы не появились здесь, то он завтра сказался бы больным, его срочно пришлось бы менять на генерала Хрулева. Да и диспозицию он составил такую, что оставил 'Трех отроков'* в безлюдном состоянии, что и предопределило успех союзников.
Только после еще получасового разговора, в котором Ларионов сначала рассказывал о судьбе защитников, о тех про кого, что-то знал, потом объяснял принцип стрельбы с закрытых огневых позиций с помощью корректировки, адмирал, узнавший столь много для себя нового, крикнул адъютанта, лейтенанта Шкота Павла Яковлевича.
- Павлуша!
- Слушаю, Ваше Высокопревосходительство!
Адъютант видимо не хотел показывать перед незнакомым полковником, одетым в такую странную, невзрачную форму, что его и Павла Степановича связывали теплые и сердечные отношения. Лейтенант, как все офицеры и матросы боготворил своего адмирала.
- Павлуша, вызови ко мне сюда, генералов Хрулева, Урусова, Юферова, Тимофеева, полковника Тотлебена, начальников бастионов с первого по третий включительно-с.
- Слушаюсь, Ваше Высокопревосходительство.
Пока Нахимов распоряжался, Ларионов, наконец, смог оглядеться. Большая зала, с высоким потолком, на стенах несколько картин на морскую тематику, по стенам удобные кожаные диваны и кресла. На одной из стен висит барометр. Шкафы темного дерева. За стеклами видны корешки книг и журналов. Большой стол, на котором разложены карты бумаги с изложение диспозиции на завтрашний день, доклады о потерях, наличных запасах. Несколько чернильниц с гусиными перьями, песочница. Четыре окна, шторы спокойного зеленого цвета с гладким тканым рисунком.